Владимир Шпаков - Песни китов
— Конечно, узнал… — заскулил Севка. — Только нет же тебя! Это пацаны тебя придумали, чтоб детали воровать легче было!
— Ха-ха-ха, придумали! Да я живее всех вас! И знаю столько тайн, сколько вам и не снилось! Хочешь, покажу тебе машину?
— Не знаю даже, хочу ли.
— Не дрейфь, полезай внутрь! Ты давно этого хотел, я помню!
Подчинившись, Севка скользнул в люк и услышал, как крышка захлопнулась. Ну и фиг с ним, подумалось, зато здесь столько интересного! Севка озирался, удивляясь, что в бронетранспортер влезло такое количество приборов: приемников, передатчиков, усилителей, даже цветомузыка была (причем работающая)! Пройдя дальше, он увидел мотоцикл «Ява», десяток мопедов, и опять поразили размеры машины. Это был скорее корабль, в трюме которого запросто разместился бы небольшой автопарк.
Вскоре он оказался в просторном помещении: там высился постамент, на нем стоял механизм из шарниров и противовесов, а в его центре раскачивался маятник. «Перпетуум мобиле!» — вспыхнуло в мозгу, вот только отца не было видно. «Ну и ладно…» — подумал Севка, отправляясь дальше в недра машины.
Самое странное заключалось в том, что вылезать из трюма не хотелось, и одиночество совсем не пугало. Севка вроде как обрел рай, в который неосознанно стремился, а тогда зачем его покидать? Жалко, Лорки здесь нет; но можно, в принципе, и без нее обойтись. Движок машины работал ровно, без малейшего сбоя, они куда-то двигались, и Севка чувствовал себя счастливым…
8
После побега из лагеря он несколько дней не выходил из дому. Мать еще не вернулась, поэтому приходилось самому жарить яичницу, варить пельмени, хотя чаще ограничивался бутербродом или консервами. Чтобы не чахнуть от одиночества, Женька зарывался в книги, только библиотека, увы, не была уже спасательным плотом, державшим на плаву. Жизнь шарахнула об острые камни так, что плот перевернуло, раскидало на бревна, и теперь Женька напоминал персонажа с картины «Девятый вал» (эта репродукция висела на стене в большой комнате). Время от времени он приближался к картине, пялился на нее и чувствовал себя потерпевшим такую же катастрофу. Он проиграл по всем статьям — и кому?! Австралопитекам, которых и людьми-то назвать нельзя. Разве Белый — это человек? А Потап? Недочеловеки должны были получить какой-то ответ, и они его получили.
Он придумал историю, где враги корчатся от боли, заболев неизвестной болезнью. То ли оспой, то ли чумой, как бывало в средние века, и лекарства от болезни — нет. Точнее, есть, но находится у одного Женьки, который излечивает страждущих, как доктор Айболит. Измученные враги подползают к доктору, тянут руки, мол, исцели нас! — но тот с презрением отворачивается.
Он по-прежнему наблюдал тайком за Лоркиным балконом, даже пару раз ее там видел. Однако зазывать к себе было неудобно. Не овсянкой же ее угощать; а на кафе-мороженое Женькиных авуаров явно не хватало.
Когда не спалось ночью, он выходил на балкон в трусах и майке и задирал голову. Звездная россыпь мерцала и переливалась; будто специально придуманная для украшения черного неба, она казалась близкой и родной. Над головой раскинули лапы обе Медведицы, чуть в стороне загадочно мерцали Волосы Вероники и, будто яркий глаз Вселенной, светил Сириус в созвездии Большого Пса. Древние греки, думал он, молодцы, они населили темное небо живыми существами, иногда — фантастическими, но все равно это хорошо! Вон сияет Персей, а вон — Андромеда. Если ты не дурак, сразу вспомнишь миф, где герой вырывает красавицу из лап чудовища, после чего побеждает Медузу Горгону. Если же дурак — вспомнишь чушь, что несет физик Гром, говоривший про какие-то мегапарсеки, газовые туманности и пояса астероидов.
Блатная компания в эти дни кучковалась у картежного стола. Жарким летом двор обычно пустел, а тут вдруг оживился: сползаясь со всей округи, молодежь потребляла портвейн, нагло огрызалась на замечания жильцов и вела некое толковище. Когда набиралась внушительная кодла, все вдруг снимались, куда-то уходили, чтобы вернуться уже в темноте и под музыку из транзисторов допоздна орать. Однажды ночью во дворе случилась драка, прозвучал выстрел, но никого вроде не убили. А может, и убили, Женька в точности не знал, отстраненный от войны, что разгоралась в районе.
Мать вернулась неожиданно, осунувшаяся, с озабоченным лицом, даже за побег из лагеря не стала ругать.
— Худой какой стал… Вас что там — не кормили?
Женька горестно махнул рукой.
— Кормили, но такой едой…
Результатом жалоб были домашние котлеты, приготовленные в духовке пирожки с капустой и вафельный торт, который купили по случаю «воссоединения семьи». Это мать так выразилась: устраиваем чаепитие в честь воссоединения семьи, и почему-то скривила лицо.
В последующие дни Женька не раз наблюдал эту странную гримасу, будто в душе у нее живет что-то болезненное, чего нельзя высказывать. Иногда мать задумывалась, глядя в одну точку, но хуже всего было, когда она устремляла взгляд на сына, ничего не говоря.
— Чего так смотришь? — нервничал Женька. — У меня все в порядке…
— Вижу. И хочу, чтобы дальше было в порядке.
— Я сам хочу.
— Тогда из дому — ни ногой! Там черт знает что творится! Кого-то, говорят, подстрелили, в реанимации лежит… Кошмар!
Хотя на самом деле волновало ее что-то другое. Ночами она нередко перебирала фотографии, вытащенные из секретера, сидела над ними, иногда — плакала, после чего опять прятала под замок. Женька не раз пытался подобрать ключ к этому ящику, увы, безуспешно.
Однажды мать усадила его на стул, что подразумевало серьезный разговор.
— Значит, так: я хочу тебя попросить…
— О чем?
— Точнее, ты должен пообещать…
— Что пообещать?
— Что ты отсюда уедешь, когда получишь аттестат. Я уже не могу стронуться с места, возраст. А ты должен уехать в Москву.
Женька даже со стула вскочил.
— Да я… Сразу же! Как только школу закончу! Сразу же!
Он так разволновался, что матери опять пришлось его усаживать.
— Вот и договорились… — говорила она, успокоенная. — Вот и договорились…
В эти дни часто вспоминался отец. Точнее, его образ — некто в штормовке и с шелковистой русой бородой. Совсем еще маленький Женька бесцеремонно дергает за бороду, но ее обладатель не раздражается, наоборот, смеется. Еще воспоминание: лодка на озере, на корме — Женька, а перед ним тот же человек с бородой, умело работающий веслами. Лодка мощными рывками движется вперед, и вдруг — стоп! Человек говорит: «Сиди смирно!», сам же наклоняется так, что кончик бороды погружается в темную маслянистую воду. Он рвет кувшинки — одну, другую, пятую, после чего бросает их на дно лодки. Они выглядят, как зеленые змеи с ярко-желтыми головами. Лодку разворачивают, и они возвращаются к берегу, где их ждет черноволосая женщина в красном сарафане — молодая Женькина мать…
Человек с бородой исчез из жизни в том возрасте, когда только начинаешь себя осознавать, поэтому Женька не поручился бы, что явленные памятью картинки — что-то всамделишное. Со временем он столько нафантазировал, что перестал отделять выдумку от реальности. Да и где она, реальность? Мать всегда говорила об отце скупо, мол, уехал в экспедицию, изучать фольклор. Далеко уехал, за Урал, где произошел несчастный случай: плот перевернулся на реке Белой. Он что, плавать не умел? — спросил однажды Женька, но мать промолчала. На единственной черно-белой фотографии была штормовка, борода, остальное пришлось досочинить.
Согласно Женькиной версии, отец долго и упорно пробирался по крутым отрогам Уральского хребта, чем-то напоминая мужественных и бесстрашных героев Джека Лондона. Стрелял диких коз и оленей, отбивался от медведей и браконьеров, ночевал у охотничьего костра. И тут — водная преграда, то есть бурная река, через которую ни одного моста. Пришлось делать плот, но на середине реки он налетел на камень. Бревна — в россыпь, а вода ледяная, тут даже умеющий плавать обречен.
Именно отец собрал их библиотеку. Мать как-то сказала: это его заслуга, он ведь часто ездил, а в республиках издается много хорошего. Женька понятия не имел, почему в республиках, но места изданий раритетных книжек говорили сами за себя: Алма-Ата, Минск, Вильнюс… Жаль было одного: что отец не мог его защитить (а защитник ой как требовался!).
С другой стороны, Лорке еще хуже. Его отец пребывал вроде как в братской могиле, о нем никто не судачил, ее же папаша был притчей во языцех. Женькина мать называла его «постаревшим Дон Жуаном», дворовые старухи — бл…ном, и отсвет сомнительной славы, естественно, падал на Лорку. Та старалась не реагировать, хотя на самом деле переживала…
Он увидел ее на Пряже, куда отправился в субботу. Лорка была в компании с каким-то загорелым парнем: их подстилки располагались рядом, и они оживленно болтали. Женька с недовольством оглядел свою бледную кожу — увы, заточение на пользу не пошло. Когда же те направились к реке, и вовсе приуныл — парень был натуральный Аполлон, видно, спортом занимался. Быстро разогнавшись, он оттолкнулся от песка и, перелетев мель, изящно вошел в воду. После чего, вынырнув метрах в десяти от берега, повернулся и помахал рукой, мол, давай сюда! Лорка вошла в воду осторожно, нырять не стала (хотя умела) и поплыла к своему знакомцу.
