Нина Воронель - Абортная палата

— А ничего не стало. Крюк из стены вылетел.

Тут тишина взорвалась оглушительным хохотом — хохотали в двадцать глоток, заходясь, задыхаясь, всхлипывая.

— Ой,не могу, крюк вылетел!

— Это ж надо, крюк вылетел!

— А если б не вылетел, тогда что?

— Неужто не сняла бы?

— Да сняла бы, сняла! Только не сразу, чтоб в другой раз не повадно было.

Что-то твердое ткнулось Лие в бок — на полу перед ее койкой скорчилась Анька.

— Что, очень больно было?

Лия, не в силах ответить, только молча кивнула, но Аньке этого было достаточно:

— Мне тоже больно было, только мне искусственные роды делали...У меня мальчик был, семьсот грамм. Я его видела, весь желтый, и ручки, и ножки... А у тебя кто был — мальчик или девочка?

Вопрос ошеломил Лию. Она никогда не думала о том, что росло внутри ее тела, как о человеческом существе. Оно не имело ни лица, ни пола, оно было просто кошмаром, от которого необходимо было избавиться как можно скорей.

— Они говорят, — продолжала Анька, — что ты незамужняя. Ведь незамужняя, правда? И еще они говорят, что он тебя бросил.

Это было уже слишком:

— С чего они взяли?

— Они говорят, не провожал тебя никто.

А кто мог ее провожать — мама или Виктор, от которых она постаралась все скрыть? Не могла же она признаться им в том, что с ней случилось? И как бы в ответ на ее мысли соседка по койке объявила решительно:

— И правильно! Ни к чему в наше время детей иметь!

— Как же без детей? — ужаснулись из разных углов.

— А так! Собаку завести и дело с концом. Собака лучше любого ребенка. Хлопот с ней мало, а любви от нее много.

— Это точно, — согласилась хриплая из дальнего конца. — У одной полковницы на нашей улице муж кобеля держал, так она с ним жила.

— С кем жила? — усомнились в темноте.

— Да с кобелем же, с кем еще? Видный такой кобель, немецкая овчарка.

— Это на какой улице?

— На Семеновской, где трамвай ходит.

— Это где булочная, что ли?

Рассказ начинал обрастать подробностями, становясь все более правдоподобным.

— Точно, где булочная. В доме номер семнадцать они жили, как раз против трамвайной остановки.

— Номер семнадцать — это серый дом, где аптека?

— Ну да, он самый. Началось это у них, когда полковник в командировку уехал. Он, значит, уехал, а она осталась — ванну приняла и прилегла на диван, отдохнуть. А кобель подошел и языком ее прямо в матушку-барыню лизнул. И лизнул он ее с такой лаской, что она вся возмутилась. Прямо так и запылала вся!

Похоже было, что хриплая сама начинает пылать все жарче и жарче. Голос ее вздрагивал и трепетал, то взмывая под потолок, то опадая до шопота.

— И тут же она с этим кобелем поимела. Муж у ней был полковник и любовник в каком-то чине, но ни с кем она такого удовольствия не имела, как с этим кобелем. И звали его Джульбарс!

— Красивое имя — Джульбарс! — прошептала соседка Лии самозабвенно.

— И стала она с этим кобелем, как с мужем, жить. Розовая стала, пышная вся, довольная. И вот, наконец, муж из командировки приезжает.

В этом месте хриплая сделала эффектную паузу и замолкла, ожидая реакции.

— Ну, и что было? — на одном дыхании спросил многоголосый хор.

— Муж, значит, приезжает, и ведет она его, как положено, в спальню. А кобель под дверью как начал выть! До самого утра выл, всех соседей перебудил. Ну, муж наутро вышел и кобеля своего зовет, — пойдем, значит, гулять. А кобель с ним не идет и в глаза ему не смотрит. Полковница, бедняжка, вся страхом извелась — а вдруг кобель чего из ревности сотворит? И говорит мужу: «Я пса этого боюсь, он стал какой-то странный. Я видеть его не могу, так что выбирай — он или я!»

Что полковнику было делать, жена все ж таки дороже. И повел он своего любимого Джульбарса к ветеринару, чтобы тот его усыпил. А Джульбарс этот умный был, как человек. Как его уводили, он полковнице прямо в глаза посмотрел — прощай, мол, навек. Ну она от этого взгляда в обморок так и хлопнулась!

По палате волной прокатился вздох и кто-то робко спросил:

— Ну а муж что?

— А муж что? Муж он муж и есть.

Женщины, отрезвленные будничной трезвостью этого утверждения, опять привычно загалдели, но все тише и тише, пока вовсе не утихли. Палата наполнилась сонным дыханием, и только Анька все не уходила.

— Я замерзла, — пожаловалась она. — Можно я с тобой полежу?

— Ты что? У меня же вся подстилка в крови.

— Ну и пусть, — возразила Анька. — Из меня тоже кровь течет.

И втиснулась к Лие под одеяло. Она и впрямь закоченела от долгого сиденья на полу и ее маленькое тело дрожало мелкой дрожью. Тесно прижимаясь к Лииному плечу она зашептала ей в ухо:

— Куда же мне отсюда идти? Домой нельзя — а больше некуда.

— Почему нельзя?

— Там мамкин Федор, противный,опять приставать будет.

— А ты свою маму попроси, — посоветовала Лия, представляя при этом свою маму с ее большими карими глазами и бесконечной любовью. — Скажи, что не можешь с ним в одной комнате.

— Не поможет, — ответила Анька. — она его любит больше, чем меня. А ты своего тоже любила?

— Я и сейчас его люблю.

Анька шмыгнула носом, обдумывая что-то свое, важное:

— Как это можно, — любить мужчину и это с ним делать? Это же противно!

— Если любить — не противно, — сказала Лия убежденно, а Анька ответила невпопад:

— Я б ее попросила, но не поможет. Она его все равно не выгонит.

Или, может, в ее словах была своя логика?

Когда Анька, наконец, ушла к себе, Лия с трудом поднялась с постели и побрела босиком к широкому грязному окну, окаймляющему всю торцовую стену палаты. Она прижалась лбом к холодному стеклу и долго-долго всматривалась в мокрый, полный городскими парами и бликами уличный мрак, все надеясь увидеть хоть какой-нибудь знак, подающий надежду. Но небо безразлично отражало неяркие огни редких уличных фонарей, а высоко над новоарбатскими небоскребами вспыхивали и гасли бесполезные советы:

«ХРАНИТЕ ДЕНЬГИ В СБЕРЕГАТЕЛЬНОЙ КАССЕ!»

«ПЕЙТЕ ФРУКТОВЫЕ СОКИ!»

«ЛЕТАЙТЕ САМОЛЕТАМИ АЭРОФЛОТА!»