Михаил Гиголашвили - Чертово колесо

«Таких вещей еще не хватало!» — подумал Нугзар с ожесточающимся раздражением.

— Данке, — поблагодарил Васятка, разглядывая меню, — мы не шабим. Вот Нузгарю подари, он курит, а мы — шировые, фиксеры[120].

— У ребят разговор к тебе есть, — напомнил Нугзар.

Когда Васятка изложил про отца, суку-родича Андреаса и проценты, Сатана пожал плечами:

— Можно. Как думаешь?

— Кто его знает, — ответил Нугзар.

— Денег нет ни у тебя, ни у меня, так? — уточнил Сатана и, не дождавшись ответа, спросил у Васятки: — А у того козла бабло есть?

— Есть бабло стопро. Машинами торгует, как не быть? Дом собирается кауфен[121], люди сказали — зухает[122] как угорелый, не было бы бабла — зухал бы?

— Значит, есть. А как делать будем? Я — тут, вы — там?

— Давай поехали с нами. Вот у Юраша элтеры на месяц в Казахстан уперлись, он сейчас один. Живи у него. Подготовимся, то, се. И грянем ему на голову.

— А вы способны на что-нибудь? — в упор с сомнением уставился на них Сатана. — Тут не кошку в мешок совать.

— Как нет? Конечно! Да я его задушу, ебаный кебан! У фатера все деньги взял. С тех пор фатер со стула не встает, горюет...

— Хорошо. Если возьмем, как делим?

— Пополам.

— Идет! — сказал Сатана. — Двенадцать тысяч — ништяк, лац-луц, орера! Поехали.

— Тогда собирайся, надо фарен — там ребята отраву ждут.

— Нет вещей. А куда едем?

— В Германию, куда еще?

— Ни хера себе, — удивился Сатана, за два дня побывавший в двух странах.

— Паспорт возьми, — напомнил Нугзар. — Но виза у него на Францию, учтите.

— Мы его такими вегами[123] провезем, что паспорта не надо. Зачем ему он? Стрем один.

— Ну, как знаете, у меня целее будет, — Нугзар спрятал паспорт. — Телефон там есть?

— Нету. Юрашина муттерь[124] жадная сильно, не ставит, чтобы гебюры[125] не платить, — был ответ Васятки (Юраш виновато отвел глаза, обтягивая адидас на качковом торсе).

— Поживешь там, посмотришь, что к чему, — сказал Нугзар, хотя сейчас ему было очень не по душе, что Сатана уезжает. «Но оставлять его здесь?.. С героином, шумом, едой-питьем и пьянкой?.. Нет, пусть едет. Эти немрусы — его люди, он много сидел по русским зонам, как рыба в воде среди них...» — А если что не так — завтра же они привезут тебя назад. Героин не забудьте!

— Хорошо, — был привычно согласен Сатана, знавший, что Нугзар — это профессор в кубе, как его называли на зонах. — Ты, значит, тут?

И они обнялись с Сатаной.

— У вас там жрать-пить есть? — вспомнил Сатана, запихивая пакетик с героином куда-то в трусы.

— Есть. Моя муттерь сегодня манты варит — вкусные!.. А завтра бешбармак кохать[126] будет. Любишь бешбармак?

— Беш-башмак? — не смог повторить Сатана.

— Ну, такой фляйш[127] с картошкой... Шнапс тоже найдется.

— Тогда живем, братва! Посмотрим на эту Германию! — Сатана хлопнул их по очереди по спинам, отчего Васятка полетел вперед, а Юраш качнулся, но устоял, бормотнув:

— Тише, ебаный кебан, угробить же можно.

— Только так, лац-луц, хип-хоп, орера! — схватился за чуб Сатана.

56

Несколько дней от Сатаны из Германии не было ни слуху, ни духу. Васятка звонил один раз — сказать, что доехали по проселочным без приключений. На звонки мать Васятки отвечала, что сын живет у дружка, а телефона там нет.

Значит, они все трое там, у Юраша, родители уехали. Надо ждать. И решать, куда поселить Сатану после Германии.

Сдать Сатану в азил представлялось Нугзару все более разумным: Сатана тут все равно не удержится, сядет в тюрьму, не сегодня — так завтра. Его хоть на Марс пошли — он воровать и грабить не перестанет... А если сдать его в азил, то тогда он хоть с пользой отсидит год и потом получит новые данные, на любое имя, утопит свои пять судимостей, станет чистым, свежим, спортсменом-самбистом (кем и был когда-то), который пострадал за правду — легенду О выдумает, она много переводит, знает, что и как надо плести.

Впрочем, по ее словам, сходит и без всяких легенд, а тех, кто идет в несознанку, сажают в лагерь — чтоб вспомнил, где его родина и куда его отправлять назад. Ну, а если память в советских органах или китайских застенках так отшибли, что беглец ничего не помнит, то прокурор не позволяет дольше года держать в лагере, поскольку человек никаких преступлений не совершил и не его вина, что чиновники за это время не сумели добиться от него правдивых данных для депортации... Она даже говорила, что если беженец вообще молчит — его все равно отсылают по тому же маршруту: в лагерь, и через год — на свободу. А что делать?.. Расстреливать тут запрещено... У нас бы избили до полусмерти, вырвали бы, откуда он, и отправили бы восвояси, а тут нет — демократия... И все. После лагеря Сатана по-любому получает разрешение на житье и живет себе припеваючи под любым погонялом, какое ему в голову взбредет...

Да вот хотя бы «Кока Гамрекели» — чем плохо? Княжеская фамилия, не то, что у Сатаны — бульдожий рев с визгом: «До-боррр-джжж-ги-на-дззззе!»... Сатана смеялся: ни одному вертухаю в русских зонах не удалось ее произнести — ломали себе зубы о звуки, бедные... Хотя нет, зачем «Гамрекели»?.. Этот Кока — живой человек, он возьмет себе новый паспорт и, если он живет в Париже, то скоро по Европе будут бегать два Коки с одинаковыми данными. И обязательно где-то пересекутся. И погорят. Зачем?.. Пусть Сатана кричит себе любое имя — О говорит, что чиновники пишут только то, что им соизволит сказать беженец. А что им остается больше?.. Маузеры из ящика вынимать запрещено.

Так Сатана может жить дальше, пока, конечно, чего-нибудь не вытворит и не угодит в полицию. Но это его участь, вряд ли он захочет жить спокойно и мирно, как собирается сделать Нугзар. Сатана пока молод. Да и другой совсем человек... Кстати, тюрьмы тут, по словам О, вполне приличны, можно жить в одноместном номере со всеми удобствами, телефоном и телевизором, научиться языку и другим разностям. Спорт, компьютеры, некоторых даже на субботу-воскресенье домой отпускают... А ну, пусти нашу зону домой — многих ли соберешь в понедельник?..

«Ничего, Сатана и в этом тюремном раю быстро свой порядок наведет. Хоть и не вор, а воры его опасаются. Воры тоже люди», — усмехнулся Нугзар тому, как ему приходится сейчас суетиться, сновать среди людей, мельтешить, считать гульдены, когда раньше все делалось на черной «Волге» с шофером, с шиком и блеском, с друзьями детства на заднем сиденье... Их не хватает больше всего...

Щеголь Гивия Микеладзе был модник, бабник, кидала и катала, брился в день два раза обязательно, а иногда — и три. Мало было в районе молодых девушек, которых он обошел своим вниманием: теплыми ночами подъезжал к их окнам на своем (невиданном тогда) «Опеле», включал погромче Барри Уайта, дымил душистыми сигаретами и всех приглашал в одно и то же место — в Сочи, на «клубнику в сметане».

Другой, Бахва Гегечкори, из прекрасной семьи, вежливейший из людей, умел четко различать тех, с кем надо быть чутким и добрым, и тех, на кого надо обрушиваться за их дела. Золотой медалист, но оружие имел уже в первом классе (украл у дедушки из стола) и чуть не застрелил свою первую учительницу за свою первую двойку.

Нугзар тоже хорошо учился в школе, но рано начал жить районной жизнью, где в стычках, драках и разборках делал себе имя. С Бахвой они сошлись на одной из межшкольных драк (где тот бил врагов велосипедными цепями, а Нугзар ранил чужого физрука из своего первого «Вальтера»).

Тройка из вора и двух абреков (как их за глаза называли соседи, в глаза подобострастно кланяясь) наводила страх на район. За каждым из тройки вился еще шлейф личных друзей, один другого хлеще, итого человек десять можно было ожидать в гости, если бы кому пришло в голову схлестнуться с ними или не выполнить их приказов.

Когда Нугзар вышел в последний раз, Гивии уже не было в живых — скончался от инфаркта. А Бахва сильно подсел на опиум, отчего с ним стало трудно находить общий язык. Но они изредка по-прежнему ездили в загородные рестораны, где у Нугзара был открытый счет. «Как жить тут без Бахвы? Без других? Без жены? Без города? Без солнца? — заныло под ложечкой. И ответило нудно: — Но туда нельзя! Ты в розыске! Считай, что опять пошел на срок, попал в зону, только сейчас оград и решеток нет и вокруг нормальные люди живут. И ты живи, но так, чтобы их не беспокоить...»

Почему-то эта последняя мысль оказалась очень поддерживающей: да, он жил в настоящих зонах и тюрьмах, где все имел для жизни (много ли человеку надо?). Привык годами довольствоваться малым. А тут — свобода, выбор, шансы, но их надо поймать, постичь. Нужно время, чтобы основательно осмотреться.

И опять мысль о том, что о его отречении никто, по сути, не знает (кроме него самого), стала беспокоить Нугзара и нашептывать, не лучше ли пока повременить, дать о себе знать другим письмом — так и так, нахожусь в побеге за границей, объявлен розыск, помогите узнать, кто из воров сейчас в Европе, с кем можно связаться... Может быть, даже попросить денег из общака на первое время... Он сам десять лет держал общак, откуда не пропало ни копейки — недаром его то ли в шутку, то ли всерьез называли «самым честным из воров»... Нет, общак — для тех, кто в настоящей тюрьме. А он — на свободе. Вот узнать, кто здесь, поблизости, в Европе, не помешало бы... Кто-то говорил, что сванские воры свили себе гнездо в Испании, а кутаисские карманники — в Австрии... Где снежная Сванетия — где жаркая Испания!.. «В Австрии только кутаисских прощелыг не хватает...», — подумал он так, словно тут родился.