Нодар Джин - Повесть о глупости и суете
19. Из-под шляпы с перьями фламинго…
Фиму — нет, но Полю Смирницкую я встретил много позже. В нью-йорском порту. При посадке в самолёт.
Я уселся в кресло раньше попутчиков. Прямо передо мной, у входа в Первый салон висела тяжёлая гардина из бордовой парчи наподобие тех, которыми в Грузии завешивали в синагогах стенные ниши для свитков Торы. Из-за гардины доносился гомон столпившихся пассажиров, а перед гардиной, спиной ко мне, стояла Габриела.
Она вскинула руки вверх и вцепилась пальцами в парчу. Подол её короткой юбки взметнулся и открыл голые ноги над тугими шёлковыми кольцами, обрывавшими всплеск белых чулок. Обнажённые бёдра на фоне бордовой ткани воскресили во мне ощущение, заставлявшее меня в детстве вздрагивать от страха. Когда по праздникам в нашей синагоге, не вмещавшей в себя больше ни единого вздоха, начинали раздвигать гардину перед нишей со свитком, и в зале поэтому наступала вдруг тишина, в эти минуты меня охватывало предвосхищение ребяческого озноба как если бы за парчой я ждал увидеть нагую женщину. Это чувство пугало меня своим святотатством.
Отодвинув правую створку гардины с какой-то дразнящей медленностью, Габриела стала с кем-то пререкаться. Потом шагнула ко мне, спросила знаю ли русский и пожаловалась, что какая-то старушка рвётся в самолёт с грудой живых цыплят в сумке. Я согласился перевести для пассажирки за гардиной, что проносить живность на борт не положено. Оттянув к себе левую половину парчи, я обомлел: Поля Смирницкая!
После паузы я решил признаться Габриеле, что пассажирку эту знаю давно.
— Это и не важно, — улыбнулась она. — Тут люди скопились! Вы могли бы сказать ей насчёт цыплят?
— Нет, это очень важно, — ответил я. — И о цыплятах ничего ей говорить не буду.
— То есть как?!
— Я вам всего рассказать не могу, но, кажется, это она и есть!
— Кто «она»?
— Всего не скажу. Скажу только, что, по моим сведениям, кто-то из пассажиров летит в Москву с заданием… И кажется, это она! — шепнул я Габриеле на ухо. — Очень у вас переживательный запах! Мускус?
— Нет, «Красный мак». А с каким заданием?
Я вскинул глаза к небесам, и Габриела испугалась:
— Правда?
— Операция называется «Анна Каренина», — кивнул я.
Габриела посмотрела на цыплят с уважением:
— Если не шутите, то в цыплятах что-то лежит, да?
— Во всём всегда что-то скрывается, — пояснил я. — Подумайте лучше куда их девать. В капитанскую рубку?
— Нет уж, спасибо! Меня от таких дел воротит! «Анна Каренина»! Скажите ей пусть проходит, а сумку — под кресло!
То ли не признав меня, то ли отказавшись признать, Смирницкая закивала головой и простинулась мимо Габриелы, которая принялась возиться с другим пассажиром. Это был юный негр исполинских объёмов и с такими широкими ноздрями, что при вздохе они напоминали массивные крылья раннего фордовского автомобиля, а при выдохе — гараж для него.
Смущаясь своих габаритов, юноша старался не дышать, что лишало его энергии и не позволяло внятно высказаться. Из чего я заключил, что он спортсмен.
— Габриела, опять нужен переводчик? — хмыкнул я.
— У него нету посадочного талона! — пожаловалась она.
— Есть! — буркнул негр, не шелохнувшись.
— Да, но он говорит, что талон у мисс Роусин в России!
— Нет!
— Я объясню! — возник другой негр.
Он мне напомнил шоколадное эскимо на палочке: узкое туловище на одной ноге в белой штанине.
— Я объясню! — повторил он. — Нас тут пятеро делегатов, а все талоны у Роусин.
— У вас тоже нету талона? — ужаснулась Габриела.
— Талоны у мисс Роусин. Русские не пускают её без очереди, нас пропустили — у меня нога — а её нет. То есть ноги как раз нету, а мисс Роусин не пропустили.
— Нога где? Там? — обрадовалась Габриела. — То есть не нога, а Роусин там? Она здесь?
— Да! — буркнул исполин. — Она здесь. То есть — там, на лестнице. Но она из России.
— Мисс Роусин! — крикнула Габриела в толпу за парчовым входом. — Пропустите мисс Роусин!
В салоне собрались сперва все пять делегатов. Все чёрные, но — за исключением первого — с разными дефектами, что отмело мою прежнюю догадку о спортивном характере делегации.
— В Москву? — справился я у эскимо.
Ответ оказался глупее:
— Нет.
— Вы не в том самолёте!
— В том. Но летим не в Москву!
— А куда? — испугался я за себя.
— В Тбилиси.
— В Тбилиси?! — не поверил я. — А что там?
— Семинар по нацменьшинствам!
— Международный?
— Очень! — и эскимо заботливо погладило себя ладонью по белой подставке. — А вот и мисс Роусин!
Я переместил взгляд вперёд — и снова обомлел: мисс Роусин оказалась никем иной, как пропавшей без вести Аллой Розиной из Петхаина. Из-под шляпы с перьями фламинго свисали некогда знаменитые на весь город золотые кудри младшей дочери тбилисского богатея Аркадия Розина. Хотя я видел Аллу лишь дважды, — ни эти кудри, ни её историю не забыл.
20. Вера в небеса — дело наживное
Незадолго до эмиграции мне пришлось возвратиться в Тбилиси на свадьбу младшего брата. По моему настоянию, свадьба была приурочена ко дню рождения Ленина. Я работал в московском Институте философии, руководство которого в канун ленинских юбилеев не жалело денег для командирования в провинцию столичных специалистов. На специальных семинарах им поручалось посвящать местных любителей марксистского любомудрия в тонкости ленинской национальной политики.
Отказавшись присутствовать на открытии семинара, я рванулся на рынок и загрузил Жигули двумя дюжинами краснодарских индюшек, на что пришлось истратить квартальный оклад столичного марксиста и половину выделенного на свадьбу бюджета. Зато заклание птицы ни во что не обошлось. Единственный в городе кошерный резник по имени Роберт был обязан профессией моему деду.
Завидев меня во дворе синагоги, где располагалась его мастерская и куда я пришёл в опровождении матери, Роберт вытер ладони о покрытый кровью передник, бросился нам навстречу, вырвал у нас перевязанных за ноги индюшек и заговорил той особой скороговоркой, когда слушающий понимает, что говорящий словами пренебрегает:
— С приездом, дорогой, давно вас не видел, и с наступающей свадьбой, мазл тов, я слышал — красавица-невестка, и добротная семья, я знаю её отца, очень, кстати, сознательный господин, опустите индюшек сюда и присаживайтесь, но можете, если хотите, постоять, это Грузия, у нас свобода, скоро вот закончу с господином Розиным, а вы знакомы, это наш уважаемый господин Розин, а это, господин Розин, внук раввина Меира, помните?
— Я слышал о вас много хорошего! — протянул я руку Розину.
Он оказался женоподобным толстяком в голубом костюме и с ресницами цвета неспелой рябины.
— Это моя дочь, — сказал Розин и подтолкнул ко мне стоявшую рядом девушку.
Выглядела она точно так, как я представлял себе моавитянских наложниц библейских царей. Бёдра и стан были повиты лоскутом жёлтой ткани, открывавшей упругую наготу бюста. Лицо было тонкое, мглистое и по-древнему дикое. Белый пушок на верхней губе сгущался над углами рта, а серые глаза под приспущенными веками мерцали приглушенным светом любовной истомы. Одною рукой девушка крутила пальцем отливавшую золотом курчавую прядь на голове, а другой, тоже согнутой в локте, плотно прижимала к груди чёрного петуха.
Весь её образ, а особенно бессловесность, нагнетали у меня подозрения о порочности девушки.
В помещении стоял сладкий запах разбрызганной по стенам крови. Испугавшись вспыхнувшей в голове греховной мысли, я произнёс:
— У вас славная дочь, господин Розин!
— Восьмая.
— Вы упорный человек, господин Розин.
— Я хотел сына.
— Зачем — когда такая дочь, господин Розин!
— Еврей не должен зажигать больше семи свечек. Дурную свечку задуть легко, а детей обратно не вернёшь. Это — дурная дочь!
Я удивленно взглянул сначала на Роберта, а потом на девушку. Она не слушала. Взор её был обращён внутрь себя.
— Дурная дочь! — повторил Розин. — Все мои дочери замужем, а с ней Бог меня проклял! С ней у меня позор! Мать моя от неё при смерти, а у жены началось сердце! Всё было хорошо — и вдруг беда! Я думал — Бог не наказывает без предупреждения, но Он молчал, — Розин отёр пот с бледно-розовых ресниц и вздохнул. — У нас тут к тому же не осталось мудрецов, как ваш дед: он знал что значит молчание Бога и что делать если делать уже нечего. Это и есть мудрость.
— Что случилось? — обратился я к девушке.
Она протянула Роберту петуха, а Розин буркнул мне:
— Не скажет. Она и не слушает. Спросите вашу уважаемую мать.
И пока с петухом в руках Роберт перешёптывался с Розиным, мать отвела меня в сторону и рассказала, что несколько месяцев назад в город приехал учиться из Заира очень чёрный и некрасивый негр с бородавками. Его зовут Самба Баба, а воняет он, как заверяют знающие люди, африканским навозом. Но Алла Розина влюбилась в него и вверила ему девственность.
