Геннадий Абрамов - Дай лапу
В салоне вдруг гавкнул Вася — подал голос. Басовито, трижды, нетерпеливо, напоминая о себе, предупреждая, что больше ждать не намерен.
— Ты еще тут! Бандит с большой дороги. Смотри, что наделали по твоей милости!
Пес изящно, по-кошачьи, как бы перетек, перевалив свое грузное тело, с заднего сиденья на переднее, и вышел через открытую правую дверь.
— Куда? — прикрикнула на него Вера Акимовна. — Тебя еще здесь не хватало! Кто тебе разрешил? Возвращайся в машину! Немедленно!
Василий на окрик не среагировал. Он своевольничал. Как будто не слышал, что ему говорили. Как будто с этой минуты вообще перестал понимать человеческую речь.
— Я кому сказала, Василий Иванович?
Пес обстоятельно, неторопливо обнюхал кроссовки лежащей. Потом ее голые щиколотки, икры. Потом брюки и куртку. Потом, разинув пасть, аккуратно, чтобы не задеть, не повредить, прихватив зубами за штанину, потянул и спокойно выволок женщину на свет, на дорогу, на проезжую часть. Подержал и опустил.
— Вася, — изумленно выдохнула Нина Петровна. — Васенька. Ты не царь заморский, ты — бог.
— Ни царапинки — смотри, Нин. Целая. Что я говорила?
Женщина по-прежнему лежала на пыльном асфальте ничком. Подниматься она решительно не желала. Хлюпала, ныла и скребла руками асфальт.
Под курткой на ней был мятый, грязный, заношенный школьный пиджак и мужская рубашка в клеточку.
— Спасибо за помощь, Василий Иванович, — поблагодарила пса Вера Акимовна. — Ты очень любезен. Теперь мы сами с этой дурочкой разберемся. Ступай в машину.
Повернув к Вере Акимовне голову, Вася вздернул верхнюю губу и, рыкнув, оскалился.
— Тихо, тихо, — вскинув локоть, испуганно отпрянула она. — Не балуй.
Василий гавкнул и помотал головой — крупно, размашисто, из стороны в сторону.
— Ёксель-моксель… Ты чего?
Пес снова склонился над женщиной. Осмотрел ее, помедлил. Примерился, схватил зубами за шиворот, и как-то очень легко приподнял ее и потащил.
Женщина уже не брыкалась и плакать и попискивать перестала, ноги ее мякло волочились по асфальту, руки болтались.
Василий, переступив, приблизился с ношей к машине и уложил женщину на капот.
— Спятил! — вскричала Вера Акимовна. — Продавишь, черт!
Пес, поддев носом, развернул женщину лицом вверх, и она сползла и опустилась на ноги.
Лицо ее было чумазое, заплаканное и в ушибах. Пропитое лицо. Фигура подростка, но лет ей, видимо, около тридцати. Женщину била крупная дрожь. Она смотрела на собаку без удивления, заторможено, пусто. Никаких чувств на лице не отражалось. Но и страха не было тоже. Посиневшие губы подрагивали.
Вася поднялся в рост и замер. Огромный, мощный.
Женщина вскинула голову и заморгала, словно откуда-то возвращаясь, приходя в себя.
— Вер, не съест? Он ей голову не откусит?
— Что ты.
— А вдруг?
— Исключено.
Пес ткнулся губами в грудь женщины, обнюхал слипшиеся волосы, шею, помотал головой и, заурчав, провел лиловым своим языком по ее окоченевшей руке.
Женщина вздрогнула. Лицо ее треснуло и расплылось. Она улыбнулась.
Пес лизнул ей руку еще и еще.
Она жиденько засмеялась. И вдруг обняла Васю за шею и потерлась щекой о его свалявшуюся сосульками шерсть.
И так просто это у нее получилось, так естественно и обыкновенно, словно она давно и хорошо знает собаку и только минуту назад с нею рассталась.
— Что-то я не врубаюсь, Нин? — недоумевала Вера Акимовна. — Прежняя хозяйка его, что ли? Она ему кто, Нин?
— Если бы я сама хоть что-нибудь понимала.
Пес опустился на четыре лапы. Постоял у ног ее, рядом, развернувшись головой к тротуару, явно предлагая себя этой странной женщине. Он ее не торопил. Стоял и терпеливо ждал, когда она догадается, сообразит и возьмет его за загривок.
Она поняла, наконец. Вспомнила. И взяла.
Толпа расступилась, освобождая для них проход.
— Ничего себе, — возмутилась Вера Акимовна. — Нинк! Не стой столбом. Она же его уводит. Нас же грабят среди бела дня! Василий Иванович! Ты куда собрался? А мы?
Пес обернул голову, вздыбил шерсть и устрашающе рыкнул.
— Василий, — в испуге отшатнулась Вера Акимовна. — Не узнаю. Благодетель наш, ты ли это?
— Оставь их, Верочка, — сказала Нина Петровна.
— То есть, как это — оставь? А мы с тобой? За что боролись? За что кровь проливали, интересно мне знать?
— Посмотри, он нас осуждает.
— Нас-то за что?
В глазах пса Вера Акимовна увидела отчужденность. И холод. Бездонный собачий холод.
— Ишь какой, — пробормотала она. — Оскорбленное достоинство… Извините, ваше сиятельство… Что-то не так? Мы вас чем-нибудь обидели?
— Оставь их, Верочка, — повторила Нина Петровна. — Пусть идут.
— Ты уверена?
— Так будет лучше. Пусть.
Вцепившись дряблой маленькой ручкой в холку собаки, нескладная женщина робко посматривала по сторонам, вряд ли сознавая, что происходит. Бессмысленная улыбка блуждала по ее перепачканным скулам. Она, похоже, не замечала сейчас никого и ничего вокруг — ни растроганной, удивленной Нины Петровны, ни сердитой, озадаченной Веры Акимовны, ни глазеющих на нее прохожих, ни машин, медленно проезжающих мимо.
Пес на прощание гавкнул и вперевалку, ступая солидно, размеренно, не спеша, затопал по тротуару, увлекая женщину за собой.
И она неуклюже, заплетая ногами, мелкими шажками семенила с ним рядом.
— Василий Иванович! Командарм! — крикнула им вдогонку Вера Акимовна. — Адресок не оставишь? Мало ли что.
Нина Петровна расчувствовалась. Глаза ее увлажнились.
— Береги ее, — помахала она вслед Василию. — Счастливо, голубчик! Удачи тебе.
— Черт-те что на земле творится, — ворчливо заметила Вера Акимовна. — Нинк, давай. Хватит нюни пускать. Нас сейчас арестуют, поехали.
— Куда?
— К бесу в рай!
САНЧО
Утром он встал, умылся и выпил кофе с булочкой. Перед уходом вошел в спальню, обнял полусонную жену, которая обыкновенно в это время еще нежилась в постели, на кухне взял приготовленный для него с вечера сверток и вышел.
В метро читал вчерашние газеты, потому что свежие утром опаздывали, их приносили уже после того, как он уходил, да ему, в сущности, было всё равно, что читать. За чтением дорога на работу казалась не столь утомительной, незаметнее и короче.
В проектный институт, где он бессменно трудился последние двенадцать лет, он привык приезжать пораньше, примерно за четверть часа до начала.
Неторопливость выгодно отличала его на улице, в метро и толпе, где люди нервничали, суетились, толкались и обгоняли друг друга.
В отдел он вошел одним из первых, а когда проходил внизу, через стеклянные двери проходной, охранник поприветствовал его и подобострастно улыбнулся. Здесь, на четвертом этаже, в отделе, семидесятилетний Силыч, как всегда, уже сидел один в просторной пустой комнате за своим столом перед компьютером при свете настольной лампы, которую он вечно забывал выключать, и писал книгу по ректификации.
В оставшееся до начала рабочего дня время он успел проветрить помещение, взять из стола секретаря начальника отдела стопку бумаги для офисной техники и включить компьютер и принтер. Остальных сотрудников отдела, которые либо немного опаздывали, либо приходили ровно к девяти, он встречал по-домашнему, мило и вежливо, со всеми здоровался и раскланивался. Они обменивались двумя-тремя ничего не значащими приветливыми словами и рассаживались за столами.
Текущая производственная работа требовала от него сегодня, чтобы он в первую очередь ответил на письма субподрядных организаций. Писем скопилось неожиданно много, и он с девяти тридцати вплоть до самого обеда, не отрываясь, просидел за компьютером, стараясь подробно и убедительно составить ответы. Из многочисленных служебных обязанностей эта, требующая обстоятельного знания операций, закрепленных за их отделом, умения принять взвешенное решение и, главное, профессионально его обосновать, ему была особенно по душе. К тому же, сегодня ему вполне удавался принятый в деловой переписке официальный слог, и он, визируя черновики у начальника отдела, как и ожидал, получил одобрение и, вернувшись к себе, с самыми незначительными поправками распечатал письма на фирменных бланках института.
Наступило время обеденного перерыва. Сотрудники отдела, весело переговариваясь, отправились в кафе, расположенное здесь же, в подвальном этаже, и комната опустела.
Оставшись один, он достал из кожаной сумки прочитанную утром газету, аккуратно расстелил ее на столе, затем вынул термос с чаем и пакет с любовно приготовленными женой бутербродами с сыром, семгой и ветчиной. Добавив в кружку с чаем немного цветочного меда из баночки, которую постоянно держал в ящике стола, и, размешав ложечкой, с удовольствием принялся за еду. Неторопливо закусывая, он повторял про себя написанный последним, перед самым обедом, и удавшийся ему лучше других ответ на бездоказательную рекламацию одного из уральских заводов.
