Жиль Куртманш - Воскресный день у бассейна в Кигали
До самого отеля они не произнесли ни слова. Ландо с грустной улыбкой наблюдал за этой сценой в зеркало заднего вида.
– Пойдемте, дети, всех приглашаю, помянем Метода. Никто и ничто не должно помешать нам вкусить радости жизни, Мои шашлыки из козлятины куда вкуснее «шведского стола» в отеле, хотя карта вин у них побогаче.
Жантий попала через стоянку в сторону отеля. Бернар остановился, любуясь ее грациозной, чувственной походкой. Она обеспокоенно обернулась, заметив, что его нет рядом.
– Все хорошо?
– Мне нравится смотреть, как ты идешь, и даже страшно становится, насколько мне это нравится.
Они вошли в холл отеля рука об руку. Зозо замер. Замдиректора, проходивший мимо, тоже остановился, однако это не помешало ему сказать:
– Мадемуазель Жантий, вы уволены за самовольную отлучку с работы.
Ландо презрительно бросил:
– Если бы вы знали, как им на это наплевать.
Жантий и Валькур поднялись в номер. Он показал на кровать у раздвижной двери на балкон.
– Ты будешь спать, здесь.
– А ты?
– В другой постели.
– Так ты будешь еще дальше от меня, чем когда я у себя дома.
– Нет. Я буду слушать, как ты дышишь во сне. А ты услышишь мой храп. Твоим запахом пропитаются простыни, а потом стены и ковер. Ты почувствуешь мой запах теперь это не более чем испарение лосьонов, туалетной воды и стареющей кожи. Может быть, он тебе скоро надоест. Вы часто говорите, что мы, белые, пахнем трупами, смертью и склянками. Наши запахи напоминают о пробирках и лабораториях. И потом, Жантий, мне нужно время. Поживем увидим.
– Ты не любишь меня.
– Нет, я слишком тебя люблю. И потом, что ты знаешь о любви, девчонка? В этом все мое несчастье. Ведь ты еще совсем девчонка.
– Я не девчонка. Мне двадцать два, а здесь в этом возрасте уже многое успеваешь повидать. И потом, ты ничего не понимаешь, потому что ты все усложняешь. Ты размышляешь, записываешь. Я знаю потому, что постоянно наблюдаю за тобой с тех пор, как работаю здесь. Ты рассуждаешь, споришь. Когда другие хохочут до упаду, радостно кричат, ты лишь слегка улыбаешься. Смеешься беззвучно или совсем тихо. Если напиваешься, то один, в своем номере. Я знаю потому, что Зозо все знает и мне все рассказывает, надеясь, что я полюблю его, когда его повысят до начальника над мелкими служащими. Для меня он сделает все что угодно. Я засыпала его вопросами о тебе. Хоть девушки и часто ночуют у тебя, я знаю, что ни с одной из них, кроме Агаты, ты не переспал. Я даже знаю, что с ней ты оказался не на высоте, как мужчина. Я говорила со всеми девушками. Они думают, что нравятся тебе, но ты их презираешь, потому что они предлагают себя, а ты отказываешься с ними спать, даже бесплатно. Да, я ничего не знаю о любви белых. Я знаю только тех белых, что смотрят на меня, вытаращив глаза, как та тилапия, которую я приношу им на тарелках, а потом, когда подношу им вторую бутылку пива, они говорят: «Знаешь, я мог бы тебе помочь. Давай выпьем вместе и обсудим это». Руандийцы, по крайней мере, сразу говорят прямо: «Знаешь, ты красивая. Пойдешь со мной вечером?» И кладут руку на спину или на задницу. Я говорю «нет», а они продолжают смеяться и веселиться, Белый же изображает из себя оскорбленного. Улыбка исчезает, и ласковые слова тоже. Третью бутылку пива он заказывает, тыкая пальцем в пустую вторую. И уходит, ни спасибо, ни до свиданья. Про чаевые и говорить нечего, На следующий день он делает вид, что никогда не предлагал мне переспать с ним. Когда ты предложил подвезти меня до дома, я тогда хотела сказать, что люблю тебя, потому что ты никогда не приглашал подняться к тебе в номер. Я знаю, что я красивая, мне говорят об этом с тех пор, как у меня появилась грудь, с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Но я не понимаю, какой прок от этой красоты. В любом случае, это не благословение. Это проклятие. На моем холме ко мне все подкатывали: дядья, двоюродные братья и их друзья. Некоторые были милые и симпатичные, они со мной говорили как актеры из французских или американских фильмов, которые мы ходим смотреть в бары, где есть телевизоры. Перед тем как повалить на циновку, они держали меня за руку, как в кино. Это длилось несколько секунд, Я позволяла себя брать. Они получали удовольствие и уходили, смеясь и приговаривая: «А ты ничего, Жантий». Другие даже не спрашивали разрешения. Они просто делали это. Я хотела сказать тебе в тот вечер, что думала, будто не нравлюсь тебе, потому что ты никогда не предлагал мне пойти с тобой, а я, я этого хотела, ведь ты всегда был такой вежливый и милый, и ничего более, просто вежливый и милый.
– А еще я белый и… богатый.
Почему же он никак не мог понять того, что казалась ей таким очевидным? Конечно, она хотела, что-бы ее любили как белую женщину, как в кино, где только и было, что ласки и долгие поцелуи, букеты цветов и влюбленные мужчины, плачущие от слад-' кой боли. Нет, она не хотела, чтобы он плакал, достаточно знать, что ее мужчина на это способен.
– Я знаю руандийцев, которые тоже плачут от любовной тоски.
Она таких не знала.
– Я хочу, чтобы ты научил меня любви белых.
– Все, что я могу, - научить тебя моей любви. И иногда она ничем не отличается от любви черных.
В соседнем номере испуганно закричала женщина. Потом они услышали шум какой-то возни, громкие крики, грохот падающих стульев на балконе и наконец протяжное и пронзительное «нет», стихшее в глухом шлепке. На металлическом навесе над баром у бассейна лежало распростертое тело Мелиссы, самой худой и страшной проститутки отеля.
– Вот черт! Дрянь! Она специально сбросилась, чтобы мне насолить.
Голый толстый бельгиец махал руками на соседнем балконе. Десантники, усердно загоравшие у воды, подняли головы. Два туриста, плававших в бассейне, остановились, но потом снова принялись за размеренный кроль. Жантий кричала: «Мелисса! Мелисса!» Валькур спросил: «Ты все еще хочешь, чтобы я научил тебя любви белых?» Пролетев три этажа, там внизу на обжигающей алюминиевой крыше лежала и хрипела Мелисса. Жантий истошно кричала. «Он хотел ее убить. Позовите полицию!» Толстяк протестовал: «Просто пьяная, мерзкая шлюха».
Напрасно Жантий кричала, а Валькур пытался вести переговоры и угрожать - руководство отеля так и не вызвало полицию. Глава службы безопасности бельгийского посольства, обедавший в баре у бассейна, взял дело в свои руки. На моего коллегу, объяснил он, напала нищая проститутка, она хотела его ограбить, он защищался, вот и произошел несчастный случай. Посольство, без сомнения, имеющее представление о правилах хорошего тона, займется бедняжкой и возместит ей все медицинские расходы. Бельгиец, похожий на огромную булькающую пивную бочку, стоял рядом в коридоре, вертел своим скрюченным, как запятая, пенисом и соглашался с каждым словом своего вышестоящего коллеги, который в заключение сказал, обращаясь к Валькуру: «Мсье, вы завели все самые плохие знакомства, которые только могут быть. Это рискованно… И потом, скажите мне, может, все-таки не стоит вмешиваться в судьбы этих людей?»
Они обошли все отделения больницы, пронеслись мимо всех убогих кроватей и циновок, описывая Мелиссу персоналу. В отделении скорой помощи даже пришлось повысить голос. Никакую Мелиссу сегодня в БЦК не привозили.
Тело Мелиссы так и: не нашли. Толстый бельгиец провел два дня в посольстве, потом вернулся на родину. В баре Мелиссу сменила другая девушка, которая вот уже несколько месяцев ждала разрешения приступить к работе. На следующий день после происшествия никто о нем уже не вспоминал. Валькур и Жантий отправились подать жалобу в республиканскую прокуратуру. Их принял заместитель главного прокурора, из уважения к Валькуру, как-никак гражданину Канады, страны-донора, которая поддерживает нейтралитет и выделяет средства, закрывая на все глаза, - в общем, замечательная страна.
В нескольких словах Валькур изложил суть дела, подчеркнув, что тело исчезло после того, как сотрудники службы безопасности бельгийского посольства пообещали отвезти его в больницу. Почему бы не спросить у них? Где этот бельгийский консультант? Высокопоставленный чиновник прервал его и развел руками, подобно кюре, который готовится благословить свою паству или произнести длинную проповедь. Представитель республики понимал возмущение канадца, но…
– Мы, пусть и не так давно, как вы, тоже стремимся построить сильное демократическое государство, ищем для этого разные пути. Мы тоже верим в правовое государство и создаем его, хотя и не без местных особенностей, которые порой удивляют, но их необходимо уважать. Вы взываете к правовому государству и полагаетесь на нас. Это знак уважения к нашей демократии, что не может меня не радовать. Вполне очевидно, что вы не являетесь жертвой пропаганды этих презренных тварей тутси, злоупотребляющих добрым отношением нашей республики к ним. Все же позволю себе заметить, что вы водите странные знакомства - среди ваших друзей Рафаэль из Народного банка, который ради собственной выгоды водит своих сестер к белым. Вы также участвовали в подготовке этих, так сказать, показушных похорон некоего Метода, который перед смертью попытался развалить туристический сектор экономики нашей спокойной страны, намекая на чудовищную болезнь, которая так редко встречается, что ее название известно лишь немногим гражданам. Я вам так скажу: мне кажется, что эти ошибочные суждения возникают из-за огромной потребности в поверхностной дружбе, из-за превратностей одиночества. Тутси - народ веселый и доступный. Я понимаю, иностранец может поддаться их чарам, потерять голову и буквально ослепнуть. Но мы сейчас не об этом. Кстати, вы знаете, господин Валькур, что я учился в Канаде. Да, в Лаваль-университете. Но тот французский, на котором там говорят, скорее похож на невнятный креольский лепет, так что я предпочел ему свой негритянский французский и закончил учебу в Бутаре…
