Яков Арсенов - Избранные ходы
Завершение дня донора пошло как по маслу. Бирюка отвели домой только к полуночи. На протяжении всего пути он порывался в сторону поймы, чтобы сбить температуру, поднявшуюся так высоко, словно ему вместо охлажденной «Медвежьей крови» влили три бутылки горячей крови Мурата.
За полночь в желтой майке лидера в 535-ю вошла Татьяна. Она набросилась на всех с обидой, что ее никто не удосужился оповестить о планировавшемся мероприятии. Красные кровяные тельца Татьяны явно устали циркулировать по ее баскетбольному телу, снабжая килокалориями закоулки, отстоящие от сердца дальше, чем III крайнесеверный пояс в системе «Союзглавснаба» от Москвы. Некоторые эритроциты Татьяны с удовольствием отдохнули бы хоть недельку в каком-нибудь лилипуте на малом артериальном круге.
— Наташечкину, я вижу, и то пригласили! — сучила ногами Татьяна.
— Наташечкину? Да она — как мужик! — сказал Решетнев. — А ты у нас, Танечка, субтильная.
Наташечкиной пришла в голову мысль отпустить Решетневу леща за оскорбление, но до него было далеко — Виктор Сергеич возлежал на подоконнике в противоположном конце комнаты. Наташечкина икнула и, не утруждая себя, выписала оплеуху сидевшему с ней бок о бок Фельдману.
Воспользовавшись неразберихой, Татьяна с вызовом развернулась и направилась к выходу. Крутанутая пяткой домотканая дорожка-половик с вихрем свилась в архимедову спираль. Татьяна удалилась, хлопнув дверью.
Бирюку еще предстояло ответить за это. Провести мероприятие и не задействовать в нем Татьяну — такое ему сойти с рук не могло.
С Нынкиным и Пунтусом после дня донора стало твориться неладное. Словно они сдали кровь не государству, а перелили ее друг в друга, просто обменялись ею. Если встретились они на абитуре примерно одинаковой упитанности молодыми людьми, то теперь их диполь, словно устав держаться на сходстве сторон, перешел к новой форме симбиоза — контрастной. У Пунтуса стал появляться пикантный животик, округлились щеки и бедра, но самое страшное — ему перестали идти его роговые очки. Нынкин, наоборот, стал более поджарым и смуглым. Их суммарная суетливость отошла к Пунтусу, а за Нынкиным остались и вдвое круче закрепились извечная сонливость и бесстрастный взгляд на жизнь.
Втихаря от группы они несколько раз ходили сдавать кровь на областную станцию переливания.
Библиотека им. Фельдмана
В 535-ю комнату, как обычно, без стука вошла Татьяна. Она считала себя хозяйкой мужского общежития и свободно мигрировала по этажам с таким шумом и грохотом, что Алисе Ивановне с вахты казалось, будто наверху идут ходовые испытания седельных тягачей.
— Нам тебя просто Бог послал! — обрадованно встретил Татьяну Артамонов. — Мы как раз получили новый холодильник, и нам надо сделать небольшую перестановку мебели.
— Мне сейчас не до мебели. Я к вам за cвоей книгой, — пропустила Татьяна намек мимо ушей.
— Книгу взял почитать Фельдман.
— Идем заберем, — сказала Татьяна и, взяв Артамонова за руку как понятого, потащила с койко-места.
— Если только он дома, — попытался отвертеться Артамонов.
Фельдман был дома. Он только что легко перекусил и, улегшись поудобнее, весь отдался пищеварению.
— Ты, помнится, брал книгу, — начал наезжать на него Артамонов.
— Какую? — попытал его Фельдман.
— Красная такая, «Анжелика и король», — напомнила Татьяна.
— Что-то я такой не помню, — сморщил лоб Фельдман, лежа на кровати, и перебросил ногу на ногу.
— Да ты что! — набросилась на него Татьяна. — Мне ее с таким треском дали почитать на неделю!
— Красная? — переспросил Фельдман. — Да, да, припоминаю что-то такое. Ее, по-моему, у нас украли.
— Ты в своем уме? Мне ведь больше вообще ничего не дадут! закудахтала Татьяна.
— А ты скажи им, что книга совершенно неинтересная, — нисколько не сочувствуя, промолвил Фельдман.
— Ты припомни, кто к вам в последнее время заходил, — уже мягче заговорила Татьяна. — Может, отыщется.
— Здесь проходной двор. Разве уследишь, кто приходит, кто уходит.
— Что же делать? — приуныла Татьяна.
— Ничего. Это уже бесполезно, — оборвал Фельдман последние надежды на возврат. — В общаге если что уводят, то с концами, — дал он понять, что разговор исчерпан.
— Если вдруг объявится, верни, пожалуйста, — попросил Артамонов.
— Конечно, — обнадежил его Фельдман. — Если объявится.
Артамонов с Татьяной вышли, а сожители Фельдмана прыснули в подушки комедия пришлась как раз на тихий час в 540-й. В сотый раз Фельдман разыграл перед высоким собранием из Мучкина и Матвеенкова подобную драму. Фельдман имел пристрастие собирать книги — попросить почитать и любыми неправдами не возвращать. В его чемодане под кроватью собралась уже порядочная библиотека. Фельдман ни разу не повторился в причинах пропажи взятых напрокат книг. Они исчезали из комнаты гетерогенными путями — их сбрасывали с подоконника обнаглевшие голуби, Мучкин случайно сдавал их в макулатуру, Матвеенков по ошибке — в читальный зал вместо учебников, и вот теперь новость — книгу просто украли. Взяли и самым беспардонным образом стибрили.
По поводу пропажи Фельдман всегда объяснялся самым невинным образом, так что все виндикации хозяев теряли последнюю юридическую силу.
— Моли Бога, что книга Татьянина, а не Артамонова, — сказал Мучкин Фельдману. — Я бы тебя вмиг сдал. А с Артамоновым у нас договор о невмешательстве во внутренние дела.
— Как будто я собираю эти книги для себя! — возмутился Фельдман. Вы что, не читаете их?! Никто из вас шагу не сделал в городскую библиотеку! Все кормитесь отсюда! — пнул он ногой чемодан под кроватью.
— Мы, это… в смысле… вернуть, — заворочался Матвеенков.
— Зачем? Если вернуть, книги все равно потеряются и затреплются. И сгинут. А тут они все целы, все в полном порядке. Я отдам, но потом, после института. Если их захотят взять. В чем лично я сомневаюсь.
Невежливость королевы наук
— Сил нет! — пожаловался Гриншпон Бирюку. — Переводы замучили. Карпова нас просто взнуздала!
— Переводы? — переспросил Бирюк. — А кто у вас по математике?
— При чем здесь математика?
— А вот при том. Тут есть один нюанс. Кто у вас ведет математику?
— Лекции читает Гуканова, а по практике — Знойко.
— Дмитрий Василич? И ты плачешь? А тебе, например, известно, что Знойко — человек с большой буквы? Он знает три языка. Вы его привлеките к переводам. Прямо так и скажите: довольно, мол, Дмитрий Васильевич, ваших интегралов, по английскому — сплошные завалы! И смело подсаживайтесь с текстом. Прямо на занятиях по математике. Никуда не денется — он безотказный. Будет переводить как трансформатор! Тыщи, хе-хе, вот проблему нашел!
Гриншпон опрометчиво поделился новостью с группой. На Знойко насели. Дмитрий Васильевич попыжился, помялся и начал переводить. Без словаря, прямо с листа.
Поначалу группе это представлялось какой-то игрой, несерьезностью, шуткой. Но, когда кто-нибудь переигрывал и в просьбу перевести пару абзацев подбавлял толику веселой наглятинки, чувствительные единицы впадали в неловкость.
Обстановка на практической математике стала отступать от нравственных начал, заложенных группой в Меловом.
Особенно на ниве ускоренного перевода преуспевал Климцов. Он испытывал наслаждение от того, что взрослый человек безропотно подчиняется ему. Когда Климцов подсаживался с текстом, Знойко терял последнюю волю. Климцов бесцеремонно обращался к нему на «ты» и совершенно не задумывался, откуда у гениальногo человека столько безволия. Было непонятно, зачем Климцов вообще втянулся в игру, ведь английский он знал лучше других.
— Знаете, — сказал как-то Кравцов на привале, — а ведь Дмитрий Васильевич не всегда был таким. Если верить моему брату Эдику, еще совсем не так давно Знойко представлял собой интересной наружности мужчину.
— Заливай! Что-то не верится, чтобы у него так быстро выпали волосы и распухли щеки! — высказался Соколов.
— Нехорошо смеяться над физическими дефектами, — прямо в лоб вступилась за Знойко Татьяна.
— У него не дефекты, у него одни эффекты! — сказал Климцов.
— Так вот, — Кравцов поудобнее устроился на подоконнике, — в свое время Дмитрий Васильевич женился по любви и прилежно занялся наукой. Сотворил в срок кандидатскую диссертацию и намеревался представить ее в двух вариантах — на русском и на английском. Но не успел он перевести, как жена сбагрила диссертацию своему близкому другу. Знойко любил жену и простил ей первый серьезный промах, после чего состряпал еще одну кандидатскую. На французском. Жена сплавила налево и этот скромный труд. На третий рывок, в немецком исполнении, у Дмитрий Василича не хватило морали. За одну ночь он посерел, потом зажил отшельником и деградирует посейчас.
