Петер Вебер - Вокзальная проза

Я слонялся там неделю за неделей, и в результате обзавелся таким радиоприемником, заплатив за него втридорога, ибо каждый мой робкий вопрос только поднимал цену. У себя в комнате я задергиваю шторы, ставлю купленный аппарат на пол, а сам ложусь в ванну из набегающих волн, сулящую дивную полудрему. Проснувшись, я обнаруживаю в углу нечто странное — кучку водорослей, а то и целого сома, который, распластав усы, ползет по паркету, вздымает тучу пыли, а потом ныряет сквозь стену, наверно, в соседнюю комнату. На побережье Атлантики длинные волны, нагоняемые западным ветром, прибили к берегу голубого кита, повергнувшего все местное население в состояние паники; люди пытались столкнуть задыхающееся животное обратно в воду, что удалось лишь совместными усилиями самых крепких мужчин из всех окрестных деревень. Следующим вечером кит лежал на том же месте — мертвый. Его отдали спасателям, которые для начала передрались из-за мертвого млекопитающего, а вскоре учредили общество, каковое организовало потрошение кита и проч. Кита погрузили на специальные грузовые платформы и демонстрировали по всему континенту. Кожа млекопитающего давно уже пластифицирована, пасть широко разинута, по брюху можно пройтись, увидеть целый мир на жидкостных экранах, где рекламируются новые методы китобойного промысла: свежие рыбы подвергаются глубокой заморозке до наступления смерти, затем, еще во чреве корабля, их пакуют в брикеты, грузят на вертолеты, доставляют в ближайший аэропорт, а оттуда самолеты развозят их по всему свету. Рекламируя новый рыбный рынок, возникший под сводами вокзала возле кофейни, пешеходную часть кита по трамвайным рельсам провезли через всю Вокзальную улицу. Однажды воскресным утром выпотрошенное млекопитающее всплыло на наших средних волнах. Мертвое животное привлекло к себе всеобщее внимание, свело почти на нет неустойчивую торговлю радиоприемниками, ведь теперь сообщали исключительно о голубом ките, и тот, кто утром находился вне дома, рано или поздно оказывался в голубом животе возле всевозможнейших трактирных стоек. На другое утро на месте голубого кита можно было лицезреть престранный аппарат, который тоже ходил по рельсам и был принят за скелет млекопитающего, поскольку нашли его на том же месте. Однако этот квазискелет был никакой не скелет, а так называемая туннельная фреза. В ней почти сорок метров длины, она снабжена четырехметровой бурильной головкой с разнообразными шарожками, которые нарезают камень ломтями, а затем ленточный транспортер вывозит эти ломти из туннеля. Бурильная установка и обслуживающие ее люди из Южной Африки, Южной Америки и Южной Италии были поименно представлены под сводами вокзала, даже электромоторы на несколько секунд включили на полную мощность. Персонал означенной установки был одет в защитные костюмы и шлемы, их чествовали как глубоководных ныряльщиков, как последних искателей приключений, все прекрасно знали, что ближайшие годы они проведут под землей в убийственной жаре. Создаваемые поперечные плоскости в самом деле представляют собой недостающие части нашей городской железной дороги, и, когда строительные работы будут завершены, люди увидят сплошную городскую поверхность со скверами и парками.

Я прочесал Вокзальную улицу вдоль и поперек, разжился за этим занятием кроссовками и несколькими беспроводными приборами — телефоном с небольшим экраном и кроссовкой с радиоприемником, в которую можно спрятать телефон. Вокзальная улица, некогда проложенная через Старый город, потом вокруг вокзала, чтобы открыть вокзал на юг, к озеру, состоит из опрокинутых набок высоток, которые устремляются не к небу, а к озеру, нашему пресному водохранилищу, по каковой причине мы именуем эту улицу Пьющая-Из-Озера. Она направляет питьевую воду прямиком в водопровод. Вокзальная улица сама по себе — город мирового значения; когда открыты магазины, она вся залита огнями, для богачей из стран, бедных водой, в отелях есть номера с маленьким озерным бассейном. По закрытии магазинов воцаряется всеобщий сбор света, миллионы светящихся ламповых волосков препровождают особенно рьяных покупателей под своды вокзала. Здесь им не избежать встречи с простонародьем, которое толпами стекается сюда, чтобы отпраздновать вечный предрождественский адвент. Над эскалаторами нависает центральная плодоносная глыба. Наши краеведы, без чьих тайных знаний нельзя было выстроить поперечную плоскость, а стало быть, и большой город, хотя их исследования ведут весьма скудное существование, не упускают удобного случая и нетрадиционными методами распространяют в народе свои знания. Краеведы добились разрешения снова и снова демонстрировать народу грунт, вынутый из прокладываемых туннелей. Прохожих, которые превыше всего ценят блестящие поверхности и ни к чему другому не приучены, призывают обратить внимание на силы, бушующие глубоко внизу. «Африканский континент по-прежнему дрейфует в сторону европейского», — можно прочесть на соответствующих стендах. «Изучая недра Альпийских гор, мы одновременно исследуем и внутреннюю Африку». Холм минералов содержит лишь лучшие образцы основных пород, высвобождает земные эпохи, свет прожекторов пучками падает на щебенку, сверкающую всеми цветами радуги; «Кварц, хлорит, флюорит, цинковая обманка, свинцовый блеск, дымчатый топаз», — провозглашают наши краеведы. Мы включаем машину, создающую искусственный туман, клубы которого обволакивают холм. «Внутренний остров!» — восклицаю я, впрочем, никто меня не слышит, ибо сверкающую гору окружают крепящие басы. Монотонная музыка соответствует структуре основных пород, твердят краеведы, магматические расплавленные массы кристаллизовались, их блестящие вростки соответствуют музыкальным обертонам. Мы видим звезды.

Из африканского камня краеведы охотно соорудили бы четкую пирамиду. Танцоры же так увлечены музыкой и экзотическими декорациями, что каждый готов в танце прихватить какой-нибудь камень или на худой конец — голыш, за ночь холм сносят, никогда еще знание не распространялось среди людей более действенным способом.

Тоска по дальним странам

Вестибюль и поперечный зал мы называем приемной. И обращаются с нею согласно законам напряжения и расслабления, регулярно настраивают и подстраивают, порой одну сторону красят в более темный цвет, чем другую. Чтобы создать настрой, нужны люди, их настроения. Новоиспеченные придворные, исполненные готовности возложить себя на алтарь, группками и рядами собираются в поперечном зале, создают укромные уголки для буферных целовальщиков — так называют у нас тех, которые селятся в конце железнодорожных путей. Эти люди приходят в ужасное возбуждение, едва рельсы начинают вибрировать. Как только подъезжает какой-нибудь паровоз, целовальщики сразу пытаются прикоснуться к этим чумазым, красным рожам, что, судя по всему, их наэлектризовывает, из этих контактов они черпают жизненную энергию. Воспрепятствовать такому поведению не в наших силах, зато мы можем его сдержать, для чего возле путей имеются фонтанчики с питьевой водой, используемые в гигиенических целях. Целовальщиков приучают регулярно мыть лицо и руки. Много народу селится вдоль главных магистралей, в старых будках для обходчиков, у въездов в туннели, в палатках, а порой вообще под открытым небом. Теперь, когда все это подпадает под юрисдикцию вокзала, в их распоряжение предоставляются целые кварталы подземных этажей, там они могут устанавливать свои лавочки и киоски, которые торгуют исключительно железнодорожным товаром, преимущественно старьем, к примеру большими колесами, которые запросто можно использовать как столы, буферами, которые могут заменять стулья, шпалами, из которых строят дома, рельсами, из которых делают кровати. Существуют торговые ряды, киоски, где все, что ни продается, имеет миниатюрные размеры: горы, дома, поезда, рельсы, стрелки, — словом, весь вокзал, но карманной величины, поместится в чемодане или в наручных часах.

Чтобы во всеоружии встретить всеобщую тоску по дальним странам, которая то и дело сюда заявляется, в поперечном зале по обеим сторонам устанавливаются гигантские экраны. Они прибывают сюда с поездами особого назначения. Возле эскалаторов стоят барабанщики, рассыпают дробь ожидания. Оглушительная музыка слышится вновь в преобразованном виде. Тамбурмажорша, задавая такт, демонстрирует синие щупальца, четыре штуки, ищет ощупью, шарит, вжимается в подвижный воздух, робкой четвероножке дано в придачу синеватое тело, которое медленно изливается из туннеля, заставляя звенеть блестящие поверхности. Протяжная музыка, единожды прозвучав, снова прячется в свое прибежище, мы даже не успеваем разглядеть конструкцию. Теперь за напряжение и чары отвечают барабанщики, они медленно движутся в сторону разукрашенных путей, куда только что прибыл поезд. Телохранители нам в таких случаях без надобности, их роль исполняют аплодирующие гости, аплодисменты накатывают волна за волной, едва распахнутся дверцы вагонов. Пока не смолкают аплодисменты, гости чувствуют себя совершенно как дома, в знакомых местах. Два пустых экрана, которые привезли сюда на специальных грузовых платформах, обзаводятся ножками еще на перроне, высокие гости вперемешку с добровольцами несут их в поперечный зал, под бурные аплодисменты. Поскольку в упомянутых залах запрещено произносить речи — все равно ничего не поймешь, даже если пользоваться маленькими динамиками, все фразы поплывут по воздуху, разобьются на капли, так что давайте уж обойдемся простейшими жестами. Оба экрана на глазах у почтеннейшей публики заполняются цветной жидкостью, приглашенные ораторы выкрикивают в толпу по-братски связующие слова, а поскольку мы, слушатели, не в силах ничего разобрать, мало-помалу впадают во всеохватный пафос, который барабанщики разделяют на множество мелких вихрей. По обеим сторонам поднимают на канатах полные экраны, причем подъемом занимаются команды добровольцев, которых даже и уговаривать не надо, они поднимают паруса, и те немедля наполняются ветром: теперь мы трактуем пронизанный ветром поперечный зал как своего рода трубу, а самих себя как частицы, разогнанные в ней до огромного ускорения. После торжественной части мы подпускаем размякших от блаженства гостей к устьям эскалаторов, спускаем вниз, вместе с ними нас покидают и аплодисменты, которые будут звучать в недрах, в глубинах, где обитают аплодирующие, гаранты и наши буферные целовальщики вкупе с чиновниками из давно закрытых почтовых отделений, общинными писарями давно уже почивших общин, членами союза престарелых, эти всю свою жизнь носят пестрые галстуки и служат украшением любого общедоступного угла.