Александр Шелудяков - ЮГАНА
Югана с Галиной Трофимовной Чарымовой шли к бане не спеша: у одной под мышкой зажат маленький сверток, у другой – веник из молодых, свежих ветвей березы и целлофановый мешочек с мелко насеченной ромашкой и другими душистыми травами. Вблизи бани Югана услышала смех Тани и Богданы.
– Над чем это наши молодушки животики надрывают? – удивленно спросила Галина Трофимовна и, покачав головой, громко сказала, открыв дверь предбанника:
– С чего это вы, сударушки, смех горохом рассыпаете по бане и вокруг?
– Ой, не говорите и не спрашивайте, – отдышавшись от смеха, ответила Таня. – Намылись, запарились до того, что хлебный дух на волю запросился…
Югана замерла у открытой двери. Богдана стояла у зеркала обнаженная и расчесывала костяным гребнем волосы. «Хороша Богдана! Шибко красивое и крепкое у нее тело. Неужели Шаман такую девку проспит, прозевает?»
4На молодую весеннюю травку, на молодые листочки берез и осин, на все хвойное покрывало тайги юганской не выпала нынче роса, не запотели окна деревенских изб от теплого, парящего утренника, не окропило ночную землю влагой – быть днем грозе или проливному дождю: вороны на береговой изгороди с утра нахохлились, распушились в каком-то ожидании.
Югана стояла за спиной Андрея Шаманова и рассматривала портрет, только что заключенный в новую кедровую рамку. Эвенкийка ждала, когда новая работа займет место на стене. Больше года бился Андрей Шаманов над портретом старейшины Кайтёса Ильи Владимировича Заболотникова. Сколько раз Андрей чувствовал свое бессилие, недовольствие, временами хотелось бросить работу, но через неделю, месяц он снова возвращался к ней, и опять что-то не ладилось, и незаконченный портрет уходил в боковую комнату-темнушку. А вчера словно выросли у художника крылья, будто душа его омолодилась и запела, а руки эту песню души воплотили в образе языческого русского жреца Перуна Заболотникова.
Андрей Шаманов отошел в сторону от портрета и сел на табуретку. Югана тоже отошла, встала рядом с Андреем.
– Хо, Шаман ладно красками говорил! Человек русского племени Перуна идет лицом и грудью против ветра. Его длинные волосы ветер кидает как дым. – Югана говорила на эвенкийском языке, говорила гордо. – У Перуна Заболотникова крепкая и высокая шея; у него лицо Буй-Тура русского племени, а в глазах радость голубого неба, в глазах сила грома и молнии! У человека из Кайтёса в левом ухе большая золотая серьга волшебного золота – круг Тюр-тёса, семейный герб рода Перуна Заболотникова. У Шамана Перун молчит на картине, но он много скажет человеку, который на него будет смотреть. Руки русского Буй-Тура очень сильные, жилистные и совсем нестарые. Его руки могут взять боевое копье или тяжелый меч. Его руки могут лечить людей от болезней, могут управлять большим рулевым веслом обского коча, челна. Пошто он стоит у обрыва реки и облокотился на весло; пошто он смотрит на восходящее утреннее солнце? – сама себе задавала вопрос Югана и сама же отвечала: – На лице Перуна Заболотникова солнечная кровь жизни играет. Русский Буй-Тур прошел большую жизнь – ему сто лет, может, маленько больше. Он утреннему солнцу честно смотрит в глаза.
– Ты у меня, Югана, что искусствовед! Как расписала холст, хоть сейчас отправляй его в томский музей, – улыбнулся Андрей и, поднявшись с табуретки, направился к портрету, закрыл его лоскутом цветастого ситца. – Поеду-ка я, Югана, сегодня на рыбалку. Наверно, после обеда будет дождь или гроза. Хорошо бы поставить сети, глядишь, гром-батюшка поднагонит в сети пугливую рыбку, как зайцев в плетеный загон.
– Хо, какая рыбалка? – удивилась эвенкийка. – Югана давно Шамана просит, чтобы он сделал картину «Гимн Солнцу». У Шамана есть на картине голая женщина, у нее лебединая шея, высокая грудь и шибко хорошие бедра, ноги. Но нет у голой женщины лица, оно спрятано в волосах. Как можно так? Женщина совсем молчит на картине. А ведь она должна смотреть на утреннее солнце и говорить с ним…
– Ох, Югана, замучила ты меня с этим «Гимном Солнцу», нет покоя от тебя. Можешь ты понять, наконец, что не получается у меня «обнаженка». Нет желания давать напоказ людям то, что из века в век считается у женщин святым, затаенным…
– Хо, разве может женщина стыдиться своего сильного и красивого тела? Разве может женщина стыдиться своего желания забеременеть от мужчины? Пусть картина Шамана зовет женщин зачинать детей так же, как зачинается новый день от утренней зари в безоблачной синеве высокого неба. Все женщины должны зачинать детей в шалаше богини Умай-Катун, покровительницы женской красоты и материнства…
– Ладно, Югана… Как только появится у меня настроение, попытаюсь закончить «Гимн Солнцу», твой персональный заказ, – сказал Андрей, но неопределенно, лишь бы отговориться от упрямой эвенкийки.
– Нет, вождь племени Кедра будет сегодня делать лицо голой женщины! – в голосе Юганы чувствовалась скорее не просьба, а что-то вроде приказа. – Югана разговаривала с Богиней-Богданой…
– Ты показывала этот холст Богдане? – удивился Андрей Шаманов, – Ну, Югана, я даже не знаю, что тебе сказать…
– Говорить Шаману ничего не нужно. Югана все сказала Богине. И Богиня будет отдавать свое красивое лицо Шаману для картины «Гимн Солнцу». Если надо Шаману будет, то Богиня сбросит с себя платье и покажет вождю племени Кедра свою белую грудь, которой она будет кормить своих будущих детей; она покажет Шаману свой тугой живот, который будет всегда счастливым, потому что в нем будут зарождаться ее дети…
– Хватит, Югана, меня уговаривать. Еще не хватало, чтоб я Богдану вгонял в стыд и краску… – недовольно проговорил Андрей.
– Хо, у Шамана холодная кровь! Шаман не умеет рисовать «Гимн Солнцу»… Вон Богиня сама идет в дом вождя племени Кедра, – ткнув пальцем в сторону окна, сказала Югана и, повернувшись, молча вышла за дверь. Заскрипели половицы, пискнула дверь на старых петлях.
– Андрей, что тут у вас случилось? – переступая порог, спросила Богдана. – Югана встретила меня у калитки и сказала, что ты больной и чтобы я была около тебя весь день.
– Да, я больной, Богдана. Диагноз болезни поставила мне Югана: «у Шамана холодная кровь». Ну что же ты стоишь? Раз пришла, садись на этот стул, снимай платье, и я буду с тебя делать «Гимн Солнцу», – с обидой сказал Андрей и в то же время клял себя за эту грубость. Но, взглянув девушке в глаза, обомлел. На него смотрела не Богдана, а юная женщина, о которой он мечтал и которую бесконечно ждал. И вот она, долгожданная, пришла и в ответ на его запальчивые слова понимающе кивнула головой:
– Да, Андрей, я готова выполнить твою просьбу… Согласна на то, чтоб ты…
– Прости меня, Богдана.
– За что, Андрей?
– Я сделаю, Богдана, «Гимн Солнцу»!
К вечеру грянул могучий гром. Первый весенний гром. Крупные, густые капли дождя робко застучали по тесовым крышам деревенских изб, потом хлестнул пробойный, косой дождь.
Югана с Галиной Трофимовной вышли на крыльцо. Дождь начал утихать. Но верховой ветер гнал тучи, косматил, дыбил их.
– Куда, Югана, торопишься? Посидела бы у меня еще, зачем мешать Андрею и Богдане… – сказала Галина Трофимовна.
– Хо, како там мешать. Вечер уже скоро. Половину дня гостила Югана в доме Чарыма, – ответила эвенкийка и, немного подумав, сказала: – Богдана в бане плохо волос мыла. Забыла Таня сказать ей, что кисельное мыло надо мешать с водой, в которой прела зола. Югана пойдет, подставит к водостоку крыши большую бочку для небесной воды. Вода будет мыть голову, лицо и волосы Богини.
Издавна считается у юганских аборигенов, что мыться в бане «первогромной» водой очень полезно – она исцеляет от всех болезней, а девушкам несет красоту, здоровье. На первогромной воде можно знающей девушке или женщине нашептать языческую молитву – присушить любимого; сроднить полюбленного с собой, как ветер с тучей, гром с молнией.
Югана ополоснула бочку и поставила под желоб, не спеша поднялась на крыльцо, скинула плащ с капюшоном, отряхнула и повесила на пристенный рогульник. Постояла немного на крыльце, осмотрела небо. Гроза обещала быть затяжной – тучи сытыми лосями сшибались незримыми рогатыми лбами, и грохотали, ревели небесные быки – на землю летели огонь, искры.
5Девичья душа – вековечный тайник, никто и никогда туда не заглянет и не полюбуется бессмертным огнем любви. Налетел на Богдану безудержный порыв, а тут еще молнии одна за другой всплескивались. И при каждом всхлесте молний в полумраке мастерской Андрея Шаманова Богдана видела на холсте себя, свою душу, одухотворенную сказочной кистью художника, освещенную всполохами, и чувствовала в себе бессмертие древнейшего русского рода. Она, Богдана, кровинка от кровинки тех славянок, которые воплотились в образе языческой Роженицы-Роданы, и ей поклонялись мужчины-воины, мужчины-вожди.
