Томас Вулф - Взгляни на дом свой, ангел
Ему это нравится, думал Юджин, любовь всего мира. Он должен добиваться ее во что бы то ни стало.
— Ваш отец, — продолжал «Конь» Хайнс, — один из старейших и наиболее уважаемых коммерсантов в городе. А семья Пентлендов — одна из наиболее богатых и видных.
На мгновение Юджин зажегся гордостью.
— Вам не годится что-нибудь поддельное. Это я знаю. Вам надо что-нибудь в лучшем вкусе и благородное. Верно?
Люк энергично кивнул.
— Да, мы именно так к этому относимся, мистер Хайнс. Нам нужно-лучшее, что у вас есть. Раз дело касается Бена, м-м-мы не экономим, — гордо сказал он.
— Ну, в таком случае, — сказал «Конь» Хайнс, — скажу вам свое честное мнение. Я мог бы отдать вам вот этот по дешевке. — Он положил руку на один из гробов. — Но это не то, что вам нужно. Конечно, — сказал он, — он не плох за такую цену. Он стоит этих денег. Он послужит хорошо, будьте уверены. Он окупит свою стоимость…
Вот это мысль, подумал Юджин.
— Они все хороши, Люк. Ни одного плохого у меня нет. Но…
— Нам нужно что-нибудь п-п-получше, — убедительно сказал Люк. — Ты согласен, Джин? — спросил он Юджина.
— Да, — сказал Юджин.
— Ну, — сказал «Конь» Хайнс, — я могу предложить вам вот этот. — Он указал на самый пышный гроб в комнате. — Лучше не бывает, Люк. Это высший класс. Он стоит тех денег, какие я за него прошу.
— Ладно, — сказал Люк. — Тут вы судья. Если этот самый л-л-лучший, мы возьмем его.
Нет, нет, думал Юджин. Не перебивай его. Пусть продолжает.
— Но, — безжалостно сказал «Конь» Хайнс, — вам не обязательно брать и этот. Ведь вы ищете, Люк, благородство и простоту. Верно?
— Да, — сказал моряк покорно. — Вы совершенно правы, мистер Хайнс.
Вот теперь он развернется, думал Юджин. Этот человек извлекает радость из своего дела.
— В таком случае, — сказал «Конь» Хайнс решительно, — я хочу предложить вам, мальчики, вот этот. — Он любовно положил руку на красивый гроб, около которого стоял.
— Он не слишком невзрачен и не слишком затейлив. Он прост и в лучшем вкусе. Серебряные ручки и вот серебряная табличка для имени. Здесь вы не ошибетесь. Это выгодная покупка. Окупите свои деньги полностью.
Они обошли вокруг гроба, взыскательно его осматривая.
Немного погодя Люк нервно сказал:
— Сколько он с-с-стоит?
— Продажная цена четыреста пятьдесят долларов, — сказал «Конь» Хайнс, — но, — добавил он, после недолгих темных размышлений, — вот что я сделаю. Мы с вашим отцом старые друзья. Из уважения к вашей семье я отдам его вам за триста семьдесят пять долларов.
— Что ты скажешь, Джин? — спросил моряк. — Как он тебе кажется?
Покупайте рождественские подарки заранее.
— Да, — сказал Юджин, — давай возьмем его. Жаль, что он не другого цвета. Я не люблю черный, — добавил он. — Нет ли у вас другого цвета?
«Конь» Хайнс поглядел на него.
— Цвет обязательно черный, — сказал он.
Затем, помолчав, добавил:
— Не хотите ли взглянуть на тело, мальчики?
— Да, — сказали они.
Он на цыпочках провел их по проходу между рядами гробов и открыл дверь в заднюю комнату. Там было темно. Они вошли и остановились, затаив дыхание. «Конь» Хайнс зажег свет и закрыл дверь.
Бен, одетый в свой лучший темно-серый костюм, лежал в окостенелом спокойствии на столе. Его руки, холодные и белые, с чистыми сухими ногтями, слегка сморщенные, как старые яблоки, были скрещены на животе. Он был гладко выбрит и безукоризненно причесан. Запившая голова была резко вздернута кверху, на лице жуткая подделка улыбки; ноздри поддерживались кусочками воска, между холодными твердыми губами был приложен восковой валик. Рот был закрыт и чуть вздут. Он выглядел более пухлым, чем при жизни.
В комнате стоял слабый сладковато-липкий запах.
Моряк смотрел суеверным нервным взглядом и собирая морщины на лбу. Потом он прошептал Юджину:
— По-видимому, это д-действительно Бен.
Потому что, думал Юджин, это не Бен и мы заблудились. Он глядел на эту холодную блестящую мертвечину, на это скверное подобие, которое не воссоздавало образ даже в той мере, в какой его передает восковая фигура. Здесь не могло быть погребено и частицы Бена. В этом бедном чучеле вороны, хоть его и побрили и аккуратно застегнули на все пуговицы, не осталось ничего от его хозяина. Все это было творением «Коня» Хайнса, который стоял рядом, жадно ожидая похвал.
Нет, это не Бен (думал Юджин). Никакого следа не осталось от него в этой покинутой оболочке. Никакого знака. Куда он ушел? Неужели это его светлая неповторимая плоть, созданная по его подобию, наделенная жизнью благодаря только ему присущему жесту, благодаря его единственной в мире душе. Нет, он покинул свою плоть. И это здесь — только мертвечина и вновь смешается с землей. А Бен? Где? Утрата! Утрата! Моряк, не отводя взгляда, сказал:
— Он с-с-сильно страдал! — и вдруг, отвернувшие и спрятав лицо в ладони, всхлипнул, мучительно горько: его путаная заикающаяся жизнь на миг утратила рыхлость и сосредоточилась в одном жестком мгновении горя.
Юджин заплакал — но не оттого, что увидел здесь Бена, а оттого, что Бен ушел, и оттого, что он помнил все смятение и боль.
— Это все кончено, — мягко сказал «Конь» Хайнс. — Он упокоился с миром.
— Черт подери, мистер Хайнс, — убежденно сказал моряк, вытирая глаза рукавом. — Он был отличный парень.
«Конь» Хайнс с упоением глядел на холодное чужое лицо.
— Прекрасный молодой человек, — пробормотал он, когда его рыбьи глаза с нежностью обозрели его работу. — Я постарался воздать ему должное.
Они немного помолчали.
— Вы п-прекрасно все сделали, — сказал моряк. — Надо вам отдать справедливость. Что ты скажешь, Джин?
— Да, — сказал Юджин сдавленным голосом. — Да.
— Он н-н-немного б-б-бледноват, вам не кажется? — заикаясь, сказал моряк, не сознавая, что говорит.
— Одну минуту! — поспешно сказал «Конь» Хайнс, подняв палец. Он достал из кармана палочку румян, сделал шаг вперед и ловко, споро навел на серые мертвые щеки жуткую розовую подделку под жизнь и здоровье.
— Вот, — удовлетворенно сказал он, и, держа в пальцах румяна, он склонил голову набок и, как живописец, разглядывающий свою картину, отступил в страшную темницу их ужаса.
— В каждой профессии, мальчики, есть художники, — помолчав, продолжал «Конь» Хайнс с тихой радостью. — И хоть это и не мне говорить, Люк, но я горжусь своей работой. Поглядите на него! — вдруг энергично воскликнул он, и на его сером лице проступила краска. — Видели вы когда-нибудь в жизни такую естественность?
Юджин обратил на него мрачный багровый взгляд и с жалостью, почти с нежностью, заметил искреннюю радость на длинном лошадином лице, а его горло уже рвали псы смеха.
— Поглядите на него! — снова с медлительным изумлением сказал «Конь» Хайнс. — Мне уже никогда не достичь такого совершенства! Хоть бы я прожил миллион лет! Это искусство, мальчики.
Медленное задушенное бульканье вырвалось из закрученных губ Юджина. Моряк быстро взглянул на него с сумасшедшей подавленной усмешкой.
— Что с тобой? — сказал он предостерегающе. — Не смей, дурак! — Его усмешка вырвалась на волю.
Юджин шатаясь добрался до стула и рухнул на него, оглушительно хохоча и беспомощно взмахивая длинными руками.
— …стойте! — задыхался он. — Нечаянно. Искусство! Да! Да! Именно! — взвизгивал он, выбивая костяшками сумасшедшую дробь на натертом полу. Он мягко съехал со стула, расстегнул жилет и темной рукой распустил галстук. Из его усталого горла доносилось слабое бульканье, голова томно перекатывалась по полу, слезы текли по распухшему лицу.
— Что с тобой? Ты с-с-с ума сошел? — сказал моряк, расплываясь в улыбке.
«Конь» Хайнс сочувственно нагнулся и помог мальчику подняться на ноги.
— Это нервное напряжение, — многозначительно сказал он моряку. — У бедняги истерика.
XXXVII
Вот так мертвому Бену было отдано больше внимания, больше времени, больше денег, чем когда-либо отдавалось живому Бену. Его похороны были завершающим штрихом иронии и бессмыслицы: попытка компенсировать мертвечине смерти невыплаченную плату жизни — любовь и милосердие. У него были великолепные похороны. Все Пентленды прислали венки и явились каждый со своим кланом. Поспешно принятый погребальный вид не мог отбить запашок ненадолго отложенных дел. Уилл Пентленд говорил с мужчинами о политике, о войне, о состоянии торговли, задумчиво подравнивал ногти, поджимал губы, кивал со странной задумчивостью и иногда каламбурил, подмигивая по-птичьи. Его довольный самосмех мешался с гоготом Генри. Петт стала старее, добрее и ласковее, чем помнил Юджин, — она ходила по комнатам, шелестя серым шелком и смягченной горечью. И Джим был здесь — с женой, имени которой Юджин не помнил, с четырьмя веселыми здоровыми дочерьми, имена которых Юджин путал, но которые все прекрасно закончили колледжи, и с сыном, которого исключили из пресвитерианского колледжа за то, что, став редактором студенческой газеты, он начал проповедовать в ней свободную любовь и социализм. Теперь он играл на скрипке, любил музыку и помогал отцу в его деле; это был женственный и жеманный молодой человек, но, несомненно, той же породы. Был здесь и Тэддес Пентлепд, бухгалтер Уилла, самый молодой и бедный из трех братьев. Это был пятидесятилетний мужчина с приятным красным лицом, каштановыми усами и спокойными манерами. Он сыпал каламбурами и лучился добродушием или цитировал Карла Маркса и Юджина Дебса. Он был социалистом и однажды, баллотируясь в конгресс, получил восемь голосов. Он пришел со словоохотливой женой, которую Хелен прозвала «Тараторкой», и двумя дочерьми, томными красивыми блондинками двадцати и двадцати четырех лет.
