Михаил Гиголашвили - Чертово колесо

Нугзар уехал из ресторана, вежливо попрощавшись со стариком-хозяином, с утра до вечера пьющем в почетном закутке, под резными драконами, свой подозрительно-желтый напиток, отчего глаза его благостно смежены, ручки мирно сложены на брюшке, а вокруг заправляют сыновья и внуки, которым, может быть, и не нравится, что их китаянка О живет с белым человеком, а не со своим, желтым, но они ничего не говорят, знают, что тут не Бангкок и не Гималаи, где лучший в мире опиум, как утверждал один из сыновей хозяина: «Если в Марокко из ста кило конопли выходит десять кило приличного и кило бомбового гашиша, то из наших ста кило опиума выходят все сто!»

Отъехав от ресторана, Нугзар нашел в кармане мелочь и позвонил из автомата в Тбилиси. Жена односложно отвечала на его вопросы, но от себя добавила, что деньги пока есть, погода хорошая, но одна беда — покончил самоубийством Бахва.

Бахва? Бахва!..

— Как? — вскрикнул Нугзар (недаром он вспоминал его целое утро!)

— Был дома, ругался с женой, вдруг выхватил револьвер, выстрелил в супружескую постель, потом — в телевизор, а потом — себе в висок.

Не в силах говорить, Нугзар повесил трубку. В трансе ехал вдоль канала, наезжая на раззяв-туристов и внутренне плача... Значит, дошел... Довел его опиум... Постель-телевизор — висок... Или запутался в чем-то крепко... В карты много играл... Или надоело мучиться с морфием, который только раз в жизни чувствуешь по-настоящему (в первый раз), а все остальное время только снимаешь ломку... Или просто психоз, нервы, истерика...

Нугзар не раз думал о самоубийстве, даже говорил об этом с Варламом Ратиани, когда в зоне покончил с собой один из армянских воров, но Варлам сказал, что делать этого нельзя — зачем уходить раньше времени? Живи себе в стороне от жизни, если не хочешь иметь свою долю в людских делах... «А если и жить не хочется, и умирать неохота? Что тогда?.. Плохой день... Ну да, тринадцатое, понедельник... Бахва... себе... в висок...»

Они с Бахвой и Гивией Микеладзе часто ездили в Сочи, Пицунду или Гагры, отдыхали, дурачились: бывало, на бульваре остановятся молча перед читающей книгу или газету женщиной и спустят плавки — женщины, подняв глаза от текста, упирались взглядом в три мужских члена прямо перед своим носом... Обычно женщины смотрели, как загипнотизированные, а они следили за их глазами: на каком члене остановятся подольше, а по какому скользнут равнодушным мазком...

Потом Бахва погрызся с парнями из Новокузнецка и сломал одному нос. Они с Гивией вкололи ему снотворное, уложили в машину, помчались в Тбилиси, утром были у знаменитого ухогорлоноса Цопе, тот сделал операцию и исправил нос; они привезли парня в Сочи и сдали друзьям, сказав: «Больше пусть не дерется!» — и присовокупив тысячу долларов, чему друзья были рады, ибо были уверены, что их кореш уже надежно закопан где-нибудь в горах или кормит черноморскую плотву.

Еще как-то раньше, в самой юности, они с Бахвой решили съездить за опиумом на Северный Кавказ. Собрали с друзей деньги и отправились в Грозный. Тогда черняшка стоила дешево. Услужливые чеченцы принесли весовое кило, взяв за него часть деньгами, часть вещами. Ехать обратно через перевал с таким фактом невозможно. Соваться в большие аэропорты вроде Минвод — опасно. Ехать через море — долго и рискованно. Решили лететь на Як-40 из Орджоникидзе, а опиумом обвязаться и пронести на себе.

Лететь недолго — минут сорок, рискнули, прошли через контроль, успешно сели в салон, думали, пронесло. Но нет, вылет задерживался, Як не мог взлететь из-за тумана, в жарком и душном салоне опиум стал нагреваться и пахнуть. Они ловили косые вопросительные взгляды. Тут всех высадили, надо ждать, в зале было холодно, и опиум утих, но стоило любому из пассажиров сказать два слова снующим тут же ментам, как десять лет были бы обеспечены. .. Но никто ничего не сказал. Их усадили в самолет. И опять — нет взлета, все сначала!.. Выходя во второй раз из самолета, они испытывали дикий страх мышей в мышеловке, хотели уже вообще тихо уйти, но скоро дали взлет. Полетели. В самолете стало холодно, и опиум обхватил их животы морозным кольцом, хотя до этого жарил и жег, немо давая о себе знать своим неистовым, сладко-запойным запахом... На что только не решались ради отравы!.. И вот Бахвы нет. И других скоро не будет. А скольких еще перемелет в этой ломке?..

Нугзар вернулся домой, купив по пути бутылку виски — помянуть Бахву. И Сатане будет больно, что Бахва ушел, не прощаясь. А!.. Перед последним путешествием необязательно прощаться... Если уходишь от людей навсегда, зачем тогда прощание?..

В комнате ему показалось, будто что-то не так. Он осмотрелся внимательнее. Сумка выглядывает из-под кровати, а раньше была задвинула полностью. Створка шкафа приоткрыта, а он закрывал ее (ибо с детства не любил — или боялся — приоткрытых дверей: дверь должна быть или открыта, или закрыта). Магнитофончик, одолженный у О, сдвинут — виден краешек стола без пыли...

Библия лежит не вдоль, а поперек полки... Но альбом на месте, марка притаилась за птеродактилем...

«Куда бы это спрятать?» — стал озираться Нугзар. Дверь в комнату не запирается. Держать марку в альбоме? Или спрятать отдельно, куда-нибудь на кухне, под крупой? Засунуть в книгу? Но книг у него, кроме Библии, каталога и Тургенева, не было. Тургенева он читает, может выпасть. Каталог на спиральке, листы не плотно пригнаны друг к другу... Сунуть в Библию?

Он заварил чай, заделал мастырку. Посидев и ощутив тепло от виски, выпитого за упокой Бахвы, вытащил марку и спрятал ее в Библию, подумав: «Библия — толстая, кто будет ее трясти?» — запомнил страницу, а после второй рюмки и нескольких затяжек решил проверить, на месте ли марка — и вдруг начисто забыл!.. Стал лихорадочно листать. Ничего! Нет!

«Вот что гашиш проклятый делает!.. Надо было записать!..» Но он точно знал, что марка — в Библии. И начал перелистывать страницу за страницей. Гашиш играл плохие шутки. Через полчаса, за которые перед его глазами мелькали слова и обрывки строк, он отложил Библию и, потушив свет и посидев молча, заставил себя вспомнить страницу. Вспомнил. Открыл. И нашел — клочок бумаги темной кляксой лежал на печатной странице какого-то Паралипоменона: «... если придет на нас бедствие: меч наказующий, или язва, или голод, то мы станем пред домом сим пред лицом Твоим...»

У Нугзара отлегло от сердца. И он запрятал марку за птеродактиля, альбом засунул в сумку, а сумку запихнул глубоко под кровать. Заглянул в замочную скважину. Норби не было. Он открыл дверь, но поморщился от запаха грязных носков и поспешил на балкон.

Надо что-то решать с деньгами. Не ждать же, когда Сатана отмолотит там двадцать пять тысяч, что вообще сомнительно. Да и какое он имеет право на эти деньги, если не помогает их добывать?.. Нет, на эти деньги он рассчитывать не вправе. Ведь кто эти немрусы?.. На что способны? Как они в серьезном деле? Он не знал, а предложил Сатане, который — как ребенок: что скажешь — то и сделает. Он сказал — Сатана поехал. А что теперь?.. Ни у него, ни у Сатаны денег нет, а их последняя добыча — у ментов.

«Может, это была моя последняя добыча?» — вспомнил Нугзар ящик из-под тушенки, взятый у Мамуда в сарае и то, что сегодня — понедельник, тринадцатое, несчастливый день и час... И Бахву вспомнил, налил две рюмки и выпил свою, оставив другую рюмку полной и накрыв ее куском хлеба. Хлеба, кроме вялого ватного тостера, не оказалось, и это почему-то разозлило его: «И всю жизнь эту траву жевать в холоде и дожде? Под чужое чириканье, в чужих городах?.. Но, если не хочешь дрожать под дождем, — езжай на юг, где теплынь и жара. Если есть деньги, всюду можно жить припеваючи. Но денег нет. А если и марка фальшивая? Что тогда?»

Он, уже грузно от виски, открыл каталог, полез в сумку, непослушными пальцами вывернул марку из альбома и, положив ее на страницу каталога, стал сверять и сравнивать. И чуть не сдул марку на пол!.. Схватил на лету, как бабочку, зажал в кулаке, смял... Потом вложил марку обратно, а альбом спрятал в шкаф, в карман пиджака — так показалось ему верней, чем на полу под кроватью в сумке.

Щелкнул входной замок, явился Норби и сразу, от дверей, увидел бутылку виски, потянулся к рюмке Бахвы.

— Эту не трогай! В другую налей! — сказал Нугзар, придвигая к себе рюмку под тостером.

Норби быстро налил и сглотнул стоя, заметил Библию на столе...

— О, я знаю, русские очень любят Библию!

— Я грузин, — поправил его Нугзар. — А Библию мы за шесть веков до русских уже любили...

— Грузин? А где это? — наливая тут же вторую, спросил Норби.

— Между Черным и Каспийским морями. Где аргонавты причалили, слышал?.. Где Прометей сидел и Сталин родился.

— А, о'кей, о'кей, — понял Норби и налил в третий раз, после чего Нугзар бутылку у него отобрал, сказав:

— Мне надо.

— А что ты тут вообще делаешь? — с запойной подозрительностью спросил Норби, будто в первый раз видел Нугзара. — Постоялец? А когда деньги дашь? — на что Нугзар терпеливо и внятно ответил, что деньги уже отданы.