Джон Ирвинг - Человек воды
Он вернулся в Нью-Хэмпширский университет и получил степень бакалавра по гуманитарным наукам в немецком языке.
Его потенциал в изучении языков определялся как «значительный».
Он был принят в Государственный Айовский университет на специальность «сравнительная литература». С января по сентябрь 1964 года ему был предоставлен полный академический грант на проведение научной работы в Австрии. Ему было поручено исследовать и доказать, что диалект баллад и народных сказаний земель Зальцбурга и Тироля связан, посредством ранних перемещений новогерманских племен, с нижним древнескандинавским. Ничего такого он там не обнаружил. Но зато близко сошелся с Мерриллом Овертарфом, а в деревушке Капрун, расположенной в Австрийских Альпах, познакомился и заделал ребенка члену американской лыжной команды. Ее звали Сью Бигги Кунфт, она была из Западного Ганнена, Вермонт.
Он вернулся в Америку и представил отцу в Огромной Кабаньей Голове свою большую беременную спортсменку; его отец взял за правило величать Бигги Кунтф не иначе как «эта огромная, блондинистая немецкая шхуна»; он не смягчился даже тогда, когда ему сказали, что отец Бигги из вермонтских немцев.
Фред Богус был лишен отцом финансовой поддержки до тех пор, «пока он не перестанет демонстрировать вопиющую безответственность по отношению к своему будущему».
Сочетавшаяся браком в Западном Ганнене, Вермонт, Сью Бигги Кунтф была вынуждена распороть свадебное платье своей матери (и матери своей матери) лезвием и сделать вставку из подходящего материала, чтобы прикрыть несколько месяцев своей беременности. Отец Бигги огорчился лишь из-за того, что закончилась ее лыжная карьера. А мать Бигги полагала, что девушкам в любом случае лыжи ни к чему, но была огорчена порчей свадебного платья.
Трампер вернулся в Государственный университет Айовы с утвержденной для соискания степени магистра гуманитарных наук темой о связи между диалектами баллад и народных сказаний земель Зальцбурга и Тироля и нижним древнескандинавским. Он получил разрешение вернуться в Австрию, чтобы продолжить свои увлекательные исследования. Отправился он туда после того, как родился его первенец.
(Трампера отвезли в больницу Государственного университета Айовы в бессознательном состоянии, после того как он впервые увидел своего кроваво-красного, спеленатого первенца. «Это мальчик!» — известила его сестра, вышедшая из родильного отделения, чистенькая и беленькая, с покрытым испариной лбом.
— А он будет жить? — спросил Трампер, медленно оседая на пол.)
На самом деле он вернулся в Австрию затем, чтобы возродить романтические отношения с женой и встретиться со своим старым другом Мерриллом Овертарфом. Потерпев неудачу и в том и в другом, он вернулся в Айову заявить, что считает свою работу на соискание степени магистра гуманитарных наук несостоятельной и что он предпочел бы сменить тему. Так он начал переводить с нижнего древнескандинавского поэму «Аксельт и Туннель», которую переводит уже почти четыре года…
И он по-прежнему стремится восстановить дружеские отношения с доходами своего отца. Он по-прежнему мучается вопросом, будет ли жить его ребенок. И он все еще рассматривает целесообразность своей женитьбы на бывшей профессиональной спортсменке, способной сделать куда больше приседаний, чем он. Он, например, опасался бороться с ней из боязни, как бы ему неожиданно для самого себя не оказаться прижатым к полу. Стоило ему похвастаться, что раньше он прыгал с шестом, как она тут же заявила, что тоже прыгала с шестом. И он побоялся выяснить, кто прыгает выше…
…на этом месте, весьма мелодраматическом, пленка заканчивается и начинает хлестать концом по пустой катушке, трики-трики-трики-трак!
— Богус? — кричит ему из спальни Бигги.
— Все в порядке, Биг.
Он дает ей снова заснуть, после чего воспроизводит записанную им статистику. Он находит в ней недостаток объективности, краткости, честности и здравого смысла и понимает, что мистер Фитч и его статистическое бюро отвергли бы любую информацию, имеющую отношение к этому мошеннику Трамперу, и не стали бы заносить его имя в списки. Глядя из своего окна на погруженный в темноту дом Фитча, он вспоминает, что Фитч умер. Ощущая странное облегчение, он возвращается в постель. Но утром, пока Кольм барахтается на его груди, Богус отрывает голову от подушки и украдкой выглядывает из окна спальни. Увидев, как материализовавшийся дух мистера Фитча трудится на своей лужайке, Трампер спускает сынишку барахтаться на пол.
— Господи, Богус, — восклицает Бигги, наклонясь над хнычущим ребенком.
— Мистер Фитч умер вчера ночью, — сообщает ей Богус.
Осторожно выглядывая из окна, Бигги произносит:
— Сегодня утром он выглядит гораздо лучше.
Итак, сейчас утро, решает Трампер, пытаясь проснуться; он наблюдает, как Бигги и Кольм пристраиваются рядом с ним.
Если Бигги не в больнице, значит, сегодня суббота. Л если сегодня суббота, то я должен продавать брелки, значки и прочее барахло на стадионе. И если Айова снова проиграет, то я переметнусь на сторону победившей команды…
Неожиданно ребенок и жена поднимают свою привычную возню; Бигги снова встает. Он пытается прижаться к ее груди до того, как она покинет его, но натыкается лишь на се локоть.
Он открывает глаза. Все совсем не такое, каким кажется. Разве может быть на свете Бог? Он пытается вспомнить, когда в последний раз верил в его существование. В Европе? Наверняка Бог странствует где-то за ее пределами. В любом случае это было не в Европе; по крайней мере, пока Бигги жила с ним в Европе, никакого Бога там не было. Затем он вспоминает Меррилла Овертарфа. Это был последний раз, когда Бог находился где-то поблизости, думает он. Значит, вера в Бога ушла вместе с Мерриллом.
Глава 11
«НОТР-ДАМ» 52, «АЙОВА» 10
Бог, может быть, и умер, но Наша Богиня Одиннадцати, кажется, держит на поле своего двенадцатого, черного игрока, заставляя игру идти по-своему. Я ощутил святую силу веры в них еще до начала игры. На два проданных мною брелка с «Нотр-Дам» приходился один айовский — верный признак того, что Бог странствует где-то далеко. Или тут дело в пессимизме, своеобразной форме предосторожности со стороны болельщиков хозяев поля: опасаясь самого худшего, они не хотели быть узнанными с брелками команды Айовы и подвергнутыми еще большему унижению. Они заполняли стадион с пустыми руками. Облаченные в зеленые галстуки и такие же зеленые носки, они рассаживались по своим местам; в случае проигрыша команды Айовы они всегда могут прикинуться ирландцами — и никаких вам обличающих значков или брелков.
О да, по тому, как идет торговля, всегда можно сказать: Воинственные Ирландцы — это Команда Мэри, Понтифика Мучителей — подготовили нечто особенное.
Но я пропустил игру; я был избавлен от этой боли — со мной произошла моя собственная катастрофа.
Со своим шатким лотком (ненадежная щеколда поддерживает опорную стойку сзади, но все это слишком неустойчиво, чтобы противостоять ветру) я пристроился в дальней зоне за воротами. Поскольку места здесь занимают лишь студенты и пришедшие в последний момент болельщики, то вряд ли можно было рассчитывать на успешную реализацию брелков, значков и прочей ерунды.
Я продаю шестой брелок с «Нотр-Дам», когда замечаю маленькую Лидию Киндли, протискивающуюся вдоль рядов с каким-то ухажером, настоящим красавчиком. Могу поклясться, яростный ветер на секунду стих, наполнившись густым запахом ее волос! И тогда я ставлю свое колченогое хозяйство и прекращаю выкрикивать:
— Брелки! Значки! Пряжки! Удобные стадионные подушки! Шляпы от дождя! За «Айову» или «Нотр-Дам»!
Я не спускаю глаз с Лидии Киндли; ее ухажер тащится рядом с ней; ветер подталкивает девушку к нему, и они оба смеются. Я просто не переживу, если она сейчас увидит меня, посиневшего от холода, с этим дурацким лотком, услышит, как я нахваливаю свой товар на грубом английском, без какого-либо намека на нижний древнескандинавский.
Я бросаюсь за лоток, припадаю к нему спиной, ветер выделывает опасные для равновесия трюки. На всякий случай я откалываю значок с «Хоккей иктерпрайзес, № 501» и запиливаю его вместе с ярко-желтым фартуком для сдачи в боковой карман своей парки. Незамеченный, я осторожно барахтаюсь за лотком. Пока Красавчик не заявляет:
— Глянь-ка, Лид! Лоток-то бесхозный. Хошь значок? — И я слышу, как она хихикает.
Но этот Красавчик: слишком неловок для того, чтобы спокойно отцепить значок от прикрепленной к лотку ленты, к тому же он нервничает, опасаясь, как бы его не застукали; поскольку я ощущаю, как он с силой рвет и дергает, мне приходится крепко ухватиться за подставку, дабы вся конструкция не развалилась на части. Затем я слышу треск материи и краем глаза вижу, как лента со значками команды Айовы хлопает по ветру. Да, во всем виноват ветер, точнее, сочетание ветра и последнего сильного рывка Красавчика Лидии Киндли; я чувствую, как теряю равновесие, мое достоинство летит ко всем чертям. Лоток падает.
