Анри Монтерлан - Благородный демон
Косталь написал: «Омерзителен с ног до головы. Аккуратный пробор. Выражение глаз постоянно меняется: то мелкое тиранство, то испуг. Глянцевый, словно облизанный рот. Над целлулоидным воротничком висит кожа». Для подобного персонажа найдется место в каком-нибудь романе.
— Простите, я отнимаю у вас время, — сказал он с неподдельной искренностью.
— Совсем нет, я весь к вашим услугам.
Косталь еще раз внимательно посмотрел на него и записал: «Мерзкий нос. Весь вид и манеры фальшивые и брюзгливые. И ямочки на подбородке, моя милая!»
— Благодарю! Вы сама любезность. Не знаю, пригодятся ли мне ваши советы, но в любом случае четверть часа нашей беседы не потеряны для меня. — На этом он откланялся.
«Завязать глаза и нырять без оглядки. Как раз то, о чем я и говорил: женитьба-сюрприз». От этих законников одни только неприятности. Напрасно он старался вызвать в памяти все, что могло бы послужить аргументами «против» (вплоть до лица, тела и даже того, какая Соланж в минуты любви), — ничто не отдаляло от нее, словно все уже было решено и неслось, увлеченное каким-то незаметным течением, как происходит вообще все, как наступает война, и человек просыпается в одно прекрасное утро уже не принадлежащим самому себе. 3 сентября он записал в дневнике: «То, что я женюсь на ней, не поддается никакому объяснению». 4-го: «Все лучше и лучше понимаю причины, чтобы не жениться. И при том все более и более ясно, что я это сделаю».
На другой день мадам Дандилло снова пригласила его на предсвадебный чай.
Когда Косталь вошел в гостиную, его поразил удушливый запах табака, и он вспомнил, что говорила Соланж: ее мать не курила, за исключением тех случаев, когда сильно волновалась.
— Кажется, ваши обстоятельства складываются довольно благоприятно, — сразу же сказал он. — Если дело сладится, то можно рассчитывать на октябрь. (С нею он никогда не говорил «брак»; во-первых, уж само слово какое-то глупое, а во-вторых, в духе тех первобытных народов, которые называют своих богов лишь иносказательно.) И совершить все в Перро-Гиреке, где у меня когда-то была лачужка. Надо еще узнать, возможна ли замена двух свидетелей на одного. (Он еще и представить не мог, кого взять себе для этого, настолько было неприятно предстать в подобной роли перед кем-нибудь из уважаемых им людей.) Например, можете быть и вы, если вам непременно хочется присутствовать… (Он чувствовал себя великодушным и записал эту жертву на баланс, который уже начал вести с семейством Дандилло.) Как вы полагаете, сгодится ли в качестве свидетеля с моей стороны кто угодно из Перро-Гирека? Когда мне надо было заявить в мэрию о смерти отца, я нашел свидетеля в ближайшем бистро и заплатил ему сто су…
Лицо мадам Дандилло вспыхнуло, как зажигается свет в комнате, когда включают электричество. Она так боялась, что он скажет: «Сударыня, об этом нечего больше и думать», и поэтому сразу же заспешила с подробностями:
— Перро-Гирек — это очень забавно… Но потом вы сможете поехать в какой-нибудь глухой уголок, чтобы спрятать вашу любовь. (При словах: «спрятать вашу любовь» Косталь вздрогнул; и если бы он действительно любил, то его любовь сразу же улетучилась бы, как из проткнутого булавкой бодрюша[13].) А к концу месяца возвратитесь в Париж. (Значит, она уже распоряжается?) Пока вас не будет, я подыщу вам квартиру. (Косталь уже девять лет находился в перманентных поисках квартиры и не мог найти ничего вполне подходящего для всех своих фантазий и комплексов. Теперь ему стала ясна та пропасть, которая отделяла его от мадам Дандилло, впрочем, как и вообще от всего рода человеческого.) Поскольку у вас раздельное имущество, Соланж привезет свою мебель.
— Так это будут ваши вещи, или купят все новое? — с беспокойством спросил писатель. А вдруг она захочет привезти еще и помпейского фавна? Но уж на это он никогда не согласится. И вот уже первая причина для разногласий. Да что там — прямо для развода.
— Все будет только новое, — ответила мадам Дандилло, не забывшая слов Косталя о «хламе во французских домах». — Вы сами и выберете вместе с нею. Нужно, чтобы у мужчины был такой интерьер, который ему нравится.
— В мэрии на мне будет пиджак, — сказал Косталь, который совсем забыл об этой подробности. Как и все люди его склада, он туманно воспринимал то, что происходит в целом, но отчетливо представлял все мелкие подробности.
— Думаю, ни один закон не запрещает вам жениться без галстука, — со смехом ответила мадам Дандилло. Ее лицо сияло.
— Соланж должна была сказать вам, что мы договорились о трехмесячных супружеских каникулах для меня, и, чтобы отдохнуть, я буду уезжать куда-нибудь далеко.
— Да, говорила. Сначала это показалось мне несколько странным. Но, в конце концов, ведь многие женщины надолго разлучаются с мужьями. Например, жены моряков…
— И та живость воображения, которая побуждает меня завязывать знакомства со всеми привлекательными женщинами…
— Я не ханжа и понимаю, если мужчина путешествует… Но, конечно, при условии, что наша малышка ничего и никогда не узнает.
«Измены и обман позволительны и даже одобряются», — подумал Косталь. Конечно же, ему нравились снисходительные матери, сам Бог тому свидетель. Однако сейчас он испытывал чуть ли не отвращение.
— Но все-таки остается одно весьма важное обстоятельство: согласие Соланж на развод в случае, если он станет совершенно неизбежным. Она торжественно обещала мне не противиться этому.
— И мне уже пятьдесят раз говорила: «Неужели ты думаешь, что я буду навязываться, если увижу его нежелание?» Она слишком гордая и в таком случае просто уйдет из вашего дома жить ко мне. Автоматический развод.
— Автоматический? — переспросил Косталь, у которого эти слова вызвали прилив радости, как будто Соланж уже сейчас уезжала из их дома вместе со своим помпейским фавном.
— Конечно. А вы никогда не читали Гражданский кодекс?
— Недавно меня едва не заставили. Но это была бы просто катастрофа.
— Да, пожалуй. Я плохо представляю вас сражающимся с Гражданским кодексом! — сказала со смехом и сочувствием мадам Дандилло. Этот знаменитый человек, которого считали жестким и «совсем неудобным», в сущности просто ребенок! У нее, конечно, не было отчетливой мысли: «Я направлю его туда, куда мне захочется», но нечто туманное в подобном роде она все-таки уже воображала. От полноты чувств мадам Дандилло налила ему еще одну чашку чая. Он же думал: «Ни Дюбуше, ни помощник поверенного, никто из них не сказал мне, что существует вариант автоматического развода. Как легкомысленны эти люди! Они даже на минуту не задумались о том, что речь идет о жизненно важных для меня вещах…» Он вспомнил и слова мадам Дандилло о «гордости» ее дочери и улыбнулся, убежденный, что у Соланж нет ни атома гордости, ни даже чего-нибудь похожего. Но если мужчины скрывают свою гордость, то женщины хвалятся ею, будь она истинной или воображаемой. Ведь женщины любят, чтобы им завидовали. Однако он хотел получить еще одну гарантию:
— Можете ли и вы тоже дать торжественное обещание не настаивать, чтобы она не соглашалась на развод?
— Обещаю вам это самым торжественным образом.
— Саади хотя и был влюблен в свою жену, но оставил ее ради своих работ. Он написал тестю столь прекрасное письмо о свободе, что тот простил его. Я тоже напишу вам подобное письмо.
— Корсиканцы всегда умеют сделать для себя получше, — мадам Дандилло подумала, что этот Саади, наверно, корсиканец. Был еще и Сади Карно, да и вообще все высшие республиканские чиновники из корсиканцев.
— Я хотел сказать вам еще что-то важное, но никак не могу вспомнить… Ах, да, вот что… А если муж не разрешает теще входить в супружеский дом, это тоже случай автоматического развода?
— Ну, сударь, вы уже дошли и до этого!
— Но разве не следует предвидеть самый худший случай?
— Мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы брак совершался на подобных условиях! — воскликнула мадам Дандилло, хотя и доведенная уже до предела, но тем не менее без всякой горечи.
— Так ведь этого брака хотите вы, а не я, — довольно сухо возразил Косталь.
— Сударь, если это действительно для вас столь уж непосильно…
— Нет, нет, — сказал Косталь, опуская глаза. — Просто я хочу оговорить ваши обязанности.
Снова наступило молчание.
Лицо мадам Дандилло омрачилось.
— Мы еще говорили о том, — продолжал Косталь, — что меня не будут принуждать ездить вместе с ней на вечерние приемы.
— Если вы не захотите сопровождать ее, она поедет со мной или с друзьями.
— И у нас в доме никогда не будет радио.
— Оно ей отвратительно.
— Принимать сами мы будем крайне редко. Я и так уже еле выдерживаю своих собственных родственников…
