Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
— Только полведра получилось.
— Пока хватит, — ответила Оля.
Что мне стоило первое ведро воды, никому не рассказала. Стертые руки старалась не совать в соль, когда помогала на кухне.
ЗА ЧТО?
Полезла под диван за дневником, чтобы поделиться с Витьком радостными событиями последней недели, но ничего там не обнаружила. Меня будто чем-то тяжелым, стукнули по голове. Даже зашатало. Присела на край дивана. Из носа хлынула кровь. Зажав нос, намочила тряпку холодной водой и легла на пол. Опыт в таких делах у меня был большой. В голове пусто. Только страдание в душе пронзительное, острое, болезненное. Отлежалась. Встала, оделась и, покачиваясь, пошла на улицу. Все плыло перед глазами. Нечеткие контуры домов и деревьев струились, как отражения в быстротечной реке. Села на лавочку в дальнем углу молодого сада. Наверное, задремала на какое-то время, а может быть, «вырубилась» из сознания. Не знаю. Очнулась. Встала. Трясусь мелкой дрожью. Зубы не могу сомкнуть. Рысью побежала домой. Не заболеть бы. Ноги заплетаются, голова гудит. Оля еще не вернулась. Выпила горячего чаю и молча легла в постель. На следующее утро спросила Олю:
— Где мои вещи, что лежали под диваном?
— На помойку выбросила. Зачем хлам в новой квартире держать? — ответила она, как всегда, бесцветным голосом.
— Когда? — ужаснулась я.
— Два дня назад, — спокойно сказала Оля, не замечая моего волнения.
У меня не было сил говорить. Вчера еще теплилась маленькая надежда, что она просто переложила мои драгоценности в другое место.
Пилотка, адреса друзей, письма Витьку, книга — подарок Ирины... Сгорели на свалке? А дым улетел в царство черных облаков?
Я не плакала. Только плечи прижимала к земле непосильная тяжесть потери очень дорогого...
ПРОЩАЙ, ПАПА ЯША
Сегодня папа Яша собирает мои вещи. Я думала, что еду в деревню в гости. Но когда он взялся за портфель, поняла, что отправляюсь надолго. Значит, придется жить и учиться на новом месте? На меня свалилась масса эмоций: жаль расставаться с дедом, пугала неизвестность, необходимость привыкать к новой семье. Тяжело, тоскливо, беспокойно на душе.
— Летом вернешься, — подбадривает меня дед.
Глаза у него тоже красные.
На следующий день дед Яша заболел гриппом. Я сидела возле него и гладила его горячую руку. Оля куда-то пропала на полдня. Вернулась со своей племянницей и сказала мне:
— Поживешь у тети Фаины, а потом поедешь в деревню. Мне трудно с вами двоими управляться.
— Я большая и могу помогать, — попыталась возразить я.
Оля ответила жестко:
— Не послушаешься, будешь спать на улице.
Я оторопела и молча взяла свою сумку с одеждой. Раньше Оля такой не была.
Дед лежал на кровати, свернувшись калачиком, подложив обе ладони под щеку. Он показался мне несчастным и выглядел, как больной обиженный ребенок. Его большие, даже в старости, голубые, глубоко запавшие глаза, смотрели грустно, безысходно. Почему-то мелькнула жуткая мысль: «Увижу ли еще?» В носу защекотало. Закусила губу, прижалась головой к слабому плечу деда, но тут же вскочила и, сдерживая слезы, пошла к выходу.
С порога еще раз оглянулась. Почему я должна уезжать? Попросите остаться! Дед молчал и только чуть кивнул головой. Я потопталась на месте и с тяжелым сердцем переступила порог.
Две недели на квартире тети Фаины я пребывала в странном состоянии. Не хотелось есть. Только пила. Беспокойно металась по комнате, не понимая, что меня так тревожит. Дед? Так он не первый раз болеет. Я не хотела гулять во дворе, и все время спрашивала тетю: «Когда отпустите к папе Яше?»
Если бы знала новый адрес, давно сбежала бы. Но все произошло так неожиданно и быстро, что я не успела подумать о местонахождении новой квартиры. Помню только, что нас вместе с вещами долго везли на грузовой машине. Вот тут видно дед и промерз.
Наконец, тетя Фаина привезла меня домой. Я вбежала в квартиру. Тетя не вошла за мной. На диване сидели родственники из деревни. На столе стояла бутылка водки и кое-какая еда. Деда Яши не было. Незнакомый мужчина говорил:
— Ссорились они громко. Хозяйка не хотела прописывать девочку. Хочу, говорит, в свое удовольствие пожить... Угробила его молодая женушка. Кушать не давала. Раз зашел к нему, когда ее не было дома, а он запросил манной каши. Я сварил. Он глотал, обжигаясь. Я все понял и спросил:
— Может, пионерский пост приставить к вам?
— Не надо, — говорит, — сам себе эту судьбу определил. Вот теперь и наказан. Это кара Господня за мою первую супругу. Пора к ней отправляться, прощения просить.
Я выскочила во двор. Боже мой! Ведь чувствовала, что больше не увижу папу, моего взрывного, доброго папу Яшу! Зачем вы остались в моей памяти слабым, со страхом в глазах перед черной неизвестностью небытия?
Мой пустой безразличный взгляд скользил по остовам иззябших кустов, по хлипким прутикам молодого сада, по приземистым домикам и зданию старого автовокзала. Вдруг увидела на его крыше, залатанной где обрезками ржавого железа, где лохматыми кусками толя (рубероида), высокую, стройную березку. Порывы ветра трепали ее кудри, изгибали ствол. А она опять распрямлялась. Как туда попала? Судьба занесла? За что держится? За полусгнившую крышу? Питается дождями? И не погибает! Почему-то захотелось сказать березе: «Я буду тебя помнить хорошо и долго...»
Ко мне подошла старая женщина.
— Я все про тебя знаю от Якова Ивановича. Не переживай. Ты будешь жить с очень хорошими людьми. На этот раз тебе повезет, — сказала она, и повела в мою квартиру.
Откуда-то выскользнула Оля. Вид у нее был принужденный, натянутый.
— Дайте мне на память хотя бы одну медаль папы Яши, — попросила я.
— Мне они самой будут нужны, когда займусь переоформлением пенсии, — хмуро ответила Оля.
«Хорошо, что я припрятала за обложкой дневника любимую фотографию. Я сама делала это снимок на Седьмое ноября фотоаппаратом одного нашего знакомого. Папа Яша на ней самый красивый», — подумала я.
Моя сумка и портфель стояли вместе с чужим большим чемоданом. Смятенным детским умом я понимала, что больше никогда не вернусь сюда.
Папа, я полюбила вас слабого, обыкновенного, но очень доброго. Вы научили меня любить. Зачем покинули меня?
Я не плакала. Мне было все равно, куда, с кем и зачем ехать.
Когда мы отправились на вокзал, уже совсем стемнело. Добрая соседка прокричала мне вслед: «Все у тебя будет отлично! Ты будешь счастлива!» Я не поверила ей, но мне очень хотелось слушать эти слова.
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ -
БЕЛОЕ И ЧЕРНОЕ
Глава Первая
ЛЮБИМОВКА
После похорон папы Яши новые родители повезли меня к себе. Мы долго ехали в переполненном общем вагоне. С поезда сошли на станции Любимовка. На пустынном слабо освещенном перроне гулял только ветер. Единственная электрическая лампочка, висевшая над входом одноэтажного вокзала, со скрипом раскачивалась, бросая красно-желтые блики на горы грязного снега вокруг здания. Стрелки часов на его стене застыли на цифре два. Справа синели непонятные строения. Никаких признаков жилья. Вокруг странный переизбыток необжитой тишины. И только ярко горели холодные россыпи звезд.
Из соседнего вагона выскочил мужчина без пальто с фляжкой на длинном ремешке и спросил у проводницы:
— Дамочка, кипяточку на этой станции найдется?
— Видите, справа от двери черной краской написано «кипяток»?
— Ой, спасибо, милая. Дай бог тебе здоровьица, — бойко застрочил пассажир, — успею налить?
— Успеете.
К нам подошел хмурый, молчаливый старик. Он мне не понравился. В его суетливых движениях я почувствовала неискреннюю услужливость. Когда он повернулся спиной к взрослым, его лицо сделалось злым и очень неприятным.
