Яков Арсенов - Избранные ходы
Артамонов заручился пачкой конфет с ближайшей стипендии и помчался настраивать «дралоскоп», который состоял из оконной фрамуги с двойным стеклом и настольной лампы для подсветки снизу.
Способ оказался эффективным. Наутро Артамонов, не долго думая, понес на проверку чужие творения.
— Так-так, — приговаривал Цыпленков, рассматривая чертежи почему-то не с лицевой, а с тыльной стороны, — придется вам задание переделать.
— Я повешусь! — возразил Артамонов.
— А почему вы не спрашиваете, в чем дело? — прищурился Цыпленков.
— Да, в чем, собственно, дело? — не замедлил с вопросом Валера.
— Вот я и говорю — в чем? А вот в чем — копии снять нетрудно, но заверить их… — Цыпленков показал на графит, налипший от линий Наташечкиной с тыльной стороны чертежей.
У Артамонова все опустилось. Схватившись за голову, он сел мимо стула. Цыпленков неторопливо приводил статистические данные:
— Обычно за год дралоскопия играет злую шутку с двумя-тремя первокурсниками. На вашем курсе вы — десятый. У вас очень расторопный курс. Зайдите попозже, я выдам вам другой вариант.
— Теперь я не успею! — сжимая ладонями виски, произнес Артамонов. Брошу институт!
— Успеете, я вам гарантирую. — Цыпленков щурился, словно вел сумеречный образ жизни и нормальный дневной свет сильно раздражал его.
— Я сообщу об этом в общество защиты прав потребителей!
— Что вы сказали?
— Да так, брежу.
Артамонов забыл про обещанные Наташечкиной конфеты и пролежал два дня не вставая. Сожители ничем ему помочь не могли. Они сами еле тянули эти долгие основные, размерные и штрихпунктирные линии по бесконечно белым листам ватмана. Вскоре Артамонов начал заговариваться. Уставя глаза в потолок, он битыми часами твердил одно и то же: «В четверг четвертого числа в четыре с четвертью часа четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж черезвычайно чисто». Потом затих.
— Кризис миновал, — доложил Рудик сожителям, сидевшим на корточках в коридоре.
Артамонов встал, выпил бутылку кефира и по новой приступил к полугодовому объему чертежей. Он, конечно же, мог бы опять найти подобный вариант, пересветить чертежики и теперь уже по-умному, как подсказал Бирюк, стереть резинкой следы плагиата, но, словно кому-то назло, он смахнул со стола лишние предметы и приколол первый лист.
Как и предрекал Цыпленков, к сессии Артамонов все успел. На консультациях геометр продолжал прижимать Валеру к земле:
— Почему вы не задаете никаких вопросов? Выучили все, что ли? Настолько все знаете, что и спросить нечего? Или не знаете, что спрашивать? Тогда зачем пришли на консультацию? Это не занятия. Посещать консультации необязательно. Если нет вопросов — вы свободны.
Вопросы быстро находились.
Перед экзаменом девочки не выдержали.
— Мы не пойдем сдавать начерталку, — сказали они Рудику. — Объявляем стоячую забастовку.
— Вы что, хотите, чтобы нашу группу расформировали?! — пригрозил староста.
— У нас в голове сплошной калейдоскоп, — развела руками Марина.
— И руки трясутся, — вытянула вперед ладони Люда.
— Хотя есть идея, — сказала Татьяна, — пусть первыми идут сдавать экзамен парни.
— Да-да, — подтвердила Люда. — А мы всю, какая есть, косметику — на себя, и войдем к Цыпленкову сразу все втроем. Авось проскочим. Бирюк говорил, Цыпленков падок на эти парфюмерные дела. Глядишь, и оценит. С глазу на глаз мы с ним как-нибудь разберемся.
— Попробуем задавить его массой, — потерла руки Татьяна.
Но на экзамене Цыпленкова словно подменили. Артамонову он сказал:
— Вам ставлю пятерку без билета, вы и так достаточно потрудились в семестре.
Татьяна сжалась от зависти и начала придумывать, по какой бы такой причине и к ней Цыпленков мог бы отнестись вот так же льготно. Но геометр не тронул ее и без всяких причин. Он только спросил:
— Ну, что, Черемисина, платья еще не пробуете изготавливать?
Татьяна хотела соврать, но не успела. Цыпленков вывел в ее зачетке красивым чертежным шрифтом заветный «хор».
— Ну, Татьяна, ты молодец! — поздравили подругу одногруппники.
Черемисина от счастья не заметила, что ее назвали не Таней, а обозвали Татьяной, чего она терпеть не могла.
Следом быстро вышли из кабинета еще две счастливицы — Марина и Люда. Девушки оказались правы — Цыпленков растаял от духов, и проза, которую несли экзаменуемые, не очень сказалась на отметках.
— А вообще Цыпленков ничего, — сказала Люда.
— Тактичный и обходительный, — сказала Марина.
— Мне кажется, он и был таким, — сказала Татьяна.
— Ну, теперь с начерталкой завязано глухо-наглухо! — сказал Артамонов.
А вот с физикой выходило наоборот. Там, в отличие от начерталки, жизнь прижимала к земле не студентов, а преподавателя Ярославцева, которого Татьяна за маленький рост прозвала Малоярославцевым. Решетнев объяснял этот феномен тем, что, по третьему закону Ньютона, на всякое действие объект отвечает равным ему противодействием.
Ярославцев с первых дней намеревался приглянуться первокурсникам и полюбить их, но Решетнев сводил на нет происки педагогического чувства. С тех пор как Решетнев задал физику вопрос о периферийных последствиях черных дыр, самым страшным для лектора Ярославцева стало приближение конца лекции.
Поначалу, когда Решетнев еще только осваивался на потоке, Ярославцев в конце каждой лекции с чувством исполненного долга посматривал на часы, стрелки которых аккуратно продвигались к звонку. Теперь он ожидал окончания лекции как напасти.
По всем правилам педагогики, лектор, прочитав материал, должен спросить у слушателей: какие будут вопросы? Или: нет ли вопросов по новому материалу? Раньше Владимир Иванович Ярославцев спокойно бросал в аудиторию эту риторику и, не глядя на студентов, аккуратно складывал в папочку свои шпаргалки, а затем под звонок методично завязывал тесемочки этой папочки. Никто из первокурсников ничем не интересовался. Всем все было ясно.
Теперь жизнь пошла сложнее. В конце каждой лекции по физике с галерки вставал Решетнев и загонял Ярославцева в такие уголки вселенной, куда еще не дошел солнечный свет. Похоже, таким образом Решетнев хотел расквитаться с высшей школой за свое неудачное поступление в Московский институт космических исследований.
Ярославцев был вынужден выслушивать вопросы, на которые наука рассчитывала ответить лишь за рубежом двадцатого столетия. Очки физика сползали на кончик носа, начинавшего непоправимо синеть, а лоб равномерно покрывался испариной. Ярославцев пыжился, желая не уронить себя в глазах аудитории, но спасительного звонка не следовало. Владимир Иванович обещал ответить на заданный вопрос на следующей лекции и сразу после занятий бежал в научную библиотеку, чтобы покопаться в специальной литературе, но ничего путного не находил, да и не мог найти — ведь космогонические проблемы, волновавшие Решетнева, не встали еще во весь рост перед жителями Земли, а в ученом мире по ним не было даже гипотез.
Жизнь Ярославцева дала трещину. Он продолжал преподавать без всякого энтузиазма, но Решетнев был неукротим — как только в конце лекции выдавалась свободная минутка, он тут же возникал над физическим спокойствием аудитории и задавал свой очередной безответный вопрос.
Задумав смотаться на белые ночи в Питер на экскурсию, Решетнев устроил себе блиц-сессию и сдал в день четыре экзамена — досрочно получил пятерку за реферат по химии, отхватил зачет по истории КПСС, сдал математику и в конце дня пришел на экзамен по физике с другой группой.
— Разрешите мне сдать физику досрочно — у меня путевка в Петергоф, попросил он Ярославцева.
— Тащите билет, — сказал физик не очень доверчиво.
Решетнев без подготовки набросал формулы. Что ему элементарная физика, когда он вовсю занимается физикой космоса и макрочастиц!
— Я не могу вам поставить даже четыре, — сказал Малоярославцев, не глядя на формулы и вспоминая неловкость, которую испытывал перед неразрешаемыми вопросами. — Судя по зачетке, вы готовились в эти дни к химии, математике и истории партии. Можно с уверенностью сказать, что физику в руки вы не брали. Три балла.
Решетнев не стал возражать. Мелочным он не был. Он помнил, что говорил по этому поводу Бирюк. На пять знает физику Бог, на четыре — профессор, а студент, естественно, не больше, чем на тройку.
Слух об этом подвиге пронесся по всему курсу. Невероятно — в день четыре экзамена! Приходили любопытные, смотрели — действительно! Одна и та же дата рядом с отметками стояла в зачетке в столбик четыре раза.
День донора
Всю внеаудиторную информацию в 535-ю комнату по охапочке приносил Бирюк. Мало того, что он руководил «Спазмами», он тащил на своей костлявой спине все младшие курсы. Сколько зачетов было сдано по его рекомендациям! Сколько новых дел акклиматизировалось в среде последователей с его легкой руки! Преемственность поколений в отношениях первокурсников с Бирюком проявлялась более чем наглядно. Он слыл за отца родного — был старше всего на два года, а казалось, что на три.