Герман Вук - Внутри, вовне
— Послушай, милый сделай мне одолжение: давай обойдемся без этой проклятой подушки!
Так Эрнест Хемингуэй перестал играть роль в нашем любовном спектакле.
* * *Вернувшись из больницы, Питер заявил, что он принял твердое решение. Он хочет поступать в аспирантуру в Гарвард, получить там магистерскую степень по английской литературе и потом стать университетским преподавателем. А как только у него наберется достаточный список опубликованных рассказов, он подаст заявление на Гуггенхеймовскую стипендию и начнет писать романы. Получилось так, что Гуггенхеймовскую стипендию ему дали только в начале 50-х годов — и тогда же он написал роман «Сара лишается невинности»; но в остальных отношениях Питер полностью выполнил свой план. Так что я, стало быть, заранее знал, что летом он уедет. Что же до голдхендлеровского контракта, то им Питер просто-напросто без зазрения совести пренебрег, как он до сих пор пренебрегает всеми контрактами, пока ему не начинают угрожать юридические неприятности.
К Бобби Питер всегда относился с симпатией. Когда она иной раз заходила после спектакля и мы сидели и беседовали, у него на губах появлялась саркастическая улыбка, и потом он высказывал предположение, что я в конце концов на ней женюсь. Но, конечно, мне было виднее. Мы с Бобби договорились, что наш роман — это сияющий дворец, построенный на песке, полет на луну на легких крылах страсти, и так далее. Несколько раз мы с Питером даже приглашали на свидание одновременно Бобби Уэбб и Мэрилин Леви, и очень забавно было смотреть, как они друг с другом уживаются: полная, напористая, с тугой мошной и пышным бюстом девятнадцатилетняя еврейская второкурсница Беннинггонского колледжа и субтильная профессиональная актриса, красавица-ирландка двадцати лет с небольшим, со скудным образованием и без гроша в кармане. Они вместе ходили пудрить нос и щебетали друг с другом, как давние подруги. Их объединяло только то, что обе были влюблены в эксцентричных еврейских радиохохмачей; наверно, именно общая судьба их на какое-то время и сблизила.
* * *Когда, через несколько дней после встречи с Гарольдом, я пришел к родителям на субботний ужин, Ли взяла меня за пуговицу и потащила к себе в спальню.
— А ну, расскажи-ка про свою актрису.
— Какую актрису?
— Ладно, не притворяйся. Папа с мамой уже на стену лезут. Папа три ночи не спал.
Я словно очнулся от сомнамбулического сна.
— Гарольд! — сказал я. — Черт!
Ли вся дрожала от возбуждения. Шутка ли, в квартире Гудкиндов разыгрывалась классическая еврейская трагедия — ни дать ни взять идишистский театр. Что касается самой Ли, то она была благополучно помолвлена с приличным еврейским врачом Берни Куперманом, и через месяц предстояла свадьба. А в это время Исроэлке крутил роман с шиксой.
— Она ведь не еврейка, правда?
— Нет, она не еврейка. Но она очаровательна, и мы превосходно проводим время.
— Я бы охотно с ней познакомилась, — сказала Ли, одарив меня проницательным сестринским взглядом. — Нет ничего проще. Давай я сведу тебя на спектакль.
Субботний ужин прошел необычно тихо и мрачно.
— Кто тебе маниюорит ногти? — спросила мама, — Очень уж они у тебя чистые и опрятные.
— Я просто их обстригаю, и никто их не маникюрит, — ответил я.
— Раньше у тебя никогда не было таких красивых ногтей. Кто-то их наверняка маникюрит.
— Оставь его в покое, — сказал папа. — Если он говорит, что их никто не маникюрит, значит, их никто не маникюрит.
Если не считать этого диалога, о Бобби Уэбб не было сделано ни одного намека.
Поскольку, как вы знаете, Питер вышел из больницы, а Бобби жила со своей матерью, вы можете спросить, где же мы встречались. Но, как известно, после первой ночи — когда любовники уже любовники — оба они одержимы одним и тем же желанием, и это упрощает дело. Иногда я знал, что Питер если и придет домой, то глубокой ночью. Он был ярый игрок в бридж, и по понедельникам он неизменно уходил играть и возвращался не раньше двух-трех часов ночи. Так что понедельники были у нас с Бобби регулярными днями встреч. В понедельник вечером я садился в кресло с блокнотом, пытаясь придумывать смешные шутки, но работа не очень клеилась, потому что я больше смотрел в окно, где на башне небоскреба «Парамаунт» были хорошо видны светящиеся часы.
Спектакль заканчивался в одиннадцать вечера, но Бобби еще нужно было разгримироваться и переодеться. В другие вечера, примерно в десять минут двенадцатого, звонил телефон: это значило, что Бобби захотелось со мной поболтать. Но по понедельникам телефон не звонил, время тянулось нестерпимо медленно, и сразу после полуночи, обычно не позднее чем в пять или десять минут первого, звенел дверной звонок, я бежал открывать, и передо мной появлялась она, моя хористка категории «А», с любовным огнем в глазах и обворожительной, манящей улыбкой. Я втаскивал ее в комнату, и мы тут же начинали остервенело целоваться, и она делала все возможное, чтобы меня остудить: например, просила выпить или говорила, что проголодалась. Но по понедельникам все это было одно притворство.
О, эти понедельничные ночи в «Апрельском доме»! В Талмуде говорится: «Юность — это венок из роз, старость — это ложе из шипов». О седовласый налоговый юрист! О Боже, Бобби Уэбб, как розы стали тобою!
Глава 73
Ли выходит замуж
Я повел свою сестру Ли и доктора Берни Купермана в «Зимний сад» посмотреть спектакль «Джонни, брось винтовку!». Мы сидели в первом ряду партера, и через огни рампы Бобби бросала на нас обворожительные взгляды. Берни Куперман смотрел на нее во все глаза, а моя сестра Ли с улыбкой сжимала своими властными пальцами его руку. После спектакля мы все вместе пошли поужинать в ресторан морской пищи. Мы заказали хвосты омара, которые импортировал из Южной Африки дядя Йегуда — я думаю, здесь мне не найти места для того, чтобы рассказать, как дядя Йегуда обогатился на южноафриканских омарах, — и Берни Куперман добродушно-покровительственно, по-врачебному, подтрунивал над Бобби, что она воспринимала столь же добродушно и с юмором. Можно было ожидать, что моей сестре Ли Бобби не понравится, но этого не произошло.
— Почему бы тебе на ней не жениться? — спросила меня Ли на следующий день. Она вышла в экспедицию по магазинам — на закупки приданого — и по пути заглянула в «Апрельский дом».
— Ну что ты, Ли, ты же знаешь, почему.
— Послушай, она ведь может принять иудаизм, разве нет? Лучшей невесты ты не найдешь. Я же видела, как ты на нее смотрел, а она, по всему видать, от тебя без ума.
Подумать только, и это говорила Ли! Я обстоятельно объяснил ей, что мы с Бобби наслаждаемся прекрасным пламенем свечи, временно рассеивающей мрак, но свеча догорит к рассвету; однако Ли не могла уразуметь эту сложную концепцию. Ей не терпелось научить Бобби готовить гефилте фиш, хотя сама она ее готовить не умела. Ли, в сущности, никогда не любила гефилте фиш и поэтому так и не научилась ее делать. Во всяком случае, было ясно, что Ли воспринимает Бобби как мою будущую жену, а не как пару преходящих Хемингуэевских ляжек.
Голдхендлер предложил свои услуги в качестве свата; он видел Бобби на некоторых репетициях и пробах. Как-то, когда мы глубоко за полночь работали над каким-то текстом, он заметил:
— А та чернявая девочка — это, конечно, раввинская дочка?
Я только засмеялся.
— Финкельштейн, тебе бы на ней жениться. Она очень мила.
— Да ну, я с ней едва знаком!
Он, сузив глаза, лукаво посмотрел на меня сквозь сигарный дым и переменил тему.
Как-то в пятницу, после ужина, папа протянул мне Тору, открытую на той главе из «Книги притчей Соломоновых», где рассказывается, как «жена другого», Блудница «с коварным сердцем», обольстила «неразумного юношу» и завлекла его к себе в спальню, уверив его, что «мужа нет дома, он отправился в дальнюю дорогу». Простак пошел за ней, и кончилось тем, что «стрела пронзила печень его»: должно быть, муж вернулся раньше, чем его ожидали. Я не видел в этой притче никакой связи со своей собственной печенью. В конце концов, ведь это я обольстил Бобби, а не наоборот, и в любом случае у нее не было никакого мужа. Я отдал Тору папе.
— Ладно, папа, забудем это.
— Это не серьезно?
— Нет.
— Ты знаешь, мы с мамой в твою жизнь не вмешиваемся. Мы могли бы переселиться в Палестину или, может быть, на Гавайи.
— Папа, но это же нелепо! Есть из-за чего огород городить!
— Ли устраивает очень пышную свадьбу, — сказал папа, пытливо глядя на меня. — Может быть, даже чересчур пышную, но так хочет мама и Куперманы. Их поженит «Зейде». Ты будешь шафером. Все должно пройти как по маслу.
— Все пройдет как по маслу.
