Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.
«Пойду посмотрю телек», — заявил Феликс и встал. «Я потом помогу вам с уроками», — сказал Цвайгль, и это прозвучало куда менее укоризненно, чем он намеревался. Может быть, для того, чтобы страх ушел навсегда, достаточно изменить одну-единственную мелкую деталь внешности, например, сбрить усы или одну бровь, или, скажем, перестать стричь ноготь на одном-единственном пальце. Может быть, он просто неправильно воспринимает происходящее, не улавливает сочетание отдельных частей. До него донеслось, как сын пробормотал: «Мне не задано». Мальчик исчез за углом. Вскоре вслед за ним просеменил Майк, привлеченный тем древним магнетизмом, которым совершенно здоровый человек подчиняет себе более слабых и уязвимых. Феликс пошел в мать, эдакое существо без внутреннего часового механизма, вечно пребывающее в равновесии. Он неплохо играл в футбол, он мог часами крутиться как волчок. На уроках по немецкому он неизменно выбирал комиксы. Его душа напоминала какой-то ясный, прямой, как стрела, предмет, вроде приставной лестницы, прислоненной к фруктовому дереву.
Цвайгль поднялся, подошел к плите и поставил чайник. А вообще просил кто-нибудь чаю или нет? Он подумал о том, какую воду приходится пить. «Так я вознамерился заварить чай», — сказал он себе и попытался посмеяться над собственным напыщенно-повествовательным тоном. Потом он мысленно составил список вещей, которые могли хоть немного, на какие-то промилле, умерить страх: очень громкая музыка в стиле техно, старик, наигрывающий на цитре или постукивающий молоточками по струнам цимбал, напоминающая зайца мордочка кенгуру, массовые драки в фильмах с Бадом Спенсером и Теренсом Хиллом, боксерские поединки по телевизору, вид баклажанов или помидоров, округлые вещи вообще и вообще большинство фруктов… А еще люди, беседующие друг с другом на профессиональном жаргоне виноделов, винных критиков и сомелье, комиксовые стрипы Джорджа Херримана, потрескивание битком набитых книжных полок, приводящее на память скрип корабельных снастей, уютно пахнущая, сделанная из темного дерева, ручка старого фруктового ножа, суховатый, какой-то «деревянный» стук, который производят двое молодых горных козлов, сшибаясь рогами. Напротив, ужасны были стеклянные витрины с выставленными в них старыми-престарыми вещами, плюшевые мишки с «человеческим» выражением мордочки, куклы-пупсы, фотографии чужих детей в кругленьких рамочках, сталактитовые пещеры, темные рамы картин, люди, утверждающие, что владеют телепатией, такие слова, как «лейтмотив», «обсерватория», «антонов огонь» или «спорынья», бледное лицо Майкла Джексона с нереальной тенью щетины, сокрытая от глаз жизнь концертных роялей и кошачьих ушей, подрагивающий пузырек строительного уровня — их надлежало избегать во что бы то ни стало. Майк вернулся на кухню.
«Ты хорошо себя чувствуешь?» — спросил Цвайгль. Ему сделалось немного неловко оттого, что голос его прозвучал столь бархатисто-мягко и проникновенно. Как у диктора новостей, вынужденного демонстрировать хладнокровие во время ядерной катастрофы. «Да-да», — откликнулся Майк. В гостиной Феликс включил телевизор, оттуда доносились голоса. «Разумеется, — подумал Цвайгль, — в кухне он тоже не мог больше выдержать, слишком уж тут жутко». «Того и гляди появятся призраки», — сказал он себе. Ему представились человеческие лица, двигающиеся в этот миг в мире двух измерений на плоской поверхности экрана в гостиной. Их лбы, глаза. На ум ему пришло слово «родство». Несколько секунд он вынужден был дышать ртом, так как ему показалось, что через нос воздух будет выходить слишком быстро. Бывали случаи, когда у человека схлопывались легкие. Так значит, теперь еще и это. Он подавил желание во что бы то ни стало зажать нос пальцами. «Я тоже хочу смотреть телевизор», — сказал Майк. «Гм, да-да», — пробормотал Цвайгль и едва заметно покивал головой. — «Посиди со мной еще немножко, ладно? А потом я включу тебе лайвстрим. Мне что-то опять стало страшно, как раньше».
Майк остался в кухне. Это было простейшее решение, ведь Феликс завладел телевизором, а значит Майку пришлось довольствоваться лэптопом. Мальчик зажег несколько спичек. Судя по выражению лица, он был раздражен. Дни, когда отца терзал страх, нагоняли на него скуку. В такие дни ничего нельзя было делать. «Перестань пожалуйста», — взмолился Цвайгль. И опять невольно оттопырил мизинец, словно выдвинув свою смешную антенну. «Почему ему всегда всё можно», — со вздохом пробурчал Майк. Это прозвучало нетерпеливо и немного слишком по-взрослому. Говоря таким тоном, он, скорее всего, подражал Феликсу. «Тебе еще рано так вздыхать», — подумал Цвайгль. Он почувствовал, как преисполняется злобы. Когда он обнаруживал свой страх, сыновья его презирали. К сожалению, в этом не приходилось сомневаться. Но иначе было нельзя, он должен был заставить их не оставлять его подолгу, быть рядом с ним, только тогда они, может быть, научатся хоть сколько-то ему сочувствовать. Либо так, либо лучше сразу броситься под поезд. Нет, думал Цвайгль, нет, нет.
«Мне действительно что-то нехорошо, — произнес Цвайгль, — И правда, как будто с ума сходишь». Страх становился невыносимым как никогда. Майк требовал, чтобы ему включили тот самый лайвстрим. «Гм, да. Только посиди минутку спокойно, хорошо?» — попросил его отец. Он отер пот со лба. Вот-вот, вот оно началось. Он точно уловил начало приступа. «Всё так, так всегда и бывало». Потом ему бросилось в глаза, что одна рука у него отведена от тела под совершенно безумным углом, и он тотчас же опустил ее на колени. Ему почудилось, будто его тело — самолет, и оно летит над самой землей через густо населенный центр какого-то города и нужно тщательно следить, чтобы не задеть крыльями какое-нибудь здание или опору моста. Плечи у Цвайгля были слишком широкие. «Представь себе, что ты самолет», — начал было он, но тут же, задыхаясь, смолк, ведь Майк все равно ничего не поймет. Все они всегда лишь тупо сидели, ничего не понимая, и корчили рожи. «Мне позвонить?» — спросил мальчик. Цвайгль поспешно замотал головой и попытался улыбнуться. Да, он вот-вот потеряет сознание. Он уже задыхался, грудь болезненно вздымалась. Вот же, он задыхается. Серьезно, ему нечем дышать. Воздух незаметно вышел у него из легких и остался где-то внутри. Он вдохнул слишком много кислорода. Цвайгль ощутил в горле этот лимонно-молочный вкус. Должен же быть предел, до которого можно накачивать грудную клетку воздухом, пока что-то там внутри не лопнет. Он обсчитался, когда дышал. А пространство вращалось? С него-то все и началось. Ему нужно бежать отсюда, он отравлял здесь все своим присутствием, поэтому-то они против него и настроены и собирались сдать его в сумасшедший дом.
Цвайгль с трудом поднялся со стула. Майк тоже встал. Он беспомощно сделал шаг, другой вслед за отцом. «Все нормально», — прошептал Цвайгль и короткими шажками, переваливаясь с боку на бок, точно маленький ребенок, двинулся прочь из кухни. В туалете он попытался было заплакать, но не смог. Тем не менее, его слегка пронесло. Он испытал облегчение от того, что по крайней мере толика материи покинула его тело. «Включи лайвстрим! — крикнул он, потирая лоб. — Давай посмотрим, что там показывают». Да, а если начнется война. Тогда нужно будет поставить все стулья на место, как положено, и мысленно досчитать до ста. «Освенцим, Освенцим, Освенцим», — тихо пробормотал Цвайгль, но слово это не возымело действия.
2Поиски его начались очень и очень давно. Феликсу было лет пять, когда Эрика выдернула мужа из ванной, подойди, пожалуйста, посмотри, мальчику плохо. Феликс чего-то очень испугался, по-видимому, без всякой на то причины, и теперь ничто на свете не могло его успокоить, он требовал, чтобы не выключали свет и чтобы родители сидели рядом с ним у него в комнате. Все внушало ему страх, даже предложение запустить мыльные пузыри. Позже, лежа в постели рядом с Эрикой, Цвайгль расплакался. Она утешала его и объясняла, что у маленьких детей бывают такие состояния, это нормально, ему не в чем себя упрекать. Подверженность таким приступам-де не передается по наследству. Спустя еще пять лет она его бросила, заявив в качестве причины «созависимость».
