Марек Хальтер - Ночь с вождем, или Роль длиною в жизнь
— Спокойно, Ал! Когда проблема возникнет, тогда мы ее и обсудим. Другое дело, что Вуд учуял в тебе левый душок. Подозревает, что ты сочувствуешь этой коммунистке.
Я хмыкнул.
— М-да, у этой шайки пещерные представления о коммунизме. Если подал нищему доллар, значит, уже готов загнать фермеров в колхозы.
— По крайней мере, он убедительно просит, чтобы ты как минимум проявил уважение к нему лично.
— Это как? Дарить букетик на каждом заседании?
Тут и Сэм хохотнул.
— Почти. Именно ты подсказал, чем можно улестить Вуда, так ведь? Векслер согласился, что это удачная мысль. И сам Вуд тоже. Надеется, что ты ему подыграешь. Председатель Комиссии должен находиться над схваткой. Мол, он не такой бешеный, как Никсон и Маккарти. Не антисемит, а просто отстаивает американские ценности… Ну и так далее, ты сумеешь это подать как нужно.
— О’кей! Спасибо, Сэм.
— Поблагодаришь, когда я одобрю твою статейку.
Первую половину дня я потратил, чтобы обшарить все полицейские комиссариаты Вашингтона, пытаясь выяснить, в какую тюрягу засадили Марину. Хотя Комиссия из этого сделала государственную тайну, но, как известно, не существует тайны, в которую нельзя проникнуть. Всегда найдутся лазейки, нужные знакомства.
Оказалось, женщину загнали в Старую окружную тюрьму. Тот еще подарок! Это угрюмое, зловонное здание, возведенное больше полувека назад, до странности напоминало церковь. Время от времени его надстраивали, но благообразнее от этого оно не становилось. К тому же тюрьма находилась за городом, в часе езды от Сената. Ясно, что Кон стремился упрятать Марину подальше от любопытных глаз.
В Сенат я приехал загодя, но мне пришлось изрядно поплутать по коридорам и лестницам, чтобы добраться до зала заседаний, куда перенесли слушание. Ширли, рядом с другой стенографисткой, снаряжала свою машинку. Когда она меня увидела, у нее аж глаза на лоб полезли.
— Ты уверен, Ал, что имеешь право здесь находиться? Сенатор мне ничего не говорил.
— Тихо, крошка! Я теперь человек-невидимка.
Ширли, конечно, не терпелось узнать, откуда мне вдруг такая милость. Но не было никакой возможности тотчас удовлетворить ее любопытство. Напарница уже навострила уши, а потом ведь наверняка разболтает по секрету всему свету.
Зал для полностью закрытых слушаний был совсем крошечным. Прокурорский пюпитр, столик для свидетелей и трибуна для членов Комиссии располагались треугольником. Стенографистки помещались за спиной свидетеля, у самой стены. Пользуясь отсутствием Вуда и всей банды, я выбрал себе место, позволявшее видеть Маринино лицо хотя бы сбоку. Надеялся, что меня оттуда не сгонят.
Члены Комиссии явились из дверцы позади трибуны. Маккарти волок под мышкой огромную папку, которую потом смачно шлепнул на сенаторский стол. Он постоянно давал понять, кто здесь настоящий хозяин.
На этом заседании присутствовали всего четверо членов Комиссии: Вуд, как председатель, два сенатора — Маккарти и Мундт, а также Никсон как представитель нижней палаты. Такой устроили междусобойчик.
Было понятно, почему в эту банду пригласили Мундта. Несмотря на свою внешность утонченного интеллектуала, он тоже был записным охотником на коммунистов. Недаром частенько шушукался с Никсоном. Я его уже не раз видел в деле. Вопросы свидетелям он задавал редко, но всегда очень метко.
Они развалились в своих креслах, не удостоив меня взглядом. Я не обманул Ширли, действительно превратился в человека-невидимку. Лишь Кон на меня глянул. Сегодня он облачился в кремовый костюм, в котором выглядел совсем уж юнцом. Он было хотел мне кивнуть, но вдруг передумал и, наоборот, поспешил брезгливо скривиться. Учуял, что Комиссия меня демонстративно игнорирует, и, конечно, последовал примеру старших.
Дверца вновь распахнулась. Марина была в наручниках. Бледная, ненакрашенная, лицо опухшее. Синь ее глаз стала даже гуще, глубже, суровей, чем казалось вчера. Волосы она зачесала назад, прихватив их грошовой металлической заколкой.
Ее сопровождала тюремная охранница. На Марине было вчерашнее платье, но все измятое. Несмотря на брошь, которой был заколот вырез, оно чуть съехало на левом плече, приоткрыв бретельку от лифчика. Видимо, женщина спала не раздеваясь. Если вообще спала.
Вот он и ответ на вопрос, которым я задавался ночью: никому до нее нет дела, даже некому принести сменную одежду. Неужели она не знакома с другими актрисами? Марина, помнится, сообщила, что преподает в актерской студии. А куда ж подевались ее ученицы, коллеги? Неужели у нее нет ни единой подруги? Может, и были, но все попрятались после того, как ею заинтересовалось ФБР. Ну уж а теперь, когда она угодила в лапы КРАД, не только друзья затаились, но даже и просто знакомые. Те, кто с ней челомкался каждый день на работе, сейчас ее даже и не опознают по фотографии. Маккарти с его Комиссией убедили всю страну, что коммунизм заразней сифилиса.
Копы доставили Марину к столику для свидетелей. Сняли наручники и замерли у нее за спиной. Женщина внимательно оглядела зал. Задержала взгляд на моей персоне. Кажется, была удивлена, что я здесь. По крайней мере, узнала.
Вуд открыл заседание. Кон объявил, что завтра утром будет проведен обыск в квартире свидетельницы. Марина встретила новость равнодушно. Как и сообщение Кона, что он запросил в ЦРУ дополнительные сведения об агенте Эпроне. Глянув в мою сторону, Кон добавил:
— Поскольку теперь заседания Комиссии полностью закрытые, ЦРУ согласилось предоставить нам досье своего агента. Я также запросил у них сведения об автономной области с центром в Биробиджане, о которой зашла речь на вчерашнем заседании. Если вы не возражаете, господин председатель, сотрудник управления завтра явится к нам, чтобы огласить запрошенную информацию.
Вуд, разумеется, не возражал. Наверняка вопрос был решен заранее. Но этим сообщением Кон дал понять Марине, что все ее показания будут тщательнейше проверяться. Вуд велел ему продолжить допрос. Прокурор, как охотничий пес, тут же свернул на привычную тропку:
— Мисс Гусеева, являетесь ли вы членом КПСС?
— Я уже ответила на этот вопрос.
— Ответьте еще раз. Итак: являетесь ли вы членом КПСС?
— Нет, и никогда не была.
— Вы не состояли в КПСС, ни проживая в Советском Союзе, ни находясь уже на территории Соединенных Штатов?
— Никогда не состояла ни там, ни здесь.
— И вы сможете это доказать?
— Нет, но и вы не сможете это опровергнуть.
Первый гейм сыгран. Марина даже не улыбнулась. В отличие от меня. Видимо, она успела хорошо подготовиться к словесной дуэли. Кон применил избитый судебный приемчик: с идиотическим упорством повторять один и тот же вопрос. Подсудимые на этом часто ломались. В раздражении выбалтывали то, о чем выгодней умолчать. Но Марина Андреевна Гусеева действительно была крепким орешком.
— Вчера вы нас уверяли, что Генеральный секретарь КПСС Иосиф Сталин мог легко с вами расправиться. При этом вы утверждаете, что не являетесь членом партии. А ведь членство в партии вас как-то могло защитить.
Тут уж Марина улыбнулась.
— Вы себе не представляете нашу страну, господин прокурор. А Сталина тем более. У нас, будь ты самым пламенным большевиком, и это не спасало. Наоборот, все лагеря кишели пламенными коммунистами. И общие могилы, куда сбрасывали погибших в лагере. Именно для них в первую очередь и были созданы лагеря.
Встрял Маккарти:
— Но, несмотря на террор, мисс Гусова, вас не арестовали. Вы живы-здоровы. Утверждаете, что даже не вступили в партию. Чудеса, да и только!
— Иосиф Виссарионович дал мне шанс.
— Какой именно?
— Он позволил мне стать еврейкой.
Маккарти, Никсон и Мундт дружно хмыкнули. Саркастически, неприязненно.
Скользнув по стенографисткам, Марина взглянула на меня в упор. Возможно, непроизвольно, а может, это был сценический прием. Так актеры используют паузу, чтобы проверить реакцию зала. Но как бы то ни было, я ей ободряюще мигнул.
— Я вам уже говорила, что после кремлевской вечеринки испытывала постоянный ужас. Каждый день, каждый миг. Долгие годы. Особенно после того, как узнала, что расстрелян Авель Енукидзе, провожавший гроб Аллилуевой. Арестовали Галину Егорову, не знаю, что с ней потом стало. Арестовали и расстреляли Бухарина. А еще раньше как-то странно погиб Орджоникидзе. Про него тоже говорили, что он застрелился… Мне было страшно выходить из квартиры, но еще страшней возвращаться. Всякий раз долго кружила вокруг дома, не решаясь зайти в парадное. Потом медлила на лестничной клетке, боясь открыть дверь. Прямо сумасшествие! На улице я не выносила, когда кто-то шел за мной следом. Но ведь и остальные также! Все тряслись. В любую минуту могли нагрянуть эти…
— «Кожаные плащи»? — не дал ей договорить Кон.
