Макар Троичанин - Кто ищет, тот всегда найдёт
Расположиться пришлось в бывшем лагере топографов, куда привела конская тропа. Местечко тёмное, неуютное, размещалось на небольшой, слегка возвышенной поляне недалеко от скалы, нависающей над лагерем, и было окружено густым разношёрстным дохлым долинным лесом, обвитым лианами и высоким кустарником с красными ягодами шиповника, лимонника, бузины и чего-то ещё, явно несъедобного. Рай да и только, для грешников.
Как только боле-менее устроились, полез на скалу отметиться, а то, не дай бог, взбаламутится Хозяйка, беды не оберёшься у её подола. Выполз — монумент мой стоит, напоминает о выкарабкавшихся отважных героях. Подошёл поближе, протягиваю руку, чтобы слегка, чисто символически, обрядово, подправить пьедестал, и резко, всем телом, отпрядаю, даже не сразу врубившись — почему. Из камней торчит перископом здоровенная, разукрашенная коричнево-жёлтыми зигзагами, щитоморда и щупает воздух длиннющим вильчатым языком, определяя расстояние до меня. Чувствую, как холодный пот потёк между лопаток, и на лбу повлажнело. Опять предупреждает Хозяйка горы, чтобы не лез за богатствами недр для народа — её они, и если не отступлюсь, много, намекает, ждёт меня зла. Четвёртое китайское предупреждение: колено, тигр, осыпь и, вот, змей-горыныч. Медленно, вихляя поджатым задом, смело отступаю от памятника, который чуток — полметра не хватило — не стал монументом павших бойцов таёжного фронта, и бегом, оскальзываясь на осыпи, в лагерь. Сашке ничего не сказал, он змей не боится, и сомнений в нём пока не накопилось, полезет и укокошит гада за милую душу, и тогда мучайся, примечай, какое новое предупреждение придумала бледнолицая подземная царица. Никак не хочет понять, что нельзя мне отступать, не могу, заболел самой неуёмной человеческой болезнью — жаждой познания неведомого. Если бы дала хоть одним глазком взглянуть, есть ли там, в недрах, на Ленинскую, я бы, клянусь без булды, отступил с облегчением, разом бы постарел и успокоился, купил бы очки побольше и дремал над журналами как Розенбаум.
Вздумал, поскольку появились профили, усложнить себе по дурости жизнь и повторить маршрутную детализацию металлометрии и магниторазведки, которую мы сделали с Алевтиной. От меня не убудет — и так больше некуда! — а фактура станет надёжно привязанной к местности. Если здорово поднапрячься и вылезти из шкуры, то кончим и ту, и другую как раз к приходу Суллы. Обсудили предложение с Сашкой, тому — без разницы, лишь бы изредка отпускал на речку. На том и застолбили.
Ранним утром, околев от туманной сырости, быстро взнуздались в рюки и потелепали с кайлометром — оказывается, я прихватил его — надо же, как работают мозги: оба полушария поврозь и даже информацией не обмениваются. Металлометрия — занятие скучное и утомительное: колупнул, насыпал, завязал, уложил и дальше. И так — целый день. И не один. Вот почему Кравчук такой недотёпистый. Я колупаю, Сашка засыпает в мешочек, завязывает и складывает мне в рюкзак, а потом и в свой. Обычно в бригаде трое: два бича и техник-геолог, но нам геолога не надо, мы и сами с усами. Как выглядят известняки и габбро, я знаю, запомнил с прошлого раза — зрительная память у меня о-го-го! — два раза посмотрел, три раза не запомнил — а другие породы меня не интересуют, не хватало ещё геологическую схему составлять! Обойдёмся Алевтининой, если не переделает и отдаст. В институте нас, конечно, натаскивали и на определение шлифов, и на определение пород, целый семестр мурыжили почём зря, даже практические зачёты по минералогии и петрографии заставили сдавать, подсунув ящик с какими-то кирпичами. Но наша группа, на удивление камнелобым преподавателям, поголовно сдала на отлично. Они-то не знали, что карманы каждого зачётника оттягивали слямзенные из лаборатории и выученные на взгляд камни, а подменить ими то, что в зачётном ящичке, труда не составляло. Отменно сдав зачёт, счастливец, отягощённый карманными знаниями, отдавал в коридоре умыкнутые образцы на всеобщее определение, а после того, как отличники установят их подлинное лицо, они перекочёвывали в очередной карман, и конвейер срабатывал дальше. Жалко, что здесь, на участке, не подменишь, но я не отчаивался — моих добротных знаний известняков и габбро с диоритами вполне достаточно, чтобы допереть, где затаилось месторождение. Известняковую гору я оконтурил запросто, кроме контакта, заваленного осыпью, а дальше дело — швах: смотрю на добытые камни как баран не на свои ворота — все одинаковые и неизвестно с чем едят. В конце концов, смирился с недостатком знаний, полученных у недобросовестных преподавателей, и тяпаю для профилактики, выковыриваю камушки, смотрю на них с отвращением и отшвыриваю в сторону. Где могут быть интрузивные образцы, я по магнитной аномалии знаю и нашёл десяток с четырёх мест, и то — хлеб. Но не зря говорят, что дурачкам лопоухим и новичкам в незнакомом деле везёт как в картах. Вот и мне подфартило, когда на последнем профиле ковырнул мотыгой под бугорком, а оттуда вывалилась… известняковая щебёнка.
— Эврика! — ору в экстазе Сашке. — Нашли!
— Месторождение? — обрадовался он тому, что можно сбросить на время тяжеленный рюкзак.
— Хуже, — радую помощника, — известняки.
— Чё, — интересуется без выражения, — белить которыми?
А я, забыв обо всём, отключив радары, рою кайлом не хуже экскаватора, и где-то на метровой глубине докопался-таки до свежей массивной поверхности. Что это? — размышляю лихорадочно. Ещё одна глыба? Пусть даже глыбка, главное, что расположена на продолжении скалы вдоль скрытого контакта с интрузивом. А вдруг это цельный полускрытый массив, и съёмщики поторопились с определением?
На следующий день закончили занудную трудоёмкую металлометрию, и Сашка подался за Горюном, чтобы срочно вывезти пробы. Конечно, завернёт на речку, ну и пусть, надо же отдохнуть парнишке. А я занялся подготовкой магнитометра, контрольного пункта и схемы профилей для построения графиков магнитного поля. Бугаёв по моей просьбе выклянчил у «мошкары» полрулона миллиметровки и небольшую скатку кальки. Обработку полевых материалов по всем методам проведу сам, здесь, никому не доверю. Уже руки чешутся.
Приборчик отладил, подогнал систему к местному КП, сижу-посиживаю в палатке и балдею над основой для графиков. Туман рассеялся, капель с деревьев кончилась, солнце дразнится зайчиками сквозь листву, заметно потеплело, того и гляди закемарю. Пересилил слабость — я это умею, сила воли — о-го-го! — напрягусь и… отложу на завтра, взялся за схему профилей, чтобы нанести набело известняки старые и новые. Так и неймётся соединить их хотя бы пунктирчиком, а то забуду, что они — одно целое. И до чего скрытная Хозяйка Горы! Вылиновываю профили и магистрали, наношу пикеты, высунув от напряжения язык — пощупал: нет, не раздвоенный, — как вдруг за палаткой у костра шум, треск, какой-то железный шелест. Тигр? Сунул руку под спальник в головах — конечно, нет, лежит мой именной кольт революционных лет как всегда не там, где надо, — в рюкзаке. Осторожно, не дыша, выглядываю — точно, он! Маленький, ещё не вырос, с тёмными продольными полосами и хвост трубой. Я его, бурундучишку, сразу узнал: это он у нас в старом лагере воровал сухари вместе с тигром. И сейчас — вот воровская натура! — ухватил кусок бумажного мешка, и уволакивает, пятясь задом, в кусты, наверное, на растопку. Место здесь мокрое, соображает, что намокшими веточками костра не разожжёшь. Чтобы не мешать ушлому заготовителю, засунулся поглубже в палатку, думал — надумал, оторвал ещё клок бумажной мешковины, вынес, аккуратно положил у кострища и накрошил белых сухариков, кусок горохового концентрата с луком — витамины всем нужны — и добавил горстку жёстких как осыпная щебёнка сухофруктов. И минуты не прошло, как нахлебник деловито исследовал нежданно-негаданно подвалившую добычу и стал засовывать всё подряд в защёчные рюкзачки. Напихал так, что морда стала похожей на змеиную — не ко времени вспомнилась! — и с довольным свистом исчез, потащил в кладовку. Сижу, рисую, легко на душе. Ещё пришлось подкладывать соседу, мне не жалко, а он обнаглел, свистит, бегает вокруг палатки, требует. Считай, что подружились. И вовремя: Сашка, негодник, не пришёл, ждёт, наверное, Горюна да рыбалкой балуется, а ночевать одному в тайге неуютно, то и дело слышится масса всяких настораживающих звуков, кажется, что кто-то подкрадывается, следит. Вдвоём, пусть и с малой живой душой, все страхи отступают. Выспался, как в санатории, в котором никогда не бывал.
Разбудил настойчивый требовательный посвист. Пора подниматься, кормить попрошайку.
— Ладно, ладно, — брюзжу добродушно, вылезая из спальника и дрожа мелкой дрожью. — Хорошо тебе: спальник на себе носишь, а меня холодрыга до посинения прохватила, того и гляди насморк схвачу. — Пошёл за палатку, высморкался, ещё кое-что сделал. Полегчало. Туман медленно уползал, истаивая, вверх по ручью, огибая гору. Деревья и кусты плакали. Вернулся, выговариваю в воспитательных целях: — Вишь, какой Плюшкин нашёлся! Погоди, Плюха, сейчас что-нибудь сварганим, не есть же тебе всё время всухомятку? Схлопочешь какой-нибудь гастрит, а я виноват буду. — Кое-как разжёг костёр из оставшегося мешка и заготовленных Сашкой щепочек, что лежали в палатке. Подвесил на таганок чайник, кастрюлю с водой, вторую — семья-то выросла вдвое, много чего надо, не в рот, так в загашник. Посмотрел на небо — тучи на ясном поджаренные уже торопились на юг, так незаметно и все туда подадутся, кроме меня. Надо поджимать. Сижу у костра, варю чай, горошницу с тушёнкой и компот, грею поочерёдно старенькие поизносившиеся бока, спину, грудь, а приёмыш шастает в нетерпении почти под ногами, напоминает о родительских обязанностях. Не выдержал, насыпал в двух шагах от себя жменю камнефруков, а он еле дождался, всё утащил. Ведёт себя как в собственном дому, ноль внимания на хозяина. Улыбчиво мне с ним, тепло изнутри, как бы не разрюмиться от полноты чувств.
