Аласдер Грей - ЛАНАРК: Жизнь в четырех книгах
— Уилкинс — это фамилия или имя?
— Думаю, фамилия. Разве это имеет значение?
— Который? — спросил сержант и подтолкнул программу через стойку.
Список, озаглавленный «ПЕРСОНАЛ СОВЕТА», занимал десять страниц. На первых четырех Ланарку попались Уилкинс Стейпл-Стюарт, исполнительный секретарь по внутренним и внешним контактам, Пелей Уилкинс, исполняющий обязанности прокуратора по окружающей среде и занятости, и Уэндел К. Уилкинс, старший советник по передаче энергии населения.
— Послушайте! — воскликнул Ланарк, — Я буду обзванивать всех Уилкинсов в списке, пока не доберусь… нет! Нет, я позвоню Монбоддо и спрошу у него полное имя; он-то знает, кто я такой, в отличие от его треклятых роботов. Жаль, час еще очень ранний, но…
Ланарк вновь заколебался, поскольку в голосе его снова появились неуверенные ноты и сержант медленно покачивал головой.
— Позвольте мне доказать, что я это я, — взмолился Ланарк. — Мой портфель остался в комнате Настлера на стадионе… нет, я отдал его Джой, Красной Девушке, дежурной в административной галерее; она по моей просьбе спрятала его под стойку бара мне он нужен там полно чрезвычайно важных документов пожалуйста это очень важно…
Сержант, записывая что-то в большую книгу, произнес:
— Ладно, парни.
Ощутив на своих плечах крепкие ладони, Ланарк завопит:
— Но в чем меня обвиняют? Я никому не делал плохого, не докучал, не оскорблял. В чем меня обвиняют?
— Вы писали, — сказал державший его полицейский.
— Все люди писают!
— Я поручаю вас, — сержант продолжал что-то заносить в книгу, — Объединенным (Консолидированным) силам правопорядка; что вам требуется, так это долгий основательный отдых.
Когда Ланарка уводили, он поймал себя на том, что во весь рот зевает. От чужих рук на плечах ему, на удивление, сделалось уютно. Его ведь далеко не в первый раз толкают вперед сильные люди, убежденные в его порочности? Ощущение это походило не столько на сон, сколько на детство.
Его отвели в узкую тесную комнатку, где вдоль стен стояли как будто койки, на которых громоздились сложенные одеяла. Он тут же забрался на самую лучшую и улегся, но полицейские засмеялись: «Нет, нет, Джимми!»
Ланарк спустился на пол, ему сунули в руки два одеяла и повели его в соседнюю комнату. Дверь за ним захлопнули и заперли. Закутавшись в одеяла, он прилег на помост в углу и заснул.
Теперь он не спал и был бесконечно несчастен. Он вскочил на ноги и заходил кругами по полу, выкрикивая:
— О! Какой же я был дрянью, идиотом, сволочью, идиотом, дебилом дебилом дебилом дебилом — идиотом из идиотов! И как раз тогда, когда вообразил себя значительным человеком — особым, блестящим, не чета другим! Как это случилось? Я собирался найти Уилкинса и поговорить с ним как разумные люди, но женщины стали добиваться, чтобы я почувствовал себя известным человеком. Они хотели меня погубить? Нет-нет, обращаясь со мной как с шишкой, они и сами чувствовали себя нерядовыми людьми, но все это время прошло без всякой пользы. Я напился, да, накачался «Белыми радугами», но в первую очередь был опьянен тщеславием; нет большего идиотизма, чем вообразить себя важной персоной. Собеседники пытались что-то до меня донести, но я все пропускал мимо ушей. На что намекал Кодак? Важное ископаемое сырье, специальные доклады, власти ни о чем не знают — похоже на гнусную аферу, но нужно было внимательно послушать. И… Катализатор… почему я не спросил ее имя? Хотела меня предостеречь, а я решил, что она меня домогается. Да уж! Алчность и кретинизм. Забыть доклады! Потерять доклады, не успев их даже прочитать, позволить себя соблазнить кому-то, кого я даже не запомнил (правда, это было чудесно). И как получилось, что я ковырялся в той речушке вместе с Сэнди? Что это было, как не бесполезный кусочек счастья, данный, чтобы я сильнее ощутил свое падение? (Правда, это было замечательно.) Ох, Сэнди, что за папаша тебе достался? Бросил тебя на произвол судьбы и заделался, курам на смех, вонючим похотливым козлом!
Он замолк и уставился на нечто, чего прежде не замечал: рядом с помостом стояли три кружки холодного чая и три картонные тарелки с булочками, внутри которых виднелись холодные жареные сосиски. Ланарк схватил булочки и, умываясь слезами, проглотил их.
— Три кружки, три тарелки, три раза приносили еду; я проторчал здесь весь день, первый день ассамблеи прошел без меня… Когда меня выпустят? Меня прельстила фальшивая любовь, потому что я никогда не знал настоящей, даже с Римой. Почему? Я был ей верен не потому, что любил, а потому, что хотел любви; она права, что бросила меня, и заперли меня здесь правильно, я еще не такого заслуживаю… Но кто будет защищать интересы Унтанка?.. Кто поднимет голос против подержанного второразрядного творца, который считает, что для человечества нет лучшего финала, чем убогое, дурацкое бедствие? О, пусть бы земля разверзлась у меня под ногами!..
Заметив, что, бичуя себя, испытывает удовольствие, он вскочил на ноги и крепко приложился головой к двери, но повторять это не стал: слишком было больно. Потом он обратил внимание на то, что кто-то еще кричит и колотится в дверь. На уровне глаз в двери имелась прорезь, похожая на щель для писем. Выглянув, он увидел напротив другую дверь, тоже с прорезью. Оттуда донесся голос:
— Джимми, у тебя есть сигареты?
— Я не курю. Не знаете ли, который час?
— Меня сюда привели в два часа ночи, но это было уже давно. За что тебя замели?
— Писал с моста.
— Полиция, — горько заметил собеседник, — это куча ублюдков. Поищи, может, есть сигаретка?
— Нет, я не курю. А тебя за что взяли?
— Отколошматил одного типа в подворотне и обозвал полицию кучей ублюдков. Слушай, они не имеют права так с нами обращаться. Давай стучать и требовать, чтобы дали сигарет.
— Я не курю. — Ланарк отвернулся.
Больше всего Ланарка теперь беспокоило, что он грязный. В унитаз внезапно хлынула вода, и Ланарк его осмотрел. По виду и запаху вода была чистой. Ланарк разделся, смочил краешек одеяла и старательно обтерся. Потом задрапировался в сухое одеяло, как в тогу, несколько раз прополоскал в унитазе белье и повесил его на ободок сушиться. Ногтями он отскреб со штанины корку рвоты и протер пятно мокрым одеялом. Вид мятой одежды был ему невыносим. Пить очень хотелось, но он смог осушить лишь одну кружку с холодным чаем. Разложив брюки на помосте, он начал с усилием, маленькими кругами, разглаживать их при помощи донышка кружки. Занимался он этим долго, не получая заметного результата, но все равно делать больше было нечего. Дверь открылась, вошел полисмен с кружкой и картонной тарелкой с булочками.
— Что вы делаете? — спросил он.
— Глажу брюки.
Полисмен собрал остальные кружки и тарелки. Ланарк спросил:
— Простите, не знаете ли, когда меня выпустят?
— Это зависит от мирового судьи.
— А когда я его увижу?
Полисмен вышел, хлопнув дверью. Ланарк ел булочки, пил горячий чай и думал: «На ассамблее уже пошел второй день работы». Он снова начал гладить. Когда он останавливался, на душе делалось так паршиво и безотрадно, что он кусал себе руки — спокойно, без надрыва, просто чтобы иметь предлог вскрикнуть. Ланч принес другой полисмен. Ланарк спросил:
— Когда я увижусь с мировым судьей?
— Суд будет заседать завтра утром.
— Не можете ли вы забрать мое белье и повесить где-нибудь, чтобы высохло?
Громко рассмеявшись, полисмен вышел. Ланарк поел, попил и стал ходить кругами, повесив на одну руку трусы, а на другую нижнюю рубашку. Он думал: «Наверное, на ассамблее сейчас обсуждается мировой порядок». В нем росла ненависть: к ассамблее, к полицейским, ко всем, кто не находился с ним в камере. Он решил, когда окажется на свободе, непременно описать крыльцо полицейского участка, или разбить окно, или поджечь автомобиль. Он еще несколько раз кусал себе руки, потом взялся за глаженье брюк и сушку белья и занимался этим еще долго после вечернего чая и булочек. Он был слишком взволнован, чтобы лечь, и потому облачился в еще немного влажное белье, с помощью одеяла навел блеск на туфли и устроился ждать завтрака и судебного заседания. Он думал угрюмо: «Может, я еще успею на дебаты по загрязнениям».
Проснулся он с головной болью, снова чувствуя себя грязным. Около помоста стояли три кружки холодного чая и три тарелки с булочками. Он подумал: «Моя жизнь движется по кругу. Неужели мне суждено вечно возвращаться в ту же точку?» Больше он не казался себе мерзавцем, только никому не нужным ничтожеством. Новый полицейский открыл дверь и сказал:
— На выход. Пошевеливайтесь. На выход.
Ланарк отозвался слабым голосом:
— Я бы побыл тут еще немного.
— На выход, давайте. У нас здесь не гостиница.
