Отрада округлых вещей - Зетц Клеменс Й.
Как и все остальные люди, Цвайгль каждый год, сам того не зная, проживал дату своей грядущей смерти. Он проскальзывал над ней, словно дребезжащий крюк — над делениями ярмарочного колеса Фортуны. А в числе π, с его бесконечными разрядами дробной части, любая последовательность чисел, какую только можно вообразить, встречалась с одинаковой вероятностью. Иными словами, если долго искать, непременно наткнешься на дату своего последнего дня, первой ночи мертвеца, одинокого, всеми покинутого и незрячего в пустыне.
Тем временем сплавилась очередная пара спичек. «Феликс, — с вымученной улыбкой попросил Цвайгль, — хватит, перестань. Уже дышать от этой вони невозможно». И для всего, буквально для всего требовались невероятные усилия! Но все же Цвайгль сопроводил свою просьбу мягким, примирительным жестом. Пока он еще был на это способен. Только его мизинец при этом несколько оттопырился. На какое-то мгновение страх сделался невыносим и ужасен, как никогда прежде, но ничего не произошло, и сердце его вернулось к прежнему ритму. Он дотронулся до столешницы указательным пальцем. В какой-то день, тридцать лет тому назад, он вот так же трогал зверей, нарисованных на картинках в его детских книжках.
Меньше года тому назад Цвайгль решил, что его младший сын тоже подвержен приступам страха, беспричинного, не ослабевающего целый день ужаса, но потом выяснилось, что мальчик всего-навсего испугался зеленоватого, блестящего паразита из многосерийного триллера и спустя некоторое время смог совершенно точно назвать, что именно не дает ему заснуть. «Они были такие зелененькие и забирались людям в рот, когда те просыпались утром и делали первый вдох». Оказалось, что это обычный страх, внушенный ребенку зловещим фантастическим персонажем, которого и вправду можно было испугаться. Тогда от разочарования Цвайгль чуть было не лишился рассудка. Ничего не хотелось ему так же сильно, как поговорить наконец с одним из сыновей об этих невыносимых приступах. Однако он оставался в совершенном одиночестве. Никто не понимал его. Он готовил завтраки, ездил в школу, кормил кота, отвечал на электронные письма. Существовали средства, помогавшие заснуть, но как прикажете, пребывая во сне, воспитывать двоих детей? Он был управляющим и вычислительным центром дома, его нельзя было просто так взять и отключить.
До сих пор его посещали живые, красочные фантазии, в которых приступами страха начинал страдать и один из его сыновей. В этих фантазиях он неизменно пытался его успокоить и объяснял, что сам-де мучим таким неврозом, вот уже много лет, и что это, вероятно, всего-навсего наследственное заболевание, и потому все это, мол, пустяки. С этим вполне можно жить. Клянусь. Как часто в мельчайших подробностях воображал он эту свою утешительную речь перед испуганным до смерти мальчиком, мысленно проигрывал эту сцену, прежде чем заснуть, представлял ее себе в лицах, когда вел машину. Иногда облегчение наступало от того, что он сжигал деньги. Почему именно это действие несколько успокаивало его, он и сам не знал, он обнаружил это совершенно случайно. Так называемое действие в состоянии аффекта, некий срыв. В интернете он прочитал, что сожжение денег якобы повышает стоимость остальной находящейся в обращении денежной массы и тем самым увеличивает покупательную способность людей во всей стране. Душевнобольные.
Четырехугольное солнечное пятно блаженно покоилось на узорчатых кухонных обоях, каковым было полвека. Потом оно заскользило, отбросив ослепительный отблеск, оттого что внизу передвинули раму. День рождения Цвайгля приходился на двадцать первое марта. Изотоп водорода носит название «тритий». Для изготовления Лютеровой Библии потребовалось примерно триста овечьих шкур. Цвайглю чудилось, что во рту у него — спусковой механизм бомбы, маленькая такая гладкая кнопочка. Из слова «кнопочка» можно извлечь другое, покороче — «почка». От этой мысли повеяло холодком, который распространили у него в груди несколько соприкасающихся монеток. Он вспомнил о моллюсках из Википедии. Феликс принялся возводить из спичек небольшую башню. «Послушай, ну, правда, перестань», — взмолился Цвайгль и сделал умиротворяющий жест. Хоть бы минутку посидели спокойно! «Перестань, хватит. Ну, правда». Но он требовал от них слишком многого. Терпение у Феликса кончилось, и он громко откашлялся. На кухне воцарилась тишина. Члены одной семьи собрались в тесной кухне, пока на Солнце длится ядерный синтез. Что известно нам о других участках Млечного Пути? А есть еще моллюски, обитающие в воде живые мембраны, пронизанные кровеносными сосудами. Феликс снова откашлялся, совершенно очевидно — намеренно. Хотел выяснить, как далеко он может зайти. Майк пнул его под столом и рассмеялся. Феликс сейчас как раз достиг того возраста, когда голос становится ниже. Иногда из его уст раздавались одновременно два голоса, а случалось, новые, более глубокие тона совершенно исчезали, и под ними не оставалось ничего, кроме хрипа. Вроде телефонного сигнала, который снова и снова прерывается, или дребезжащего голоса робота.
Различимое, слышимое доказательство того, что в свое время, тринадцать лет назад, дождливым вечером, когда заняться было нечем, родители свинтили его из дефектных жестяных деталей. Цвайгль положил руку на стол, словно для того, чтобы не дать столу воспарить. Когда-нибудь мы все умрем, и всех нас опустят в землю. В это мгновение на Луне валялись два мяча для гольфа, ни больше, ни меньше, и пора было делать домашнее задание.
На тесном заднем дворе, куда выходило кухонное окно, стояло в тени череды высоких домов маленькое дерево, похожее на гротескно увеличенное растение-бонсай. Теперь, закончив до поры до времени игру в спички, Майк оставил старшего брата в покое и направился в угол кухни, где на столе почивал кот Джефф. Он принялся гладить кота, а тот сонно приподнимал голову и каждый раз потягивался следом за его рукой, стремясь продлить удовольствие. Потом Майк встряхнул кистью, и в солнечном свете проплыла по воздуху тончайшая, невесомая паутина шерстинок, заряженных статическим электричеством. Это было страшное зрелище. Ужас усугубляло еще и сверкание окон, постоянно передвигаемых по двору туда-сюда. Цвайгль невольно отвернулся. Он прижал руку к лицу, чтобы ослабить свою непоколебимую уверенность в том, что если он вдохнет кошачью шерсть, то она наглухо забьет его легкие. Я сумасшедший.
Он попытался вспомнить прямую трансляцию поединка Майка Тайсона с Эвандером Холифилдом, которую смотрел когда-то по телевизору. Укусил за ухо. Победа благодаря дисквалификации противника. Ха-ха, откушенное ухо. Это подействовало, ему стало немного легче. Но тут что-то упало с кухонного стола — оказалось, что это ложка, и страх вернулся, неизменный, невыносимый как никогда, и Цвайгль вновь замер перед активной зоной ядерного реактора, в которую превратился для него весь мир. Разумеется, страх никогда полностью и не уходил, он сопровождал его всю жизнь, каждую минуту. Он и не представлял себе жизнь без страха. Паника охватила его еще при появлении на свет, он всю жизнь страдал бессонницей, сказал он себе, лежал и лежал в постели без сна целыми часами, так промучился все детство и все последующие годы, не спал ни секунды, ни единой секунды… Он впился ногтями себе в бедро и произнес: «Я прервал мыслительную цепную реакцию». На ткани штанов от ногтей остались крохотные следы, напоминающие закрытые глаза.
А ведь это он предложил Феликсу показать брату фокус со спичками. Огонь, успокаивающее воздействие низеньких остроконечных язычков пламени. Конечно, теперь он раскаивался в этом, но до того надеялся, что сын, зажигая спички, почувствует, как ему неуютно. В те дни, когда его одолевал страх, он часто общался с близкими с помощью таких кодов. Но, разумеется, никто и не пытался их дешифровать. Сегодня утром, пока он был еще в силах хоть как-то двигаться, он нарочно с этой целью немного обустроил кухню. Нельзя же постоянно страдать в одиночестве. Потому-то он и перевернул календарь, открыв не на том месяце. Выложил на стол несколько вилок, сцепившихся зубцами. А на полку к кулинарным книгам добавил несколько новых альбомов по искусству, которым делать там совершенно нечего, старый атлас автомобильных дорог и — сочтя ее потенциальное воздействие особенно сильным — биографию одного из пионеров кинематографа, Жоржа Мельеса, со знаменитым ликом Луны на обложке, в глаз которой вонзается ракета.[40]
