Екатерина Минорская - Женского рода
Ольга пододвинула мужу кувшин.
— А что ж ты не в себе? — Ольга помолчала и добавила язвительно; — У подружки, что ли, твоей проблемы, у Кирочки?
— Да, у Кирш проблемы, твое-то какое дело? — Денис ответил холодно, отодвинул сок и встал.
Ольга уже привыкла к существованию юношеподобной взбалмошной музы в жизни Дениса и научилась не ревновать всерьез. Глупые вопросы она задавала только в минуты слабости,
— Денис, иногда мне кажется, что ты на что-то надеешься. Но ведь ты же понимаешь, что это безумие? Не нужен ты ей, как и любой другой мужик, ты же знаешь…
Денис, уже выходя с кухни, смерил жену взглядом человека, услышавшего речь на незнакомом ему языке. Он знал, что отчасти Ольга права, но сейчас его больше всего волновало, чтобы Кирш не оказалась за решеткой и чтобы ее мать, растящую внука, не хватил инфаркт от этой истории с убийством.
Входная дверь хлопнула за ним, Ольга вздрогнула и начала убирать со стола.
Сейчас у Дениса был только один способ помочь Кирш: поднять прежние милицейские связи и узнать, насколько опасна ситуация для его бедовой подруги. Невиновность Кирш для Дениса не подлежала сомнению, но, когда она позвонила ему и в трех предложениях поведала о случившемся, он побоялся каких-либо уточнении. Как бывший оперативник, он не мог не удивиться вслух только одной вещи: почему смерть от передозировки героином была так поспешно оценена милицией как убийство? В ответ Кирш стала кричать в телефонную трубку: «Ден, но это-то как раз очевидно! Лиза вообще не употребляла наркотиков, и вечеринка была совсем другого характера! И вообще непонятно, почему только в ее бокале оказалась доза герыча, да еще убийственная!»
— Слушай, а тебе Денис твой поможет, он же бывший мент? — поинтересовалась у подруги Рэй.
— Да нет, он от этого далек уже, я его только попрошу к Максимке заглядывать. На это дурацкое время, пока я в бегах…
Ее сын жил за городом с молодой бабушкой, и каждые выходные Кирш привозила им в Еремеевку деньги и продукты. Маленький Максимка был аллергиком и нуждался в свежем воздухе и козьем молоке. Если Кирш и боялась сейчас тюрьмы, то только потому, что это будет разлукой с Максимкой…
Утром Кирш, как и обещала, проводила Рэй в больницу. Теперь Кирш нужно было забрать из своей квартиры деньги и кое-какие вещи, Из машины Ли Лит они с полчаса наблюдали через тонированные стекла за подъездом Кирш; слежки не было. Потом Ли Лит поднялась в квартиру Кирш: там тоже не было ничего подозрительного, и Кирш смогла зайти в свое жилье.
Она окинула квартиру беглым взглядом, схватила рюкзак и покидала в него все необходимое для бегства: деньги, документы, кое-что из вещей и СD-плеер. Остановилась у фотографии Максимки, стоящей на полке, и тоже положила ее в рюкзак, потом нагнулась и открыла тумбочку: ей захотелось взять с собой фотографию Лизы, yо на пол неровными веерами выпадали совсем другие снимки: уже ничего не значащие в жизни Кирш женские лица, томные позы, красивые тела. Она в отчаянии пyула эту пеструю кучу и вышла из комнаты, не оглянувшись,
— Все в порядке? — Ли Лит ждала ее, включив зажигание.
— Лизиных фоток не нашла…
Медленно отъезжая, они чуть не задели подходящего к подъезду Толяиа; сосед Кирш был смертельно пьян и хмур.
— Опять своих бить начнет…
— Ты что-то сказала? — Ли Лит сделала музыку тише и улыбнулась Кирш красивой, но прохладной улыбкой.
— Так, не бери в голову. Ли, а куда мы вообще едем?
— Поживешь пока у меня,
— Да они же перво-наперво посетят тебя и Рэй: логично же у друзей искать!
— Ну не совсем ко мне, к маме моей. Она все равно сейчас в отъезде.
Кирш промолчала.
Они проехали несколько светофоров и свернули в переулки, когда Кирш вдруг попросила Ли Лит остановить машину. Маленький джип легко заехал на тротуар и плавно остановился.
— Ты что? — Ли Лит была удивлена, хоть за несколько лет общения с Кирш и привыкла к ее выходкам.
Кирш без слов взяла руку Ли, чмокнула ее и со словами: «Я позвоню»— вышла из машины; через несколько секунд она уже исчезла в переулке.
Кирш ехала к сыну. Она понимала, что очень скоро появляться там будет опасно: если ее ищут (а не искать не могут), то выйти на Еремеевку будет проще простого, «Только бы уже не сунулись туда сегодня, дали бы спокойно провести день с Максимкой». Кирш сомневалась в безопасности своего визита, по ноги сами несли ее на вокзал. Рядом с кассами поездов пригородного направления стоял милиционер; Кирш попыталась пройти мимо него как можно более уверенной походкой, но вместо этого споткнулась прямо перед его носом, буркнув под нос: «Риск!» Милиционер смерил ее взглядом с ног до головы и отвернулся: Кирш, от волнения жующая жвачку с усердием хищника — всей челюстью, показалась ему не перспективным для проверки регистрации персонажем. На Кирш была короткая куртка, темные очки и надвинутая на лоб белая бейсболка, «А может, и иностранка…»— подумал милиционер,
В электричке Кирш вздрагивала каждый раз, когда с грохотом открывалась дверь в тамбур или кто-то садился рядом с ней.
Кирш почти не думала о Лизе, Ей хотелось понять, что же произошло; ее обязывало к действию желание найти настоящего убийцу, но не было желания воскресить Лизу— хотя бы в памяти, Лиза была приятной, желанной, забавной, интересной, доброй, красивой, но… не любимой. Влюбленность проходит быстро, хорошо, если этого костерка хватает месяца на три. Пережив недолгую одержимость Лизой, Кирш давно уже стала заинтересованно поглядывать по сторонам. Теперь она испытывала чувство вины от того, что Лиза умерла, считая себя любимой. Кирш вздрогнула от неожиданной мысли: а если бы Лиза не умерла, если бы ее, к примеру, парализовало, то как было бы гуманнее: оставаться рядом с ней без любви или уйти, встретив, наконец, чувство, забирающее все иные перспективы? «О чем я думаю! Бедная Лиза, прости меня!» — проговорила Кирш себе под нос и поежилась. Чем ближе проходит рядом смерть, тем нестерпимее становится жажда любви; Кирш ждала ее сейчас, как никогда, боялась и заранее упрекала, что она смеет соседствовать в сердце вместе с любовью к ребенку. Большинство знакомых Кирш не могли бы уличить ее в сентиментальности, но они и не задумывались, знают ли они настоящую Кирш или ту, какой она хочет быть перед ними. Однако, как известно, маску циника чаще всего примеряют на себя раненые романтики, вот и Кирш высмеивала в других жажду «настоящей любви». Высмеивала в конечном счете потому, что сама слишком боялась ее не встретить.
— Пирожки горячие, домашние!..
Кирш отрицательно помотала головой на призыв проходящей по вагону торговки.
Она прислонилась головой к холодному стеклу, мимо проносились дома, деревья, поля — все, что кажется жителю мегаполиса картинкой из телевизора. Кирш задремала с мыслью, что организм человека возмутительно примитивен: она может вот-вот угодить в тюрьму на много лет, может долго не увидеть сына, может упустить свой шанс встретить единственную и пережить настоящее смятение чувств, но, вместо того, чтобы оцепенеть от страха, организм требовал еды и хотя бы нескольких минут сна.
Еремеевка жила обычной жизнью: на станции торговали фруктами и газетами, люди толпились у автобусов и ныряли в магазины. В самом поселке Кирш заметила несколько новостроек.
Максим с бабушкой Верой жил в трехподъездном кирпичном доме в три этажа. Кирш казалось, что все, кроме ее сына и мамы, состоят здесь в родстве; кумы, сватьи, свояки, тетки, девери… Все ходили друг к другу по-простому, без звонка и, следуя деревенской традиции, знали друг о друге больше, чем о самих себе. Когда Кирш попадала в поле зрения обитателей этой красной кирпичной «коммуны», люди замолкали, провожали ее изучающими взглядами, а потом начинали бурно обсуждать; им не нравилась ее походка, ее манера одеваться и то, что она живет в Москве, а ее ребенок здесь, в Еремеевке. Конечно, они улыбались ей приветливо и заискивающе — так ведут себя с людьми, подающими себя слишком самоуверенно. Сейчас Кирш шла ссутулившись, озираясь по сторонам и то и дело поправляя на носу очки. В какой-то момент Кирш показалось, что ее окликнули.
— А ваши-то гуляют, только вот у палатки встретила!
Кирш оглянулась на неприятно-высокий женский голос: ей навстречу шагнула длинноносая дама бальзаковского возраста в малиновом берете, из-под которого беспорядочно выбивались фиолетовые волосы. Эту соседку мама Кирш называла то Мальвиной, то Татьяной Лариной. Из всех обитателей Еремеевки она одна пыталась искренне подружиться с нелюдимыми москвичами и то и дело приносила Максимке то яблоки из своего огорода, то картошку, то варенье, прозванное «мальвининым».
Обычно Кирш наспех здоровалась с Мальвиной и пробегала, чтобы не выслушивать ее бесконечных рассказов о жизни еремеевских аборигенов. На этот– раз она остановилась, заглянула женщине в глаза и замялась, поняв, что не знает, как обратиться к Мальвине по имени,
