Маргарита Симоньян - В Москву!
«Обязательно нужно уехать в Москву и сделать карьеру, — подумала Нора. — Тогда я хоть каждый день смогу так шикарно обедать».
Сотрудники «Вольной Нивы», напившись пива, поднялись наконец в редакцию, чтобы заняться тем, ради чего они пришли на работу — пообщаться в любимом форуме. Компьютер в газете был только один. Старики не умели им пользоваться, а молодежь со вчера занимала очередь.
Первым к компьютеру сел белобрысый верстальщик Боря, известный под ником Перрон Останется. На форуме выскочил новый сабж:
УЖОСЫ нашего городка!!!!!! Потный упырь Звездомойник трахнул Леночку!!!!
Написав, Перрон Останется уступил место корректору Николаю, человеку с ником Упездыш. Как ни хотелось Перрону посидеть у компа подольше, все-таки больше хотелось, чтобы кто-то ему ответил. А кто же ему ответит, если все участники форума стоят в очереди к компьютеру?
А ты нибось сам ее хотел трахнуть и пыжишся от зависти, — написал корректор Упездыш и уступил место секретарше Пушистой Кошечке.
Вы оба хотели ее трахнуть а звездамойник грязная скотина, — написала некрасивая секретарша.
Он не скотина, а свенья. Интересно какая у него зарплата? — отозвался корректор.
И в форуме развилась вот такая дискуссия:
Перрон Останется:
А ты что самый умный? Все и бес тебя знают что Звездомойник свенья.
Упездыш:
Нихуа ты не знаешь.
Перрон Останется:
Ты ашипка прероды
Пушистая Кошечка:
Мальчики, не ругайтесь.
Упездыш:
А ты жертва аборта.
Тут в кабинет заглянул Звездомойник. Он увидел Перрона и спросил:
— Наша новая ведущая сюда не заходила? Катя называется.
— Не, Валентин Леонидович, не видел, — ответил Перрон Останется, почтительно вставая.
— Очень правильно, что вы Леночку уволили. Она была бесталанна, — добавил он.
— Много ты понимаешь, — огрызнулся Звездомойник, не терпевший, когда люди низшего уровня говорили ему больше, чем «да, Валентин Леонидович» или «нет, Валентин Леонидович».
— Извините, — расплылся в улыбке Перрон. Он был польщен, что Звездомойник впервые сказал ему две фразы подряд. Перрон увидел в этом грозное предзнаменование грядущих повышений зарплаты. Он ринулся к компьютеру и написал:
Я вот щас подумал всетаки Звездомойник нормальный мужик.
И, пока никто не успел ответить, тут же завел новый сабж:
— Бабоюбов съебался в Москву!!!!!!! Работает на третьем канале асистентом помошника осветителя!!!!!
Коллеги немедленно прокомментировали.
— Конечно с таким папой легко сделать карьеру.
— А кто у него папа?
— Папа у него никто. Это деаспора за него милион долларов отдала чтобы туда устроится.
— А он что неруский?
— А где ты в москве видел руских?
— А какая у него зарплата?
— Пятьсот долларов.
— Да ну на фиг! Таких зарплат не бывает.
— А мне Москва и даром не нужна.
— И мне даром не нужна.
— А ты что самый умный? Она и бес тебя никому даром не нужна.
— А ты там был?
— В отличии от тебя был в детстве. И даже в мавзолей ходил.
— Масква гамно.
— А ты ашипка природы.
— А ты жертва аборта.
— Вы оба жертвы аборта.
— Заткнись мурло.
— Ты сам заткнись мурло.
— Я тебе морду набью.
Взбодрившись таким образом, Перрон Останется, Упездыш и Пушистая Кошечка хором пошли покурить на крыльцо, где тут же обратились верстальщиком Борей, корректором Николаем и некрасивой секретаршей.
— Ну что, друзья, куда пойдем пиво пить вечером? — спросил Боря.
— Да пойдем, ребята, ко мне, — ответил Николай.
— Отлично, с меня тогда закусь.
— Пора уже сваливать. А то эта работа никогда не кончится, — резюмировала секретарша.
К вечеру в форуме объявился и сам Бабоюбов, сменивший по случаю переезда в Москву ник Ебанат Кальция на ник Владимир Петрович. Он последовательно и подробно ответил всем бывшим коллегам, демонстративно соблюдая правила орфографии, для чего то и дело смотрел в словарь. Суть ответов сводилась к тому, что Москва — это рай на земле, но таких дебилов, как вы, в этот рай не возьмут даже чистить картошку. Полюбовавшись на новый коммент и представив лица коллег, когда они будут его читать, Бабоюбов поменял слово «картошку» на слово «конюшни».
Так получилось красивее:
Вас дебилов в Москву не возьмут даже чистить конюшни!
Но никто Бабоюбову не ответил, потому что уже было поздно, и все ушли по домам, в которых не было Интернета. Он знал, что все ушли, но все равно оставался на форуме, тоскливо глядел в монитор и ждал, что случится чудо и кто-нибудь из дебилов хоть что-то ему напишет, а сам он ответит обратно, а тут ему снова напишут, и так он сбежит от тоски.
Непосредственно газетой в газете занимались четверо из пожилых и идейных, и две молодые дуры, которым больше всех надо, — Маруся и, собственно, Нора.
Трудоголик Шмакалдин заканчивал двухполосный опус к юбилею комсомольской организации, который в крае отмечали весь год — с таким же остервенением, с каким в остальной стране — юбилей Пугачевой. Опус был призван лизнуть губернатора и заодно вспомнить про комсомольцев.
Все поколения советских людей (и мы с вами в том числе!) вышли из комсомола, прошли его школу, впитали его здоровый дух. Поэтому в этот день будет более чем уместно и (чего уж там!) честно поговорить о человеке, который…
(тут Шмакалдин пока оставил пустую строку, чтобы дождаться особенно лирического настроения, необходимого для описания добродетелей губернатора)
…о нашем Батьке Демиде, попытаться проанализировать его влияние на молодежь России двадцатого столетия!
Ж. Луговая корпела над сельхозобзором «Что ждет Буренку?» о состоянии мясо-молочной промышленности. В обзоре делался вывод, что, пока у власти кремлевская клика, ничего хорошего Буренке не светит.
Она же готовила информашку «Спасти Кубань, а может, и Россию» — о плановом заседании временной чрезвычайной комиссии края (коротко ВЧК). Комиссию эту собрали, поскольку шла уборочная — дело всегда чрезвычайное.
Заседание ВЧК постановило запретить вывоз из края зерна. «Хоть бы оно все и погнило, зато в Кремле утрутся», — закончила информашку Ж. Луговая.
Международница Антонина Забыдько написала эссе «НАТО, руки прочь от сербов!»
Телекритик Татьяна Лазутчица — обзор московских телеканалов «Грех клеветы на душу тяжко ляжет».
Нора зашла в кабинет, вдохнула миазмы гераней, растворимого кофе и свежего пота коллег и подошла к своей подруге Марусе. Талантливая Маруся приехала в краевую столицу из дальнего хутора и подрабатывала в «Вольной Ниве» автором приходивших в редакцию писем. Нора заглянула ей через плечо. Маруся, поправляя элегантный пирсинг в носу, писала:
«На Покров день мы, хуторяне, тоже, как порядошные, надумали отдохнуть. Оно и понять нас можно. Хотя и забот-хлопот полон рот: и разжишки на зиму нету, кукурузянье не склали до кучи, и сковородки в куте больно пусто брякают. Ну, вот мы подчепурились, через плетень перехильнулись и пошлепали на базар растобыривать тары-бары да чехвостить постылую нонешнюю жизнь, московские игрища да позорников и шибельников, которые в Кремле. Унадились русский народ сничтожать, реформаторы-потрошители.
Раздумакивая таким вот макаром, порешили мы вам в редакцию отписать и задать вопрос, может, вы нам подскажете: правда ли, что хотят назад возвертать Чубайса в правительство? Так мы всем хутором на рельсы выйдем, ежели это так.
А еще телевизор смотреть нету мочушки. Там бабы титьками трясут и одни американские фильмы, которыми наших детей оболванивают, а еще прокладки и сникерсы, а нам уже хлеба купить не на что. А по радиво русских песен совсем нет.
Досадно. Стыдно. Обидно».
— Кстати, о сникерсах, — сказала Маруся, — будешь?
Она залезла в джинсовый рюкзак с нашитым на него пацификом и протянула Норе половину «Сникерса».
— Ну как тебе «письмо из хутора Новотитаровского»? Патриотичненько?
— Аутентичненько, — ответила Нора.
— Не понтуйся — «аутентичненько», — передразнила Маруся. — Это ты от своего олигарха новых слов набралась? Уже весь город знает, как вы в «Лурдэсе» зажигали. Целовались на глазах у официантки, на лодке загорали голышом, — сказала Маруся, махнув ярко-синей стрижкой.
— Да ты с ума сошла! — воскликнула Нора. — Мы за ручки даже не держались!
— Ладно, кому другому расскажи. А то я тебя не знаю. Не боись, я никому не скажу. Не хочешь рассказывать — не рассказывай. Тогда помоги мне придумать, как назвать автора письма. Степан Хуторской подойдет, как считаешь?
