Эйнар Карасон - Шторм
— Ты не мог бы меня от этого избавить? — спросил я Сигурбьёрна.
— Тебе не нравится? — ответил он вопросом на вопрос.
— Это просто гениально, — сказал я. — Только нельзя слушать слишком большими порциями. Можно получить культурный шок. Ты бы не мог одолжить мне кассету? Я послушаю это в тишине и покое.
Он так и поступил. Одолжил мне запись. И она мне весьма пригодилась, хотя изначально в моей просьбе был лишь ледяной сарказм, кассету я переписал, и потом она стала любимым развлечением на вечеринках, которые я устраивал у себя дома. Фразочки типа «что их природа считает естественным» и «пей вдоволь от имени Исландии» стали крылатыми. И в каждую политическую дискуссию я отныне делаю такой вклад: «Прогрессисты хотят лишь нанести ущерб „среди общества“!»
Иногда, когда мы по выходным выпивали и отправлялись в город, Сигурбьёрна начинало тянуть к женщинам. Меня это немного смущало. Не знаю, может, этому есть объяснение, он ведь не женат и один торчит в своей серой каморке; во всяком случае, иногда мы под конец выходных, изрядно выпив, шли куда-нибудь, где собиралась молодежь, потанцевать и найти себе пару; я чувствовал себя не в своей тарелке, я-то давно уже вырос из этой ерунды, да меня это никогда особо и не интересовало, все эти двусмысленные разговорчики и прочая ерунда. Но все-таки я с ним ходил. Мы были, конечно, как два призрака, как герои черно-белого немого кино среди всех тех молодых, светлых, довольных и невинных датчан. И не в том дело, что мы были намного старше их, просто мы были чужаками, сидели за столиком, мрачные как тучи, одни, музыка орала так, что не поговоришь, и мы лишь хватались покрепче за пивные бутылки, никто к нам не подсаживался, и мы говорили друг другу: «Ну здесь и дураки собрались!», «Настоящие павианы!». Иногда, когда наш мальчик совсем пьянел, он предлагал выпить девицам, стоявшим у бара, пытался пригласить какую-нибудь из них, выбирал, конечно, самых красивых, другие ему не подходили, и если удавалось наладить контакт, сразу загорался, думал, что он уже на полпути к постели, подходил ко мне и говорил: «Ну как, тебе не кажется, что я могу позволить себе вон с той переспать?!» Важный такой и самонадеянный. Однако обычно это были роскошные яхты, и вскоре ими рулили другие, они выпивали, что он им покупал, и теряли к нему интерес, и тогда, конечно, все шло в минус, я встревал и уводил его, пытался успокоить, покупал хот-дог или еще что-нибудь, не давал бежать за девицами, выставлять себя на посмешище, а то он, похоже, считал, что у него на них право собственности — хотя и такое случалось, это, конечно, кончалось полным поражением, он выставлял себя дураком и всю следующую неделю был мрачен, приходилось проводить с ним несколько бесед на эту тему, в воображении его отношения с женщинами заходили куда дальше, чем на самом деле, но тогда он или говорил какую-нибудь глупость, или его слишком прямо понимали, либо вдруг появлялся кто-то третий: помнишь того типа в красной футболке, который увивался за ней целый вечер? Он раздувал длинную историю, хотя все длилось минут десять, орала музыка, и мерцали огни, пока он танцевал с какой-то девчонкой один или два танца, а танцевал он как лошадь или просто угощал ее пивом, вот и все…
Тянуло парня к женскому полу и в ту последнюю зиму, когда мы с ним общались, до моего отъезда в Америку; он не хотел сдаваться и начал пренебрегать посиделками у меня по выходным; я счел это предательством, но по-своему его, конечно, можно понять, мужчины должны следовать своим капризам и прихотям, особенно когда гормоны требуют, — поэтому я несколько раз просто выпивал с Кудди, чтобы не сидеть в одиночестве со своим пивом.
А парень наш ходил по городу, как донжуан. Когда он заходил в гости, видно было, что с ним что-то происходит. Начал носить красные рубашки и расстегивать пуговицы на животе. Гель на волосах, усы, выглядел совсем вульгарно. Поливал себя лосьоном после бритья, и не «Аква Велва» или «Олд Спайс». По всему было видно, что дело в женщине. Так и оказалось. Однажды он, к полной неожиданности для всех, появился с беременной женщиной. Оказалось, одна из его подружек позвонила и сказала, что ждет от него ребенка. Как я понял, он считал, что между ними все кончено, и уже искал новых приключений. Но по натуре он надежный деревенский человек, с развитым чувством ответственности. Был, конечно, сильно потрясен, когда он мне все это рассказывал. Действительно потрясен. Такого он не ожидал! А потом он, наконец, познакомил меня с дамой своего сердца, он явно не хотел приглашать ее ко мне домой, но мы со Стеффой предложили встретиться в кафе, куда он и пришел с бледной невысокой датчанкой, она была полновата, и я быстро прозвал ее Пышкой, — может быть, потому, что никак не мог запомнить ее имя. Говорила она мало. Зато была беременна. Когда я ее о чем-то спросил, ответила только: «Vabehar?»[24]Больше я не спрашивал. Но когда выяснилось, что они собираются жить вместе, ищут квартирку в городе, — датчанка эта тоже жила в общежитии, училась на дизайнера, — до меня вдруг дошло, что мое датское время истекает. Что я больше не хочу торчать в Оденсе. А поскольку в Исландию мне возвращаться тоже не хотелось, меня все чаще стала посещать мысль о том, чтобы переехать в Штаты.
У меня в Миннесоте есть дядя, сводный брат отца… Но семейные связи моего покойного отца весьма запутаны, как и многое другое в нашем роду.
Так случилось, что когда мой покойный отец Йон маленьким мальчиком жил со своими родителями в Рейкьявике, его отец, то есть мой дед, познакомился с американкой и сбежал с ней в Соединенные Штаты, в Миннесоту. Другие родственники конечно же отнеслись к этому плохо и объясняли мне, что дедушка «связался с оккупантами» — то есть с американкой, и бросил ради нее бабушку. Он работал таксистом и со своей американкой познакомился именно в такси; она была разведенной офицерской женой с двумя детьми, потом у них с дедушкой на Западе родилось еще двое, мальчик и девочка, но девочка умерла еще в детстве, после чего дедушка так и не смог оправиться и в конце концов по американскому обычаю застрелился из револьвера. Но папин сводный брат все еще жив, его зовут Тони, и лет десять назад он вдруг начал со мной общаться — иногда присылал рождественские открытки или короткие письма, в которых писал, что если я вдруг окажусь в Соединенных Штатах, его дом для меня открыт; я ему всегда отвечал, и выяснилось, что у него какой-то подрядный бизнес, там, на Западе, где, как мне казалось, любой может рассчитывать на хорошую жизнь.
Нужно сказать, что я всегда считал себя западным человеком. Однажды я ездил на выходные в Бостон и там сразу почувствовал себя как дома. Я понимал людей, а они понимали меня, в отличие от исландцев, которые смотрели на меня как на чужака, косо, сверху вниз… Не говоря уже о Фюне или Дании в целом!
Даже если бы я вдруг случайно встретил американских преступников или психопатов, мне было бы легче найти с ними общий язык, чем с обычными исландцами. Помню, как однажды я попал на вечеринку к одному американскому военному, который сражался во Вьетнаме, а теперь был одержим манией преследования и поэтому непредсказуем. Я пошел туда со своим другом Хрольвом, нам было чуть за двадцать, американец года на четыре старше. Хрольва он безумно интересовал, потому что мы оба увлекались тогда военной историей; он прочел романы многих побывавших на войне американцев, например, «From Here to Eternity»[25] и «The Naked and the Dead»[26], и совсем незадолго до этой встречи мы как раз глотали слезы над пробирающей до дрожи книгой о вьетнамской войне, «Dispatches»[27], — так что повстречать человека, сражавшегося во Вьетнаме, было весьма кстати. Но с такими людьми надо правильно себя вести, иначе обстановка может накалиться, и ситуация выйдет из-под контроля. У моего друга Хрольва есть такая тенденция не слушать собеседника и обращать внимание лишь на то, что он знает сам, чтобы показать, какой он умный, поэтому всякий раз, когда американец путал какие-то факты, Хрольв его прерывал и поправлял, несмотря на все мои попытки ему помешать. Мне же было интереснее услышать, что видел этот человек, а не то, что Хрольв вычитал из книг. Но больше всего американца раздражало, что Хрольв, обращаясь к нему, все время говорил «boy»[28]. «Неу, boy, listen boy…»[29] — повторял он, конечно, стараясь быть крутым и показать, что американская речь так и отскакивает у него от зубов, но этого американец как раз и не стерпел, он вдруг почернел от гнева, вскочил и вцепился в Хрольва: «Why do you keep calling me boy?»[30]Завязалась потасовка, американец ударил Хрольва и спустил его с крутой лестницы — все происходило в мансарде одного старого дома в Тингхольте[31], — потом американец передрался с половиной присутствующих, которые лишь попытались его успокоить, и даже схватился за нож и палку, наконец, девушке или содержанке удалось его утихомирить — кажется, после того, как он подбил ей глаз. Но дело в том, что у меня установился неплохой контакт с этим типом. Даже с ним. Мы в какой-то степени были на одной волне. Позже я встречал его, и он здоровался со мной, как со старым приятелем. Этот израненный комок нервов. Мне ведь не приходило в голову называть его «boy», как какого-нибудь раба из Южных Штатов.
