Александр Вяльцев - BLUE VALENTINE
— Ты убиваешь меня! Никогда не думала, что ты можешь быть так жесток! Я прошу тебя: оставь меня теперь!
— Нет, нет, нет! Я буду тебя лечить.
— А если я умру от такого “лечения”?
— Может быть, это будет лучше?
— Может быть. Тогда бы уж поскорее!
У нее появилось серьезное желание умереть, даже умереть вместе, по-японски.
— У нас еще будет время об этом подумать. — Он говорил это спокойно. Сегодня ночью он весьма приблизился к сей развязке. У него были сильные козыри: отступать ему некуда, как бойцам Красной армии.
Оксана сказала, что, узнав о его “возвращении”, друг сжег все свои рукописи. Что ж, поделом. Хотя — это поступок, думал Захар (было там два или три симпатичных рассказа). Тот смог сжечь рукописи. А что смог сделать Захар? Уехать в Батуми, пить?… И еще много-много ночей у него был этот потолок на даче у Лёши. Может быть, он стоил всех рукописей. Никогда он не забудет этого чудовищного потолка, каждую доску его, пробуравленную взглядом до дыр, каждый гвоздь.
Они говорят о доброте, щепетильности… Увести жену человека, которому пожимаешь руку, рассуждаешь о творчестве! Захар был способен увлечься, он даже был готов допустить постель и измену жене. Но измену другу! Он мог поклясться, что ни разу в жизни не взглянул на жену друга с этой точки зрения. Все они были для него бесполыми. Тут был какой-то блок, мгновенный рефлекс. В России потому и не было армянских законов, запрещающих жене встречаться с мужчинами отдельно от мужа, — что в европейском сознании сильно утвердилось понятие порядочности. Впрочем, изменить жене — тоже непорядочно. Но тут хотя бы — свой человек: уж если она не поймет, то никто не поймет. И не простит. Священна — чужая собственность. Изменяя жене, ты в первую очередь изменяешь себе, своему представлению о судьбе, семье, изменяешь всей прежней жизни, своей собственной. Изменяешь своему прошлому. А прошлое для человека весит побольше теперь и всех его радостей.
И теперь Захару уже нельзя было надеяться на победу. Он прежде всего не мог доверять ей. Замешкается он чуть-чуть — и она сбежит. Или сделает, скажет что-то такое, отчего он сам уйдет. Второе — тактически неверно, но так скорее всего и будет. Он не перенесет ее слез, криков и оскорблений. Хотя он понимал, что она теперь не в себе.
Между тем, шли дни, она не ходила на работу, немного успокоилась. Каждый день Захар, по заведенной в Батуми традиции, приносил вино, они ничего не обсуждали, молча играли в шахматы, что никогда раньше не делали, чтобы убить время.
Кажется, ничего не выйдет. Он вошел в комнату — она за компьютером: играла в пасьянс. Его передернуло! Полгода они провели так: он на диване читает, она играет на компьютере. Теперь он знал: она была вся в любви, как кошка, и только этим спасалась. Такой одуряющий наркотик… И что же — опять?! У них не может быть ничего иного?…
Он взял трубку и позвонил. Пусть приедет. “Все решим и выясним.” Она была не в себе, металась вокруг Захара, ломала руки:
— Зачем ты ему позвонил?! Что ты задумал?! Чего ты хочешь добиться?!
Весь вечер Захар развлекал ее разговорами. Ему уже было все равно. Будущего все равно нет. Страшил только чердак у Лёши…
Horror! Каждый день он открывал все больше ужас ситуации. Как жаль, что она не была с ним откровенна — тогда, когда все начиналось. Теперь ему казалось порой, что болезнь уже неизлечима.
Вообще, многое узнал (в разговорах под вино, между истериками, убийственно откровенных). И что знаменитая Ариша вовсе не “выкрутилась”, и что вообще все очень грязно в жизни: их знакомые барышни сплошь и рядом изменяли мужьям и даже рожали детей от чужих мужчин. И ничего, люди с этим живут, и крыша у них не едет. Не разум, а страсти правят человеком, и никто не хочет за них платить (кроме как ежедневной мукой обмана).
И еще он узнал: встречи не будет. Оксана заставила его отказаться. Или ему слабо.
Итак, Захар как бы “победил”: друг отказался от нее при нем. Для этой незапланированной встречи Захару понадобилось, чтобы Оксана еще раз сбежала, пока он был в гостях у Даши. А он бросился ее разыскивать. И разыскал. Они шли по переулку, а Захар неожиданно вывернул из перпендикулярного и очутился прямо перед ними. Оксана отбежала, и они стали говорить. И друг отказался. Скрепили договор рукопожатием. Захар вынудил его на это. Иначе, он, может быть, убил бы его.
Поразительно, но все, что случилось — уже не было проблемой для него (“обманутый муж”). Ему, оказывается, еще “повезло”. С ним были откровенны. Может быть, она уже жалела об этом. Потому что Захар разрушил их маргинальный союз. В следующий раз будет “умнее” — подобно другим женщинам, годами обманывающим мужей.
Его хотя бы не обманывали, за исключением самого факта любви, отчего он был лишен возможности оказать помощь. Теперь, может быть, уже поздно. Он не мог сторожить ее — и не хотел. А она была как влюбленная кошка. Она не отвечала за себя. Быть еще раз брошенным или стать свидетелем безумия или суицида — вполне реальная перспектива для него.
Либо они оба сойдут с ума. Поистине, может быть, дачный потолок был лучше. Но до этого ему нужно попытаться: целиком изменить жизнь и создать для себя и нее новое бытие, что-то совместное, пока трудно вообразимое. Но не было никакой надежды и уверенности в ее силах. Да и в своих. Мир ужасен, люди — слабы и потому подлы (и это самые лучшие). К тому же быть каждый день свидетелем приливов такой любви, такой страсти, рядом с которой лишь его смерть что-то значила. Удерживать угрозой смерти — это было низко для него и обидно. Хотелось надеяться, что есть все-таки кое-что еще. “Господи, и это говорю я: гордый человек, воображавший за собой все достоинства и права на любовь самых лучших женщин! Как я раздавлен!” — Бегал он как безумный по квадрату комнаты.
Он всегда был уверен, что его достоинства сверкают ярче солнца. Он не учел, что люди склонны создавать неформальные отношения и суррогат брака, когда много времени проводят вместе. К тому же в таком выгодном месте, как работа: где нет скучного быта, детей, грязного белья, досадных мелочей ежедневного существования. Где они яко чисты ангелы. Водочка, веселье, свобода, тонкие духовные прелести: полигон для половых игр.
И мешать союзу таких “ангелов”!
“Эти добрые люди хотят меня убить.”
Он просил ее только об одном: не обманывать его и впредь, не обманывать, как обманывают других — щадя. Или боясь сделать выбор. Ну, и, конечно, не совершать суицида. Все остальное он берет на себя. А пока что — мрак, ничего не видно: как оно будет, как возможно чему-нибудь быть? Чем будет заниматься она? Чем — он? Каково ей будет сидеть дома — без ее любимого, замечательного радио, где у нее все так получалось, где ее все так любили, где такие замечательные люди? Но остаться там — это безумие! Это все по новой.
Да, теперь он “победил”. Но такой ценой, что, может быть, лучше проиграл.
А ведь он воображал, что теперешнее ее положение для всех лучше: ее избавил от мук совести, их — от выбора и безумного ожидания, когда N. сдастся… И ничего для них не закрыл, не прервал окончательно (пока). А надо рвать, потому что силы на исходе, ураган страстей крут, и любое решение, если уж Захар осмелился его принять, должно быть потрясающе прочным и бесповоротным. Все будет или выжжено, или сметено.
Такой вот был сюжет. Если переживет его — может быть, чего-нибудь напишет. Если еще будет писать. Отчасти из-за его писательств все и произошло. И — доверчивости, что женщина, будучи одна, может устоять. Весь последний, самый “ценный” год — вспоминался им с ужасом. С ужасом глядел на эти стены. В них копилась вся бесконечная ложность положения. Готовился взрыв.
Взрыв, однако, может быть, не последний. Теперь их любви “не хватило”, чтобы переступить через Захара и N. Или через пошлость обмана. Но кто знает, что будет дальше? Кто тут за что-нибудь отвечает?
— Будем биться с упорством обреченных, — утешал себя Захар.
В ощущениях — состояние постоянного гриппа.
Морозы внезапно кончились, словно и вправду наступила весна. Снег по-прежнему настырно лежал во всех садах и на газонах, но днем за окном и без солнца журчала вода. Все ожило и рассылало приглашения на скорый пир…
Еще совсем недавно Захар думал, что и ему есть место на этом празднике страсти. Оказывается — нет. Только в другом несообщающемся сосуде — жило чувство к нему. У него не было даже той надежды, что была у Рустама, бывшего дашиного мужа, — что его верность будет вознаграждена: нет общих детей и соперник к тому же “добр, как ангел”. На что уж тут рассчитывать?!
У Заточника было что-то вроде: пшеница мучима бел хлеб дает. С ним что-то странное творилось, доброе что-то. Амбиции и манфредизм куда-то исчезли. Что если — навсегда? Поломали ему крылья, его глупый понт и легкомысленную уверенность в жизни (в жизнь не верил, но удара ждал не отсюда).
