Йоханнес Зиммель - Господь хранит любящих

— Мне надо с ней поговорить. Вы можете мне помочь? У вас есть ее адрес?

Он кивнул и записал мне ее адрес вместе с телефоном:

— Позвоните ей завтра утром, но не раньше одиннадцати. Вера долго спит.

Колики скрутили мне желудок. Я застонал.

— Что случилось?

— Перемена климата. Меня при этом всегда беспокоит желудок. Ничего страшного, надо просто приложить грелку.

— Не хотите переночевать у меня? В моей квартире? Я присмотрю за вами.

— Нет, спасибо. — Я допил свой стакан. — Мне лучше побыть одному.

— Я сделаю для вас все, господин Голланд, все! — Он был похож на старого бернардинца.

— Спасибо, Роберт. Но, думаю, скоро пройдет. — Мои внутренности жгло как огнем. Не знаю, как еще доберусь до дома.

— Послушайте, господин Голланд, если вы завтра пойдете к Вере, то мне лучше сейчас объяснить вам ситуацию в ее доме, чтобы вы не допустили бестактность. У Веры все не так просто.

Я сказал:

— У многих людей в Берлине сейчас все не так просто.

Он вздохнул:

— Кому вы это говорите?! А все эта проклятая изолированность, эта островная жизнь. Мы все здесь с окопными сексуальными комплексами.

— Не только с сексуальными, — сказал я.

— Значит, слушайте. Итак, есть супружеская пара Лангбайн. Муж — очень богатый ювелир. Далее, есть супружеская пара Ханзен. Супруги Лангбайн любят друг друга. Супруги Ханзен — не любят. Но, несмотря на то что господин Лангбайн любит госпожу Лангбайн, он уже долгие годы не считает возможным спать с ней. Поэтому супруги Лангбайн разошлись и больше не живут вместе. Супруги Ханзен тоже разошлись. Госпожа Ханзен живет одна, а господин Ханзен живет у госпожи Лангбайн.

— А господин Лангбайн?

— Снял себе отдельную квартиру.

— Итак, мужчина, которого я, возможно, встречу у госпожи Лангбайн будет господин Ханзен?

— Точно.

— Ну, это не так уж сложно, — сказал я. — А зачем вы мне все это объясняете, Роберт?

— В Берлине тотчас же пойдут разговоры, что вы посетили Веру, господин Голланд. В Берлине все разлетается мгновенно. И госпожа Ханзен, конечно, сразу же узнает и будет звонить вам и расспрашивать. Она всегда так делает. Она звонит всем, кто входит в контакт с Верой. Я хочу, чтобы вы понимали ситуацию.

— Я понимаю так, что госпожа Ханзен ненавидит госпожу Лангбайн.

Он покачал головой:

— Нет, они близкие подруги. Госпожа Ханзен ненавидит господина Лангбайна.

— Но тот же сам обманут! Он ни в чем не виноват!

— Так говорите вы. А госпожа Ханзен говорит, что он один во всем виноват. И здесь все участники едины во мнении.

«Ах, Сибилла, — подумал я. — Как счастливы были мы оба!»

Я сказал:

— Берлин — своеобразный город.

— И тем не менее единственный, в котором еще можно жить, господин Голланд. Единственный город на земле! — Он улыбнулся своей печальной еврейской улыбкой, и мешки под его глазами стали еще больше и темнее.

13

Ночь прошла так, как я и предполагал. Я спал мало. То наполнял заново грелку, то принимал уголь, то бегал в уборную. Время от времени, я принимал снотворное, но о сне нечего было и думать. Я лежал на узкой постели, в которой мы обычно лежали вместе с Сибиллой, потому что другой в квартире не было. Об этом мне следовало бы подумать заранее, хотя теперь, в моем состоянии, мне было почти все равно. Я был слишком слаб и разбит, чтобы думать.

Под утро я впал в беспокойную дрему, из которой в половине восьмого меня вырвал служащий, собиравший плату за электричество.

Перед дверью стоял молодой человек в берете.

— Здрасьте! — отсалютовал он, приложив руку к берету.

Я начал сонно:

— Госпожа Лоредо…

— Похищена, читал в газете. А вы не заплатите по счету?

Это был жизнерадостный парень. Я отдал ему деньги и взял квитанцию.

— А что теперь с квартирой? — Он с любопытством озирался. — Видел как-то, когда еще была госпожа Лоредо. Симпатичная хибара. Знаю кой-кого, кто ее разом возьмет. Жалко, если будет стоять. Я…

— Вон!

— Что?

— Исчезни!

— Ну, знаете, господин…

Я захлопнул дверь. На лестнице послышалась ругань. Я пошел на кухню и заварил чай. Приступ прошел, но слабость еще осталась. Через пару шагов перед моими глазами все закружилось. Я выпил чаю и заказал разговор с Франкфуртом. Соединили быстро. Это был номер нашего агентства.

— Франкфурт заказывали? Говорите, пожалуйста!

— Алло!

— Западное Пресс-агентство, — ответил молодой голос. Я знал его. Он принадлежал самой симпатичной телефонистке нашего Центрального бюро.

— Это Голланд, — сказал я. — Здравствуйте, Марион!

— Здравствуйте, господин Голланд. Мне очень жаль, что это случилось.

Во Франкфурте, конечно, уже все были в курсе.

— Можно соединить меня с шефом?

— Сейчас, господин Голланд, мы ждали вашего звонка.

На линии что-то дважды щелкнуло, и раздался голос Вернера. Он был руководителем нашего агентства.

— Здравствуйте, Пауль. Мне очень жаль, что это случилось.

Все говорили одно и то же. Я подумал: надо быть справедливым. А что сказал бы я? Что вообще тут можно сказать?

— Мне нужен отпуск, шеф.

— Конечно, Пауль. На сколько?

— Пока не знаю. Может быть, две-три недели.

— Хорошо. Калмар вас подменит.

— Спасибо, шеф.

— Что вы собираетесь делать?

— Пока не знаю.

— Вам нужны деньги? Выслать вам что-нибудь?

— Да. Нет, спасибо. Я сообщу, если мне что-то понадобится.

— Что, никаких следов Сибиллы?

— Нет, шеф.

— Нам тоже ничего не известно. Если что-то будет нужно, Пауль…

— Спасибо, шеф, вы очень добры. Очень.

— Не смешите меня! У нас есть ваш берлинский адрес. Позвоните, если смените место.

— Да, шеф.

После этого разговора я почувствовал себя намного лучше, как будто значительно продвинулся вперед. Я подождал до одиннадцати, позвонил Вере Лангбайн и попросил о встрече. Она сказала, что в три ей было бы удобно. Она жила далеко за городом, под Авусом, возле Целендорфер Клеблат, прямо у границы зоны. Прежде чем выехать к ней на такси, я зашел к комиссару криминальной полиции Хельвигу подписать показания. Его не было. Но показания я подписал.

— Есть новости? — спросил я заместителя Хельвига.

Он покачал головой.

Вера Лангбайн была красивой нервной дамой около сорока. У нее были белокурые волосы и очень черные брови. Кожа была белоснежной, глаза лучисто-голубые. Она приняла меня в салоне большого роскошного дома. Правая стопа госпожи Лангбайн была в гипсе, поэтому она опиралась на палку. Я узнал, что он упала с лошади и сломала ногу.

Сейчас уже лучше. Госпожа Лангбайн предложила мне вермут и сигареты, пристально при этом рассматривая. Не думаю, что я ей понравился.

— Мы с Сибиллой давние друзья, — объяснила Вера. — Она давала мне уроки итальянского.

— И долго?

Она ответила, закуривая.

— До недавнего времени. А два года назад… ее дела шли не слишком хорошо. Тогда я подумала, что смогу ей помочь, если буду брать у нее уроки. — Вера беспрерывно курила. — Я ленива, господин Голланд, я выучила немного. Да, собственно, это были уроки так, для проформы. Большей частью мы просто болтали, или Сибилла обучала меня жаргонным словечкам.

— Понятно.

— Я уже сказала, это было в основном чтобы поддержать Сибиллу материально. Я могла себе это позволить, для меня это мелочь.

Я подумал, что госпожа Лангбайн мне тоже не нравится. Так что все было взаимно.

— В последнее время, — продолжала дама, скрестив на груди руки и с неприязнью оглядывая меня, — мы слегка разошлись. Сибилла в последнее время вообще несколько отстранилась от старых друзей.

— Надеюсь, это не моя вина.

— В некотором смысле, конечно, ваша, господин Голланд. Сибилла жила замкнуто, с тех пор как познакомилась с вами.

Я молчал, давая ей высказаться. У меня было ощущение, что рано или поздно она скажет что-нибудь важное для меня.

— Например, эти ваши звонки!

В последний год, когда я был далеко от Сибиллы, я звонил ей каждый вечер, где бы я ни находился. Только будучи в Рио я нарушал этот ритуал по финансовым соображениям.

— А что с моими звонками?

— Ну, по вечерам с Сибиллой стало невозможно ничего устраивать. В восемь она должна быть дома, несмотря ни на что! Потому что в восемь вы всегда звоните.

Я кивнул.

— Хотя иногда это было и в двенадцать, и в час! — Она едко усмехнулась.

— Милостивая госпожа, часто я звоню из-за границы, и мне приходится часами ждать соединения. Или в это время проходит конференция…

— Я же не упрекаю вас, господин Голланд!

Именно это она и делала.

— Так было и в последний раз, когда мы виделись, за день до… — Она остановилась и потупила взгляд. — Для меня полнейшая загадка, кто мог это сделать, господин Голланд!