Екатерина Минорская - Женского рода
Рэй знала, что Кирш не склонна к пространным монологам, что она не любит всякие словесные упражнения, но сейчас почему-то не удивилась,
— Похоже на правду… Но мы-то тут при чем?
— А мы и есть — искажение в отражений облаков. Если грубее — сбой в программе.
— «Искажение в отражении облаков»… — Рэй попробовала эти слова на вкус и сморщилась, будто съела что-то кислое: — Как диагноз! — Она усмехнулась. Ладно, зато звучит неплохо…
— Точно.
Снова молчали.
Кирш была для Рэй лучшим другом, и только ей легко прощалось обращение в женском роде. Знакомые, которые боялись спугнуть Рэй, обращались к ней как к транссексуалу: «Куда пошел, Рэй?». Рэй цинично обсуждала «баб», сплевывая через плечо, утягивала грудь плотным топом, и ей нравилась обещанная психиатрами перспектива замены ее документов на документы с мужским именем… Но иногда, где-то там, в глубине, начинала испуганно сопротивляться душа: Рэй хотела иметь шанс отступить назад, вернуться к тому, что дано природой, и не лепить из не особенно красивой женщины незавершенный образ мужчины. Извне же об этом имела право говорить только Кирш,
…Рэй познакомилась с Кирш после одного унизительного вечера: смутно вспоминалось только обидное слово «недоделок», брошенное ей кем-то, пинки охранников клуба и то, как вздрагивали фары автомобилей, под колеса которых Рэй стремилась попасть, Тогда наутро Рэй с удивлением обнаружила, что в ее кресле, свернувшись калачиком и втянув голову в высокий ворот свитера, посапывает трогательно-взъерошенное существо. Рэй накинула на существо свой плед, и оно проснулось, вытянулось и оказалось довольно длинной девушкой, «которую, кажется, звали Кирш». Проснувшись, Кирш резко вскочила, протерла глаза, взяла со стола очки в узкой оправе и сказала «Здорово». После чего взяла свою куртку и собралась уходить, Рэй наблюдала за ней, сидя на расстеленной кровати. Уже у двери Кирш оглянулась и сказала Рэй: «Слушай, какого черта ты ходишь в этих уродских семейных трусах и в майке молодости моего деда?! Ты же женщина, чего ты из себя строишь?»
С той поры они стали дружить. Рэй часто заходила в мастерскую Кирш и, посмеиваясь над ее заляпанным краской или глиной комбинезоном, по-приятельски рассказывала о своих амурных приключениях, Иногда просто молчала, наблюдая за тем, как Кирш пытается создать что-то из грязи,
Теперь Рэй смотрела на Кирш и думала, что жизнь часто напоминает борьбу скульпторов: или мы лепим из грязи, или грязь лепит из нас. Она представила Кирш в тюрьме и почувствовала себя мучительно одинокой,
Кирш же думала о могильном памятнике Рэй и о том, что Рэй нужно незамедлительно отправить в клинику с суицидологическим отделением: с таким раздражителем в сердце она становилась опасной самой себе; сейчас ей было противопоказано одиночество. «Но сначала вместе свернем памятник!» — думала Кирш, вновь и вновь представляя себе, как Рэй стоит на кладбище перед собственной фотографией.
Они сидели, ничего не говоря друг другу, и все смотрели на дрожащий огонек догорающей свечки.
Кирш достала из нагрудного кармана сложенные вчетверо листы бумаги и положила на край дивана перед Рэй:
— Знаешь, Лизе скучно было администратором сидеть в гостинице для ученых, она там ночами, когда дежурила, дневник писать начала…
— И что?
— Ты все расспрашивала про тот вечер, когда Кот за мной пьяная увязалась — «вся в белом»; мы тогда как раз с Лизой и познакомились… Хорошая она была девочка…
Кирш отвернулась от свечки к темному окну. Рэй хотела было взять Лизин дневник, но встала и подошла к музыкальному центру, повозилась, разбирая кассеты и диски, лежащие рядом вперемежку, и, наконец, включила. Кирш грустно усмехнулась,
Рэй включила песню очень громко, обычно под нее она прыгала по комнате в минуты полного отчаяния. Сейчас она обессиленно плюхнулась на диван и взяла свернутые листки. Разбуженные соседи стали изо всех сил молотить в стену. А странный, скорее мальчишеский, чем женский, голос с вызовом пел: «В глазах этих сухо и дух перехвачен и шепчет на ухо: «Девчонки не плачут!»
Кирш сделала потише и присела на корточки возле музыкального центра, наклонив голову. Она думала о том, что они с Рэй больше похожи сейчас на двух скорбящих подростков, чем на зрелых тридцатилетних людей, каковыми являются на самом деле.
— Слышишь, Рэй, может, надо другой жизнью жить, может, мы в этом погрязли слишком?
Рэй непонимающе пожала плечами, развернула листы и стала с любопытством скользить взглядом по черному компьютерному шрифту:
«Не то чтобы скучно… Просто по четвергам мало народу, субботы другое дело, а так… Зачем пришла? Несколько пар, всего человек двадцать. Ладно, можно потанцевать в свое удовольствие. Опачки: три весело танцующие барышни ушли с танцпола за столики, и я одна. Что делать? Танцевать, конечно, танцевать, будто все эти огоньки только для моего сольного выхода и предназначены…
Она сидит за столиком, вытянув ноги на танцпол — ботинки на мои похожи. Ее обнимает девушка в белой рубашке. Зачем она так смотрит? Ладно, эта «цыганочка с выходом» — для нее… Сняла очки — глаза красивые… Другая музыка, вышли несколько человек, в том числе и она, и та, что с ней. Ноги длинные, шея длинная, красивая. По-мужски ритмична, по-женски утонченна… Волосы короткие, темные, двигается как хорошо танцующий парень: ловко и легко, только без улыбки, телом — расслабленна, лицо напряжено. Та, что с ней, соблазняет, обнимает, обвивает, а она — будто не здесь, взгляд отстраненный… Поднимает глаза — скользнула улыбка: легкая, чуть виноватая…
Какая-то шоу-программа, кто-то пост, я вытянула ноги на танцпол, кто-то рядом разговаривает со мной, улыбаюсь кому-то, улыбаюсь певцу на сцене. Как магнит — поворачиваю голову на нес, вроде бы вскользь смотрю из-под козырька и выключаюсь на минуту — я же смотрю, пытаясь не выдать интерес, а она, обнимаемая той, что в белом, тоже смотрит… Стоп.
Кто-то, кто говорил рядом со мной, встал и ушел, точнее, ушла. Она достала из сумки что-то, на чем стала писать, поднимая на меня глаза. Мне? Да нет. Певец поет — я хлопаю. Больше никто на него не смотрит, и он от безвыходности пост в мою сторону. Еще бы, здесь никого не тронешь странными текстами про армию (он вообще понимает, куда пришел?!). Он здесь, потому что четверг, и я здесь случайно. Вот по субботам— стриптиз, бои, шоу трансвеститов… Л тут он — в белой рубашке и джинсах со стрелочками,
— Можно познакомиться?
Вот! Это же она подсела. Протянула визитку: домашний — Кира (Kirsh), мобильный. «Будет желание — позвони. Буду ждать!».
Киваю, называюсь, даю свой телефон.
— Спасибо. — Встает и возвращается к своему столику.
Певец уходит, танцы. Подойдет? Будто и нет меня. Я танцую, она танцует, и та, что с ней, и другие… Не поднимает глаз. Понимаю: этот вечер закончен. Прощаюсь с какими-то новыми знакомыми (их клички — как здесь говорят: ники запомнить невозможно), одалживаю кому-то деньги, понимая, что с концами, ухожу.
Пятница — не звонит, не звоню.
Суббота. Народу, конечно, много. Туалет, она смеется чуть с хрипотцой и стучит в кому-то в дверь: «Не работает, табличка здесь, клуша!» Низкий красивый голос с мальчишеским надрывом.
— Ты же Кирш? — Я улыбаюсь.
— Да, а ты откуда знаешь? — Смотрит внимательнее, узнает, говорит тише, мягче: Прости, что не сразу узнала: пьяная! Я тебя найду.,.
Танцпол. Вот они, вот я. Она, рядом с ней девушка в белой рубашке. Кто-то рядом с нами: коренастая блондинка с приятным умным лицом.
— Можно тебя пригласить?
Танцуем с блондинкой. Она у барной стойки, кажется, ей уже плохо от выпитого.
— Это твои друзья? — Партнерша по танцу кивает на Кирш и девушку в белом.
— А? Да, друзья,
— Ты часто сюда ходишь? Я — первый раз. Обычно в «Диану».
— Каждую субботу.
— Ого! А по-моему, тут гадюшник. И интерьер никакой…
— Ну… тут же в другие дни боксерский клуб, да и танцпол вообще-то ринг… Нейтрально, хорошо.
— …И публика — люмпен. Да и малолеток много бестолковых. Ты к военным как относишься?
— Что?
— Я офицер.
— Не люблю военных, «усатых здоровенных»,..
— У меня, к счастью, усов нет. Слушай, а девушка, с которой я пришла, кажется, ревнует,
— Твоя девушка? Так иди к ней,
— Это не «моя девушка», я ее третий раз вижу.
Подходит клава-Кармеи с длинными черными волосами, в прозрачной красной блузке, истерично утягивает подругу на разговор. Легко уступаю,,. Она у стойки, пьет, разговаривает с кем-то… Опять подходит офицерша, но ее опережает моя старая знакомая Марина, мы бол таем о чем-то, подходит другая, танцуем по-пионерски, дружески, нежно, но без чувств. Офицерша недовольно смотрит из» за плеча Кармен, та почему-то машет мне кулаком за ее спиной. Пьяная, наверно. «Сурганова пятнадцатого будет, пойдешь?»— «Не знаю». Танец окончен. «Спасибо».— «Привет Люсе». Знакомая исчезает, а Она снова рядом. И мы танцуем. Ничего не помню, кроме Ее пальцев: длинных, красивых: взяла мою руку, сжала в своей ладони; до этого, кажется, я ближе свела руки вокруг ее шеи. Она в ответ чуть теснее прижала меня. Никакой фамильярности. Потом передразнили друг друга реверансами. Улыбка детская, нежная.
