Аля Аль-Асуани - Чикаго
Голос Шаймы, перешедший в шепот, заставил его трепетать. Пожимая ей руку, он заметил, какая она мягкая.
Вернувшись домой, Тарик увидел, что все там на своих местах — свет включен, учебник по статистике открыт, на столе стакан с чаем, пижама брошена на кровати. Все, как он оставил. Однако сам он был уже другим человеком. Новые чувства пылали у него в груди. Его охватило такое волнение, что он сбросил одежду и, оставаясь в нижнем белье, начал ходить взад-вперед по комнате, затем упал на кровать и уставился в потолок. Ему показалось, что все, что с ним произошло, нереально. Как он мог вести себя с ней таким образом? Откуда набрался смелости? Первый раз в жизни он вышел погулять с девушкой. Ему не верилось, что это он сидел рядом с ней в метро. Даже сейчас он думал, что эта встреча была сном, и если он встанет и пойдет искать ее, то не найдет. О Боже! Почему его так к ней тянет? Она заурядная провинциалка, не красавица, как десятки других, которых он видел каждый день в Каире. Что же в ней особенного? Привлекла ли она его физически? Да, это правда, ее полные губы могут доставить разнообразные удовольствия мужчине, а широкая одежда помимо ее воли время от времени облегает тело, очерчивая его… грудь, которую невозможно не заметить. Однако Шайму нельзя было сравнить ни с американскими студентками Иллинойса, ни с египетскими невестами, к которым он сватался, и уж совсем невозможно было поставить в один ряд с обнаженными красавицами из порнофильмов, которые разжигали в нем страсть. Чем она ему приглянулась? Может, своей кротостью или бесхитростностью? Может быть, она просто вызвала сочувствие своим плачем? А может, пробудила у него ностальгию? Действительно, все в ней было египетским: хлопковая галабея с цветочками, изящная белоснежная шея, точеные ушки с золотыми сережками в форме виноградной лозы, какие носят провинциалки, чистые маленькие ступни, обутые в шлепки, с аккуратно подстриженными ногтями, и ни капли лака, как и положено для совершения намаза. Сидя рядом, он уловил исходящий от ее тела легкий аромат чистоты. Он чувствовал, чем она его привлекает, но не мог дать этому определения. Что-то чисто египетское, как фуль, таамия, бисара[12], как звонкий смех, как восточный танец, как призыв шейха на молитву в священный месяц Рамадан, как голос матери, зовущий его после утреннего намаза, как все, чего ему так не хватало эти два года.
Тарик был занят своими мыслями, пока не услышал бой часов в гостиной. Вспомнив о задании по статистике, с криком «о Боже!» он вскочил с постели, сел к письменному столу и зажал голову руками, пытаясь выйти из нового для себя состояния и сосредоточиться. Постепенно он погрузился в работу, получил верный ответ при решении первой задачи, второй, третьей. Закончив пятую, он по заведенной традиции мог позволить себе проглотить небольшой кусочек басбусы, но, к собственному удивлению, впервые не захотел это сделать. Материал урока отложился в его голове, и за следующие полчаса он справился с несколькими новыми задачами. Он подумал было о коротком отдыхе, но, опасаясь, что рабочий настрой может исчезнуть, продолжал заниматься, пока не услышал звонок в дверь. Тарик с головой, полной цифр тяжело поднялся, открыл дверь и увидел перед собой ее. Она была все в той же одежде. Лицо Шаймы в спокойно-голубом свете коридора казалось еще красивее, чем при дневном освещении. Она поздоровалась с ним и протянула тарелку, накрытую фольгой:
— Ты, конечно, не успел приготовить ужин и голодный. Я сделала тебе пару бутербродов. Бери!
При всем своем воображении я и представить не мог того, что произошло дальше. Пьяный и возбужденный, я открыл дверь и сразу протрезвел от шока. Как будто я парил в облаках и вмиг рухнул, ударившись головой о твердую землю. Какое-то время я стоял, оторопев, не в силах что-либо произнести. Передо мной стояла дама в годах, за сорок, может даже лет пятидесяти, черная, толстая, с заметно косящим левым глазом. На ней было старое синее платье, протершееся на локтях, настолько тесное, что повторяло жировые складки на ее теле. Она улыбнулась, обнажив крупные кривые, желтые от никотина зубы, и радостно закричала:
— Вы Наги?!
— Да. Чем могу помочь? — спросил я ее, хватаясь за последнюю надежду, что произошла какая-то ошибка, что она не может быть женщиной, которую я жду.
Однако она мягко отодвинула меня и вошла, нарочито покачивая корпусом, чтобы казаться соблазнительной.
— Я думала, сердце подскажет тебе. Я Донна, дорогой. Милая квартирка. Где спальня?
Когда она села на кровать, при комнатном освещении ее лицо стало еще более уродливым. Мне казалось, что я в бреду, что это не может происходить на самом деле. Будет лучше, подумал я, включить мозги. Я сел на стул напротив нее и налил себе еще.
— Ты и правда симпатичный, но на Анвара Садата не похож, — сказала она, разглядывая меня с улыбкой. — По телефону ты обманул меня, чтобы заманить к себе. Так?
Я молча пригубил вино.
— Хочешь?
— Нет, спасибо. Вино я пью только после ужина. У тебя виски есть?
— Нет, к сожалению.
— Ну, тогда… А из еды есть что-нибудь? Я есть хочу.
— В холодильнике.
Я избегал смотреть на нее. Она встала, подошла к холодильнику, открыла его и тут же недовольно крикнула:
— Сыр, яйца и зелень? И это все, что у тебя есть? Этим только кроликов кормить. Я хочу горячий ужин. Ты же щедрый, дорогой. Пригласишь меня сегодня в хороший ресторан, правда?
Я не ответил ни слова, осушил залпом стакан, почувствовав, как сердце наполняется грустью, и налил еще. Все это время я смотрел вниз, а когда поднял взгляд, увидел, что она уже разделась и стояла посреди комнаты в одной комбинации. В слабом свете ее огромное черное тело в растяжках и многочисленных бородавках казалось крупным животным, выловленным из морской пучины. Она подошла настолько близко, что я почувствовал, как она прикоснулась грудью к моему лицу. При этом она дышала с одышкой курильщицы. Положив руку мне на бедро, она прошептала:
— Давай, дорогой. Я поведу тебя в рай.
От нее исходил запах зловонного пота, смешанного с дешевыми приторными духами. Я встал, отстраняясь от нее, и, собравшись с духом, произнес:
— Донна, мне очень жаль. Но на самом деле я сейчас не совсем такой, как надо.
Она снова приблизилась ко мне и прошептала:
— Я знаю, как тебе помочь.
На этот раз я отгородился от нее рукой, чтобы она не дотронулась до меня, и сказал более решительно:
— Рад знакомству с тобой, но, по правде говоря, я очень устал и никак не смогу…
Она смотрела на меня, пытаясь понять, в чем дело, потом вдруг опустилась на колени, положила руку мне между ног и прошелестела:
— А как насчет минета? Я в этом разбираюсь. Я доставлю тебе такое удовольствие!
— Нет. Спасибо.
— Как хочешь!
Она медленно поднялась и начала собирать одежду:
— Но ты мне заплатишь.
— Что?!
— Слушай, я не шучу! Мы договаривались о 150 долларах. Ты их заплатишь, потому что я уже здесь. Все равно, спала я с тобой или нет.
— Но я…
— Ты заплатишь 150! — закричала она. Ее лицо налилось кровью, и она уставилась на меня своим правым глазом, причем особенно жуткое впечатление производил левый, скошенный в сторону.
— Не буду я платить! — твердо заявил я.
— Нет, будешь!
— Не дам тебе ни доллара! — вышел я из себя.
Вдруг она как ненормальная схватила меня за рукав пижамы и стала с силой трясти:
— Я покажу тебе, как обращаются с женщинами в Америке! Женщина здесь полноправный гражданин. Это вы там в своей пустыне, откуда ты приехал, думаете, что мы недостойны уважения.
— Я уважаю женщин, а не шлюх.
Она вперила в меня взгляд и вдруг… дала пощечину. Я резко дернул головой назад, она промахнулась и попала мне по правому уху. Я ощутил головокружение и тошноту. От унижения, разочарования и под действием алкоголя я потерял контроль над собой и толкнул ее в плечо.
— Пошла вон! — заорал я.
Она попятилась, я толкнул ее еще сильнее. Она не удержала равновесия и свалилась на пол.
— Убирайся сейчас же, шлюха, или я позвоню в полицию, и они заберут тебя!
Она оставалась в том же положении — ноги враскорячку, руки уперты в пол, голова запрокинута назад — как будто разглядывала что-то на потолке. Я стал обзывать ее последними словами, которые только знал на английском. Она с ненавистью посмотрела на меня, подняла руку и погрозила пальцем. Собравшись что-то сказать, открыла рот, но… ее лицо исказилось, и она разрыдалась. От растерянности я молча продолжал смотреть на нее. Я никак не мог предположить, что все закончится именно так. Вдруг я ощутил к ней жалость, которая перешла в раскаянье.
— Донна, извини. Я просто пьян, — произнес я тихо.
Ответа не было, и я подумал, что она не расслышала. Не поднимая головы, она всхлипнула:
