Джеймс Олдридж - Дело чести
— Да.
— Вы прибыли сюда, чтобы не подпускать итальянцев к нашему городу?
— До известной степени, — ответил Квейль замявшись.
Вошла девочка с подносом, похожим на чашу весов, и подала Квейлю чашечку турецкого кофе. Такую же чашечку она подала сестре, сестра протянула ей монету, и она вышла. Позвонил телефон, сестра поговорила с кем-то по-гречески, потом обратилась к Квейлю и улыбнулась:
— Ваша барышня еще не приехала. Она приедет завтра или послезавтра. Мы любим англичан. Байрона мы сделали нашим патриотом. Он наш национальный герой. Барышня, которую вы ищете, занимается политикой?
— Она — нет. Ее родные — да.
— Это хорошо. Каждый грек от природы — поэт и диктатор. Тот не грек, кто не чувствует такого призвания. Женщины — другое дело.
— Она тоже живо интересуется политикой, — сказал Квейль.
— Значит, настоящая гречанка.
Разговаривая, сестра пила кофе, дуя в чашечку, чтобы остудить горячий напиток. Руки она вытирала о халат, как делают женщины на кухне. Квейль встал:
— Благодарю вас, сестра. И за кофе тоже. Я зайду завтра узнать, не приехала ли Элен.
— Заходите ко мне оба. Очень хорошо, что вы разной крови. Вы собираетесь на ней жениться?
— Я знаю ее еще очень мало, — сказал Квейль.
— Это ничего не значит. Если чувство есть, оно есть. Если вам не надо подхлестывать себя, значит, пора жениться. Хотя тут может возникнуть проблема, если женщина интересуется политикой.
— Да, — неопределенно процедил Квейль.
— Она изменит свои взгляды под вашим влиянием, — сказала сестра, — или вы измените ваши.
— Или мы совсем не будем менять наши взгляды, — сказал он и рассмеялся. Ему нравилась эта женщина.
— Такой постоянности вы не найдете, особенно у гречанки, интересующейся политикой.
— Ладно, я приду завтра, сестра. Тогда подробно потолкуем о политике.
Она рассмеялась:
— Хорошо. А вы не допускайте сюда итальянцев.
— Я поговорю об этом с командиром эскадрильи. До свидания.
— До свидания, мой инглизи… До свидания!
Квейль вернулся в ресторан. Летчики еще сидели за столиком. Они сообщили ему о начавшемся наступлении англичан. Новость была передана по радио. Англичане продвинулись вперед от Мерса-Матру и заняли Соллум. Захвачено в плен двадцать тысяч итальянцев.
— Вот теперь мы что-то делаем, — сказал Тэп. Все были очень взволнованы известием.
— Не знаю, как это нам удалось, — заметил Ричардсон.
Ричардсон отнесся к сообщению скептически. И Квейль тоже. У англичан не было достаточного количества войск, чтобы начать какое бы то ни было наступление. Наблюдая обе стороны с воздуха, можно было получить некоторое представление о численности войск и их снаряжении. Английская армия уступала противнику и в том, и в другом отношении. Но Хикки заявил, что сообщение подтверждается штабом.
— Пожалуй, многие вернутся на старые места, — высказал предположение Брюер.
— Только не мы, — отрезал Тэп. — Мы останемся здесь до скончания века. Будем одни драться со всем итальянским воздушным флотом. И с итальянской армией тоже. Мы должны остановить ее наступление и погнать назад.
— Довольно, Тэп, — сказал Хикки: Меллас прислушивался.
Тэп умолк. Летчики расплатились и поднялись наверх.
Наутро был назначен патрульный полет. Еще до восхода солнца все собрались на аэродроме. Площадка была мокрая, за густым туманом, который низким слоем висел над аэродромом, не видно было подножия окружающих гор. Греки укрыли самолеты ветвями, и летчики были удивлены искусной маскировкой. Пришлось около часа прождать греческий грузовик с горючим. Херси присматривал за греками, чтобы быть уверенным, что заправка производится как следует. Остальные расхаживали взад и вперед, топая ногами, и рассматривали старый французский самолет «Бреге», образца 1918 года.
Наконец машины были заправлены, и эскадрилья оторвалась от земли. Поднявшись над полосой тумана, она встретилась с низкими облаками и воздушными ямами. Самолеты взяли курс на Дельвинакион на греко-албанской границе, где в тот момент проходила линия фронта. Они поползли в обход вокруг гор, так как облака были слишком плотные, чтобы пробиться сквозь них. А если и поднимешься над облаками, то потом не найдешь дороги обратно. И потому они шли на небольшой высоте над долинами, проваливаясь в воздушные ямы, огибали снежные вершины гор, набирали высоту, когда внезапно перед ними вырастали горные пики, и, наконец, поднялись, насколько было возможно, над Дельвинакионом.
Около часу патрулировали они зону. Два раза греческие фронтовые зенитки открывали по ним огонь, но они не обращали на это никакого внимания. Никто не знал, по какую сторону фронта они находятся, так как не было никаких признаков, по которым можно было бы судить.
Внизу под ними виден был лишь густой лес и дорога, извивавшаяся в горах. Квейль заметил на дороге тонкую ленту автоколонны, тянувшуюся к югу. Когда подошло время возвращаться, он услышал голос Хикки:
— Надо немножко поштурмовать. Держитесь за мной и цельтесь вон в ту автоколонну. Только один заход, потом строимся и идем домой.
Они низко спустились, скрытые легким облаком. Хикки качнул самолет, подавая сигнал, боевым разворотом нырнул в облако и вышел из него над долиной, строча из пулемета по итальянской автоколонне, захваченной врасплох. Один за другим остальные последовали за Хикки. Квейль спикировал вслед за Брюером. Как только в его прицеле показался грузовик, он нажал спуск пулемета и выровнял самолет; в прицеле смутно замелькали машины, люди, ящики с грузом. Он пошел на снижение, продолжая стрелять, и снижался, пока можно было. Потом опять выровнялся. На секунду ему стало дурно, но он вспомнил про горы, окаймляющие долину, и про пулеметный огонь колонны и стал снова набирать высоту, пока не увидел впереди остальную эскадрилью. Внизу он видел горящие грузовики и маленькие фигурки людей по обочинам дороги.
Они взяли курс на Янину, летя над долинами и стараясь не отдаляться от шоссе, так как иначе трудно было найти ориентиры. Квейль совсем больной вылез из кабины, когда они спустились на аэродроме. Они еще ничего не ели, — в гостинице кухонный персонал вставал только в семь часов.
Они сидели в ресторане в ожидании кофе, как вдруг раздался утробный вой сирены, возвещавший воздушную тревогу. Посетители толпой ринулись во двор, где находился вход в убежище. Они пытались потащить туда и летчиков, но те продолжали ждать кофе, пока и повар не скрылся в убежище.
Тогда они вышли из ресторана и прошли на пустырь, где жители обычно брали песок. При воздушной бомбардировке открытое место лучше ненадежного убежища. На открытом месте бомба опасна только, если она упадет очень близко. А в убежище можно погибнуть под развалинами. И они ждали на открытом месте, в тумане. Вдруг со стороны гор донеслось эхо мотора… нескольких моторов.
Они уселись в ожидании. На северо-востоке из тумана вынырнуло звено самолетов, летевших очень низко. В ту же минуту два зенитных орудия, о которых летчики и не подозревали, забухали где-то вблизи аэродрома. Подойдя ближе, три самолета развернулись, продолжая идти на небольшой высоте.
— Это «Фэйри-Баттлы»! — крикнул Финн.
— Попал пальцем в небо! — отозвался кто-то.
— У них наши опознавательные знаки. Но у нас здесь нигде нет «Фэйри-Баттлов», — сказал Тэп.
— Это итальянцы, — решил Брюер.
— Да нет же — это греческие опознавательные знаки. Мы продали эти самолеты грекам, — объяснил Квейль. — Это действительно «Баттлы».
— Только очень храбрые люди могут летать на «Баттлах», — сказал Тэп. — Слава богу, что они их купили, а то нам пришлось бы летать на них.
Они направились обратно к гостинице.
К полудню все, кроме Хикки, улеглись спать. Хикки в это время находился в греческом штабе и вел по телефону переговоры с Ларисой, прося выслать на «Бомбее» наземный состав и кое-что из снаряжения. Он хотел также заполучить в Янину трех «Гладиаторов», находившихся в Афинах. Вернувшись, он объявил, что эскадрилья в три часа дня опять должна вылететь на линию фронта. Летчики встали, пообедали и отправились на аэродром. Грузовика с бензином еще не было, они бродили в тумане и ждали.
Тем временем греки выкатили старый «Бреге» 1918 года, который стоял замаскированный ветвями, Они сняли ветви с фюзеляжа, расчехлили кабину, и высокий грек забрался в нее. Другие подкатили на колесах огромное деревянное треугольное приспособление и принесли стремянку. Один из греков взобрался на стремянку и приставил вершину треугольника к винту, а другой начал вертеть рукоятку. Винт стал вращаться. Когда грек слез со стремянки, сидевший в кабине крикнул:
— Контакт!
— Контакт! — крикнул другой и освободил пружину. Что-то гнусаво завизжало, пружина распрямилась, и винт завертелся; мотор кашлянул, но тотчас же остановился.
