Михаил Балбачан - Шахта
Евгений Семенович швырнул багаж на диван и, не сняв даже плаща, бухнулся в аляповатое кресло своего отдельного полулюкса. Он отчетливо понял, что совершил огромную ошибку. Нельзя было уезжать вот так, в запале, оборвав спор на полуслове. Теперь оставалось сидеть в этом идиотском кресле, истертом неизвестно чьими задницами, и мучаться. Жизнь летела в тартарары. Все, к чему он привык, считал важным и ценным, все это со страшной скоростью тускнело, выцветало в его сознании, превращалось во что-то ненужное, жалкое и смешное. Зачем было срываться перед самым отпуском в эту, прямо скажем, рутинную командировку, вместо того чтобы просто послать сюда того же Тимоху, ну, и там еще кого-нибудь? Ничего бы не случилось, не исключено, что для дела это было бы даже полезно. На этом месте своего внутреннего диалога, Евгений Семенович изо всей силы ударил кулаком по подлокотнику, вскочил, сорвал шляпу с вешалки и ринулся из номера. Через несколько секунд он вернулся, вытащил из портфеля бумажник и выбежал опять. Ноги сами понесли его на площадь Ленина, к зданию треста, словно не прошло без малого двадцати лет с тех пор, как он трусливо удрал отсюда. Заморосил дождик. Улицы пустовали: ни людей, ни машин. «Фонарные столбы новые! Какие раньше были? Не помню. Дома вроде те же. А здание треста другое. Цвет был кремовый, а теперь – желтый. Имперский стиль, как сказала бы Наташка. Оно было ниже. Ага. Надстроили пятый этаж. И клумбы не было». Он поднялся по широким гранитным ступеням и подошел к дубовым дверям с необыкновенно массивными ручками во вкусе покойного Рубакина. Конечно, по ночному времени двери были заперты. Критически оглядев произведение прикладного искусства, замминистра настоятельно постучал кулаком в филенку. Через некоторое время за стеклом возникла заспанная физиономия в милицейской фуражке. Слепко привычно потянулся ко внутреннему карману пиджака, но внезапно передумал. «Ерунда получится. Еще растреплют, что я ночью прибегал звонить по личным вопросам. Чего доброго, и разговор подслушают». Охранник начал отпирать. Слепко быстро повернулся, сбежал со ступенек и широко зашагал через площадь, чувствуя затылком неприязненный взгляд. Обогнул клумбу. «Наверняка, все еще стоит за дверью и смотрит. На почте должен быть междугородний, если только она работает».
Почта была на прежнем месте, открыта, и переговорный пункт, состоявший из двух кабинок и дремлющей за стойкой телефонистки, наличествовал. Евгений Семенович подошел к окошечку и деликатно кашлянул.
– Чего вам? – девушка не подняла головы.
– В Москву можно позвонить?
– Можно. Сколько?
– Чего сколько?
– Минут сколько?
– Ну, не знаю. Десять, нет, полчаса, час, какая разница?
– Час нельзя, гражданин.
– А сколько можно?
– Пятнадцать минут, а потом продлевать.
– Хорошо.
– Телефон в Москве, кому звоните.
– Б-6-12-41.
– Ждите.
Евгений Семенович уселся на скамейку и запасся терпением. «Нет, огромные все-таки перемены. Телевидение, атомная энергия, самолеты реактивные…»
– Гражданин, вторая кабина!
Он примостился на маленьком покатом сиденьице, поднял тяжелую трубку и затворил за собой дверь. В кабинке мгновенно запахло куревом. В трубке зазвучали длинные гудки. «Что сказать? Скажу, что завтра выезжаю домой. И – всё. То есть сегодня же. На первом поезде. Что мы полетим в Крым на самолете и ничего не потеряем, что прошу прощения, наконец!» Но длинные гудки не прекращались.
– Гражданин, никто не берет!
– Не может быть! Попробуйте еще раз!
– Гражданин!
– Пожалуйста!
Вторая попытка тоже ничего не дала. «Что могло случиться? Спит? Телефон стоит на тумбочке, рядом с кроватью. Может, она на кухне? В ванной? Ушла? К любовнику? Бред! Но ей ведь некуда… Стоп. Я идиот! Она отправилась на юга одна, без меня! Нет, она бы так никогда не поступила. А вот поступила! Обиделась, и… Но это легко узнать, позвонить, например, в санаторий… Что я, дурак, наделал! Должна же она была понять: у меня работа, я ведь не для себя, у самой тысяча триста зарплата. Эх, да не нужны ей деньги! В Москву! Прямо сейчас! Бражникова только предупредить».
Тимофей Васильевич, облаченный в новую байковую пижаму, сразу открыл дверь своего номера, будто специально поджидал за ней. Мельком, но цепко глянув в лицо начальника, он приглашающе посторонился.
– Тимоха, знаешь, я должен срочно уехать по семейным обстоятельствам.
– Коньячку, Евгений Семеныч? Самтрест, пять звезд. Шоколадка вот, закусить.
Бражников был свой человек, притом очень неглупый и как инженер подкован получше самого доктора технических наук Слепко. Посему Евгений Семенович выложил ему все: и про ссору, и про молчащий посреди ночи телефон, и про Ялту, и что он, конечно, виноват, но и она тоже хороша. Он все время на работе, не то что всякие лощеные хмыри у нее в пединституте. И что она вращается в каком-то сомнительном окружении, то есть он ничего такого, конечно, не думает, просто ему глубоко противны эти скользкие типусы, болтающие с умным видом про «абстракционизм», а когда он упомянул композитора Хренникова, они скорчили такие рожи! В горном деле никто из них ничего не смыслит, а это, между прочим, тоже искусство, и еще неизвестно… Сам черт не разобрался бы в этой мешанине, а вот Тимофей Васильевич разобрался и по-товарищески посоветовал не пороть горячку.
– Прежде всего, – сочувственно сказал он, – лететь сломя голову в Москву не стоит. Министр лично заинтересован в нашей поездке, и не сами ли вы настаивали на внезапной, «кинжальной» инспекции? Вы еще ему сказали, что прекрасно знаете этот бассейн, а шахту имени Буденного построили собственными руками. Если теперь все бросите, это может быть расценено… сами знаете как. И потом, чего вы достигнете, если прибежите к ней на задних лапках?
Слепко норовисто дернул плечом, но сел.
– На какое число были билеты?
– Стой, – закричал Евгений Семенович, – они ж на послезавтра! Не могла она уехать, ей еще завтра на службу идти! Значит, что-то случилось!
– Ну что могло случиться?
– Ушла она от меня, вот что!
– Вас там нет, зачем ей уходить?
«А вдруг там еще похуже чего…» – подумал Евгений Семенович.
– И потом, – продолжал мудрый как змий Бражников, – Наталья Михайловна очень рассудительная женщина, я просто представить себе не могу, чтобы она куда-то там ушла, тем более уехала, не предупредив вас.
«Точно, – вынужден был мысленно согласиться с ним Евгений Семенович, – и чего я всполошился?»
– А почему она тогда к телефону не подошла?
– Ну, не захотела. Она прекрасно знала, что это вы звоните, и что вы ей скажете, тоже знала.
– Но она должна была понять, я…
– Вы же сами сказали: обиделась она.
– Да.
– Давайте еще по одной, Евгений Семеныч, и на боковую. Утром вы ей на работу позвоните. Завтра у нас с вами напряженный день.
– Нет, Тимоха. Спасибо, конечно, за товарищеское участие. Ты, наверняка, прав на все сто, а я просто… осел. Но спать мы с тобой не станем, лучше потом в поезде отоспимся. Ну не смогу я уснуть! Знаешь, что? Айда прямо сейчас на шахты! Я – на Буденновскую, а ты – на двадцать третью.
– Помилуйте, Евгений Семенович! Глубокая ночь, какие могут быть шахты? Зачем? Список вопросов, который мы подготовили, волей-неволей вынудит их расколоться. Утром устроим им в тресте хорошую баню, как планировали, а если все-таки останутся неясности, тогда…
– Не такие они дураки. Небось сидят сейчас и решают, как нам получше очки втереть. Корень всему в этих двух шахтах. Сейчас они нас там не ждут. Всё разузнаем, и завтра будем во всеоружии, а то знаю я их, сволочей. Ну как? Поехали?
– Что же… Как скажете, Евгений Семеныч. Только на чем мы туда доберемся в эту пору?
– Ну, тебе-то близко. Я, бывало… Ничего, не дрейфь, я тут свой парень, пристрою тебя на какую-нибудь попутку.
Никакой попутки искать не пришлось, у гостиницы дежурило такси. Когда неновая «Победа», грохоча чем-то в багажнике и взревывая на промоинах, въехала в знакомый поселок, Евгений Семенович совсем разволновался. Он судорожно озирался, но в темноте трудно было что-нибудь разобрать. Разве только что новшеств немного. Те же белые мазанки и сады. Выехали на его улицу. У своего бывшего дома он попросил остановить. Дом не изменился совершенно! Тот же забор с незакрывающейся калиткой, те же или такие же вишни под окнами. И сами окна, уютно светившиеся, как бывало, ночь за полночь. Вот только идти туда не стоило. Они проехали мимо парка, мимо новенького памятника – серебристого гипсового солдата. У ворот шахты Слепко, сглотнув комок, еще раз проинструктировал на всякий случай подчиненного, знавшего, впрочем, не хуже него самого, что и как делать.
Год назад шахту затопило, отчасти по естественным причинам, частью по вине тогдашнего главного инженера. Аварию ликвидировали, но, раз выбившись из графика, вечные середнячки скатилась на последнее место и потянули за собой весь трест. Затем внезапно и, судя по сводкам, без объективных причин добыча на знаменитой шахте имени Буденного упала на треть. Это была какая-то новая болезнь, проявившаяся в той или иной степени, во многих местах. Министр потребовал самых жестких мер. На совещании, затянувшемся, как в «доброе старое время», почти до утра, решено было немедленно направить на место инспекцию, поручив ее Слепко, – общепризнанной светлой голове, с тем чтобы он свежим взглядом выявил первопричину всех этих безобразий, «плесени», как образно выразился министр.
