Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается

— Это моя телефонная линия, и я хочу, чтобы она прослушивалась, — дал логичное объяснение мистер Гэффни. — Ну, теперь вы видите? Вы можете положиться на Джерри Гэффни. Прослушиваю эту линию только я сам.

— А моя телефонная линия прослушивается? — Йоссарян счел, что должен задать этот вопрос. — Я веду много деловых разговоров.

— Дайте-ка я проверю. Да, ваша организация прослушивает вашу линию. Вероятно, и в вашей квартире стоят «жучки».

— Мистер Гэффни, откуда вы все это знаете?

— Зовите меня Джерри.

— Откуда вы все это знаете, мистер Гэффни?

— Потому что, мистер Йоссарян, я ставил на вашу линию прослушивающую аппаратуру и, по всей видимости, я — одна из сторон, которая и оборудовала вашу квартиру «жучками». Я вам дам один совет. У любой стены могут обнаружиться уши. Если вы хотите, чтобы ваш разговор никто не прослушал, говорите только с открытым краном. Если хотите заняться любовью, то делайте это только в ванной комнате, или на кухне, или под кондиционером, а вентилятор ставьте на макси… Именно так! — одобрительно сказал он, когда Йоссарян со своим беспроводным телефоном перешел на кухню и до предела вывернул оба крана, чтобы его разговор не стал достоянием других. — Наша аппаратура ничего не принимает. Я вас едва слышу.

— А я ничего и не говорю.

— Научитесь читать по губам.

— Мистер Гэффни…

— Называйте меня Джерри.

— Мистер Гэффни, вы прослушиваете мой телефон, вы понатыкали «жучков» в мою квартиру?

— По всей видимости, понатыкал. Я дам одному из моих следователей указание проверить. Я ничего не утаиваю. Мистер Йоссарян, у вас имеется переговорное устройство для связи с обслуживающим персоналом в холле. Вы уверены, что в настоящий момент оно не включено? Видеокамеры за вами сейчас не наблюдают?

— Кому бы это могло понадобиться?

— Во-первых, мне, если бы мне за это заплатили. Теперь, когда вы знаете, что я говорю правду, мы можем стать близкими друзьями. Только так и можно работать. Я думал, вы знаете, что ваш телефон прослушивается, что ваша квартира, по всей видимости, оборудована «жучками», что ваша корреспонденция перлюстрируется, ваши поездки контролируются, а ваши кредитные карточки и банковские счета находятся под наблюдением.

— Проклятье, я сам не знаю, что я знаю. — Йоссарян с протяжным стоном впитывал эти отвратительные сведения.

— А вы будьте оптимистом, мистер Йоссарян. Всегда будьте им. Насколько мне известно, скоро вы станете одной из сторон брачного процесса. Вы можете считать все это само собой разумеющимся, если у вашего руководства имеются финансовые возможности платить нам.

— Вы и такими вещами занимаетесь?

— Я часто занимаюсь такими вещами. И это ведь только ваша компания. Почему вас должно беспокоить, что там слышит «П и П М и М», если вы никогда не говорите ничего такого, что вам хотелось бы утаить от вашей компании? Пока что вы мне верите, правда?

— Нет.

— Нет? Не забывайте, мистер Йоссарян, я все это записываю, хотя и буду счастлив стереть все, что вы попросите. Как вы можете скрывать что-то от «П и П М и М», если вы участвуете в ее доходах? Разве все не участвуют в ее доходах?

— Я никогда не делал публичных заявлений на этот счет, мистер Гэффни, и не собираюсь их делать теперь. Когда мы можем встретиться, чтобы начать?

— Я уже начал, мистер Йоссарян. Сеньор Гэффни не теряет времени даром. Я послал в правительство запрос на ваше досье в рамках Закона о свободе информации, а еще мне должны прислать данные на вас из одного из лучших агентств по оценке кредитоспособности граждан. У меня уже есть номер вашего социального обеспечения. Ну, вам это нравится?

— Я нанимаю вас не для того, чтобы вы собирали информацию на меня!

— Я хочу выяснить, что знают о вас те, кто вас выслеживает, до того, как я выясню, кто все они такие. Сколько их, вы сказали?

— Ничего я не говорил. Но я насчитал не меньше шести, но двое или четверо из них, может быть, работают вместе. Я заметил, что они ездят в дешевых автомобилях.

— Малолитражки, — пунктуально поправил Гэффни, — чтобы не так бросаться в глаза. Вероятно, именно поэтому они и бросились вам в глаза. — Гэффни казался Йоссаряну исключительно точным. — Значит, вы говорите, шесть? Шесть — хорошее число.

— Для чего?

— Для дела, конечно. В числах заключена безопасность, Мистер Йоссарян. Например, если один или двое из них вдруг решат прикончить вас, то у нас будут свидетели. Да, шесть — очень хорошее число, — радостным голосом продолжал Гэффни. — Лучше, конечно, если бы их было восемь или десять. Не думайте пока о встрече со мной. Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них догадался, что я работаю на вас, если только не выяснится, что они работают на меня. Я люблю иметь решения прежде, чем задача сформулирована. Пожалуйста, выключите воду, если только вы не занимаетесь сексом. А то я уже охрип от крика и едва вас слышу. И потом, вода вам совершенно не нужна, когда вы говорите со мной. Ваши друзья называют вас Йо-Йо? А некоторые — Джон?

— Только мои близкие друзья, мистер Гэффни.

— Мои называют меня Джерри.

— Должен вам сказать, мистер Гэффни, что разговор с вами действует мне на нервы.

— Я надеюсь, это пройдет. Если вы позволите, то это сообщение вашей медицинской сестры было весьма обнадеживающим.

— Какой медицинской сестры? — быстро ответил Йоссарян. — Нет у меня никакой сестры.

— Ее зовут Мелисса Макинтош, сэр, — поправил его Гэффни, неодобрительно кашлянув.

— Вы и мой автоответчик прослушивали?

— Это делала ваша компания. Я всего лишь выполняю заказ. Я бы не стал это делать, если бы мне не платили. Пациент выздоравливает. Никаких признаков инфекции не обнаружено.

— Я думаю, это просто феноменальный случай.

— Мы счастливы, если вы довольны.

А о месте пребывания капеллана по-прежнему ничего не было известно; его где-то удерживали с целью обследования и допросов, после того как, благодаря Закону о свободе информации, он нашел Йоссаряна в больнице и снова ворвался в его жизнь с проблемой, решить которую сам был не в силах.

Йоссарян лежал на своей больничной кровати, уставившись в потолок, когда его нашел капеллан; Йоссарян, не ответив на осторожный стук, с выражением крайней враждебности смотрел, как приоткрылась на дюйм дверь, и увидел, что в его палату робко заглядывает лошадиное вежливое лицо с шишковатым лбом и редкими пучками соломенных волос, обесцвеченных блеклой сединой. Глаза под розовыми веками загорелись, как только увидели Йоссаряна.

— Я так и знал! — сразу же радостно воскликнул обладатель лица. — Я непременно хотел увидеть вас еще раз. Я знал, что найду вас! Я знал, что узнаю вас. Как хорошо вы выглядите! Как я рад, что мы оба все еще живы! Я хочу возрадоваться!

— Вы что еще за хер? — строго спросил Йоссарян.

Ответ последовал мгновенно.

— Капеллан, Таппман, капеллан Таппман, Альберт Таппман, капеллан? — капеллан Альберт Таппман был многословен. — Пьяноса? ВВС? Вторая мировая?

Наконец, Йоссарян позволил осмысленному выражению появиться на своем лице.

— Черт меня побери! — В голосе у него появилась некоторая теплота, когда он, наконец, понял, что снова, после более чем сорокапятилетнего перерыва, видит армейского капеллана Альберта Т. Таппмана. — Входите. Вы тоже хорошо выглядите, — великодушно сообщил он этому тощему, изможденному, измученному старику. — Да садитесь же, Бога ради.

Капеллан покорно сел.

— Ах, Йоссарян, я сожалею, что нашел вас в больнице. Вы очень больны?

— Я вообще не болен.

— Это хорошо, правда?

— Да, это хорошо. А вы как?

Капеллан моментально смутился.

— Начинаю думать, что неважно, да, может быть, совсем неважно.

— Значит, плохо, — сказал Йоссарян, обрадованный тем, что время говорить о деле наступило так быстро. — Тогда расскажите мне, капеллан, что привело вас сюда. Если вы по поводу еще одной встречи ветеранов, то вы пришли не к тому человеку.

— Это не по поводу встречи, — вид у капеллана был несчастный.

— А по поводу чего?

— У меня неприятности, — просто сказал он. — Думаю, это может быть серьезно. Я не понимаю, что происходит.

Он, конечно, уже был у психиатра, который сказал ему, что он весьма вероятный кандидат на старческую депрессию и уже слишком стар, чтобы ждать каких-либо других депрессий, получше.

— Это у меня тоже есть.

Было высказано предположение, что капеллан, вероятно, воображает все это. Капеллан, как он воображал, не воображал, что воображает что-либо из происходящего с ним.

Одно, по крайней мере, было вполне определенно.

Когда оказалось, что никто из непрерывного и пугающего потока все новых и новых посетителей, материализующихся в Кеноше с официальным заданием допросить его в связи с его неприятностями, не имеет ни малейшего намерения помочь ему хотя бы понять, в чем собственно состоят его неприятности, он вспомнил Йоссаряна и подумал о Законе о свободе информации.