Рена Юзбаши - Целая вечность и на минуту больше-2

— Ага, отдохнул, как же! — и не удержался, чтобы не подколоть ее. — Я же не работник международной организации, чтобы отдыхать двенадцать месяцев в году.

— Неправда, это не так, — Ежик явно обиделась. — Поверь, если ты гражданин страны третьего мира, то тебя так заставят пахать, что тебе небо с овчинку покажется.

— Но это же первое время, а потом…

— А потом, когда ты дойдешь до какого–то уровня, то тобой все равно будут помыкать, потому что человеком белой расы ты никогда не станешь, — Ежик все это произнесла с изрядной горечью. — И даже сейчас, когда я устала и больше всего хочу домой, мне надо на работу.

— Но уже семь часов, куда ты поедешь? — Марьям действительно выглядела уставшей, измотанной. — Давай я тебя отвезу домой?

— Если уж готов везти, то поехали к моему офису, — она вымученно улыбнулась.

Еще не доезжая до ее офиса, я увидел жиденькую толпу народа, которая хоть и вела себя смирно, но была изрядно возбуждена:

— А это кто такие? И что они здесь делают?

— Возмущаются тем, что я — глава Красного Креста.

— А чего возмущаться–то?

— Ну как же! Это те самые многострадальные, которым везде мнится дискриминация, они все боятся, что я к их военнопленным отношусь хуже, чем к своим, — она пожала плечами.

— И это действительно так?

— Будь это так, здесь не сидела бы. Мне одинаково жалко и тех, и других.

В этот момент от толпы отделился плюгавенький бородатый мужичок, который с кулаками кинулся на мою машину. Марьям вздохнула:

— И этот здесь. Боже, он у них самый двинутый, в прошлый раз в меня яйцом запустил… Мне его так жаль, он так истово верит во все то, что кричит, я даже полицию вызывать не стала. Мы во двор заехать можем?

— Не вопрос, — я, объехав его мельтешащую фигуру, заехал к ним на парковку.

— Все здесь моя охрана — меня бережет, так что ты свободен, — Марьям вздохнула с облегчением.

Я высадил ее и отправился на работу доделывать отчет, а потом, предварительно созвонившись с Юлей, поехал к ней, чтобы не терять золотые денечки без Асли впустую. Какое все–таки счастье, что Юля за столько времени совершенно ничего не тронула во мне и я мог, не напрягаясь, наслаждаться ее обществом.

ГЛАВА V. Июль 2016

Утром первым делом я отправился в минобороны Швейцарии. Мне из нашего министерства обороны пришла разнарядка на десятерых несчастных из швейцарской армии, которых надо было отправить к нам на родину в рамках программы «Сотрудничество ради мира». Их министерство об этом предупреждали еще месяц назад и сейчас я должен был просто забрать список пострадавших.

Ну что мне делать? За столько лет существования нашего посольства в Швейцарии нам так и не удосужились прислать кадрового офицера, которого мы обозначили бы как военного атташе. Придется отдуваться за наше Министерство обороны, с трудом вспоминая свою службу в армии и уроки в школе по начальной полевой подготовке. Правда, чаще всего мы на этих уроках общались с девочками из параллельных классов, за что и называли предмет половой подготовкой.

Я зашел в кабинет Пьера Грааба, начальника отдела по международным связям министерства, и он, увидев меня, заулыбался:

— О, господин посол! Как я рад вас видеть!

— Господин Грааб, это взаимно! — ага, как кошка рада встрече с дворовым Бобиком.

— Господин посол, как я помню, мой отдел должен был подготовить список лиц, отправляющихся на ваши учения? — его злорадная улыбка заставила меня насторожиться.

— Совершенно точно, — я наклонил голову в знак согласия.

— Так вот после того, как в прошлом году трое из наших ребят вернулись от вас с дизентерией, а еще четверо — с педикулезом, лично господин министр распорядился совершенно по–другому подойти к составлению списков. Мы включили в список тех военнослужащих, которые этого достойны. Так что на этот раз к вам поедет высшее сословие нашей армии. Высший свет, — на слове «свет» он заулыбался еще ехиднее. — Так что прошу любить и жаловать!

Я уставился в потолок: мне все это совсем не нравилось, но делать было нечего, и я, расшаркиваясь и раскланиваясь, попрощался, чтобы отправиться восвояси.

Как всегда, везде были пробки, и я решил пройтись пешком. Стояла аномальная жара, и меня окружало марево. Как же я не люблю жару. Навстречу мне шла женщина, очень похожая на Марьям. О, у меня от жары пошли глюки. Глюк был очень живым да еще и улыбался, идя мне навстречу. Да еще у этого глюка в руках были тяжеленные пакеты, из которых торчала какая–то зелень, морковка и еще что–то, чем Марьям питалась:

— Привет, Арслан! — и все–таки если глюк здоровается голосом Марьям, значит, это не глюк, а Марьям.

— Привет! — я на полном автомате забрал у нее из рук пакеты. — Ты куда?

— Домой, — она махнула рукой в сторону здания за моей спиной.

— Не хило, — я оглянулся и присвистнул. — А у вас организация не экономит на жилье для сотрудников.

Она смущенно улыбнулась, словно извиняясь за расточительность своей организации:

— Тот случай, когда положение обязывает. Поднимешься на чашечку чая? Настоящего заварного?

— Как–то неудобно, — я замялся, мне так не хотелось подниматься к ней, черт знает, чем все это закончится. Да и закончится ли?

Марьям, словно понимая мои колебания, потянулась к пакетам:

— Ладно, зайдешь как–нибудь в следующий раз.

Я посмотрел на пакеты, которые сам с трудом удерживал на весу, и прикинул, что особого зла не случится, если я помогу Ежику:

— А каппуччино вместо чая? Слабо?

— Все такой же кофехлеб? Нет, каппуччинохлеб, — она все так же придумывала смешные словечки, от которых мне хотелось смеяться.

Мы поднялись к ней домой, и вот тут я по–настоящему обалдел: какая же в этих международных организациях зарплата, если у нее обстановка в квартире напоминает мне кабинет Дадаша? Может, в это пространство вложено чуть меньше денег, но это компенсировалось большим вкусом, насколько я мог судить. Ненавижу, когда женщина зарабатывает больше мужчины.

Из кухни потянуло запахом кофе, я затянулся сигаретой и тут в комнату зашла Марьям. Увидев сигарету у меня в руках, она поморщилась. На меня словно вылили ведро кипятка: надо же, я посмел закурить в королевских покоях. Наступило неловкое молчание, которое прервала Марьям:

— Кстати, ты читал о том, что дипломат из нашей страны попал в черный список Греции? — выглядит, ну, прямо само участие.

— А ты этому, конечно, рада донельзя? — я вложил в вопрос весь сарказм, на который был способен.

— Ну конечно, я же посмела тронуть твой любимый МИД и ты меня тут же заподозрил в злорадстве, — она взвилась до небес.

— Ну, а ты скажешь, что это не так?

— Я гражданка той же страны, что и ты. То, что я работаю в Швейцарии не делает меня иностранкой. Ко всему прочему я плачу налоги в стране, чье подданство ношу. МИД живет за счет таких, как я, налогоплательщиков. Почему я должна злорадствовать?

Она говорила со мной короткими рублеными фразами, повышая голос от фразе к фразе. Последний вопрос она прокричала: так кричат на ребенка. Я взорвался:

— Потому что ты… ты… Ты — самовлюбленное, инфантильное, эгоистичное существо, которое отказывается воспринимать действительность… Истеричка, — если бы я мог ее придушить, я бы это сделал. Как же я ее ненавидел сейчас.

— Ну, конечно, я истеричка, а ты — обычный белый воротничок, так что мы с тобой стоим друг друга, — она уже визжала.

И тут я ее ударил. За всю свою жизнь я ни разу не бил женщину. Мы оба оцепенели. Она посмотрела на меня с таким презрением, что мне стало жутко:

— Ты только так способен доказать свое превосходство над женщиной? Ну что же, в принципе, я давно подозревала… — она не закончила фразу, но в этом и не было нужды.

От ярости я потерял голову. Накинувшись на нее, я попытался подмять ее под себя. Наверно, если бы Марьям не сопротивлялась, я сумел бы остановиться, но она боролась по–настоящему, и меня обуяла ярость с еще большей силой.

— Я тебя изнасиловал? — я сам поразился тому, как глухо звучит мой голос. Она уже полчаса лежала, уставившись в потолок невидящим взглядом. — Марьям, прости. Я готов извиняться до конца жизни. Прости, я не хотел, чтобы все было вот так.

— Ты ни разу не позвонил мне с тех пор, как уехал в Бельгию.

Я поцеловал ее в висок. Никогда не сумею понять женщин — я ждал от Ежика всего чего угодно, только не упреков в том, что я не звонил ей.

— Пытался забыть тебя, — я все еще боялся отвести руку, казалось, что сейчас она поймет все, что произошло, и уйдет.

— А я думала, что ты пытаешься привыкнуть жить без меня, но судя по твоему первому интервью в качестве посла, у тебя это плохо получалось. В нем столько печали было.

— Где это ты печаль разглядела в моих интервью? — я повернул ее к себе лицом.