Александр Проханов - Красно-коричневый
На спиртовке вскипела вода. Заботливый, ловкий Морпех кидал в кофеварку щедрые ложки кофе. Через минуту все трое маленькими глотками пили черное раскаленное варево. Хлопьянов видел, как согревается генерал, как в наслаждении закрываются его тяжелые синеватые веки.
– У нас не было возможности друг друга проверить, – сказал генерал. – У нас нет особого отдела, мы не заполняем анкеты. Но я вам поверил. Вы сказали, у вас есть документ, по которому вы можете выйти сквозь оцепление в город и снова сюда вернуться. У вас есть контакт с противником. Вы становитесь одним из немногих каналов связи с внешним миром. Сейчас возникла острая необходимость в таком канале. Допьем кофе и пойдем к Руцкому. Я доложил о вас!
Они ждали перед кабинетом Руцкого под взглядами суровых автоматчиков. Начальник охраны, с мягкими повадками кота и холодными неверящими глазами, всем своим видом показывал неоспоримое превосходство хозяина кабинета над теми, кто добивался с ним встречи.
Дверь отворилась, и вышел Ачалов, раздраженный, огорченный, вынося за собой гаснущую энергию только что завершенного спора.
– Можно подумать, у меня под руками воздушная армия! – сказал он, увидев Красного генерала. – Но я, между прочим, не летчик, а десантник! И до Кремля сейчас дальше, чем до Владивостока!.. Зайди ко мне, как освободишься! – и ушел, тяжелый, гневный. Мягко оторвался от кресла и, придерживая автомат, проследовал за ним маленький гибкий охранник.
За Красным генералом Хлопьянов шагнул в кабинет. Увидел Руцкого. В пушистом свитере, в галстуке, в свежей рубахе, седовласый, с пышными, как у моржа, усами, Руцкой перемещался по кабинету, принимая странные позы. Перескакивал через невидимые препятствия, огибал несуществующие лужи, шарахался от незримых предметов. Замирал на одной ноге, как охотник на рябчиков, и прислушивался. Протягивал к занавешенному окну руку, в которой мигал красной точкой, тонко пиликал приборчик.
Руцкой косо взглянул на вошедших, скакнул в сторону, заслоняясь выступом стены. Прислонил приборчик к занавеске. Тот сильнее запиликал, ярче замигал индикатором.
– Облучают, суки! – сказал Руцкой. – С американского посольства!.. Снимают звуковую информацию или морят меня как таракана!..
Он пробежал открытое перед окном пространство, как под пулеметной очередью. Приборчик на вытянутой руке пропиликал, проморгал маленькой красной бусиной.
– Товарищ президент, полковник Хлопьянов, офицер Генерального штаба, состоящий в активном резерве! – представил Хлопьянова Красный генерал.
– Помню, – сказал Руцкой, пожимая Хлопьянову руку и усаживая его за стол. – Вы приходили к Хасбулатову, докладывали о тренировках ОМОНа. Если бы малохольные депутаты слушали меня месяц назад, не сидели бы сейчас, как крысы в западне!
Он снова схватил приборчик, провел им в воздухе, пытаясь обнаружить подслушивающие лучи, но приборчик молчал, и Руцкой удовлетворенно поставил его на место.
– Дурдом какой-то!.. Один псих лезет в одиночку захватывать штаб СНГ, подставляет нас, как кретинов!.. Другой психопат зовет безоружный народ осаждать Кремль, где полк охраны с танками!.. Я ему говорю: «Если ты не заткнешься со своим мегафоном, я тебя здесь же расстреляю, как провокатора!»
Руцкой кипятился, бранился. В нем бушевала неизрасходованная, не находящая выход энергия. Лицо было нездорового малинового цвета. На висках взбухли вены. Казалось, его может хватить удар.
– Хасбулатов мне говорит с важным видом: «Штурма не будет! Они, де, мотают нервы, берут нас на психику!»… А я ему отвечаю: «Ельцин – не Крючков и не Янаев, которые побоялись послать на штурм армию и сами сели в тюрьму… Этот прольет реки крови! Я, слава Богу, изучил его вблизи. Он не моргнув зальет все напалмом, потравит газом, разбомбит до фундаментов!.. И к этому надо готовиться, а не писать резолюции!»
Руцкой бушевал. Ему в осажденном доме не хватало пространства. Клокотавшее в нем возбуждение не находило выхода и раздувало его, как глубоководную рыбу. Хлопьянов смотрел на него с любопытством, недоверием и симпатией. Руцкой был ярок и откровенно сумбурен. Его военная судьба – полеты в афганском небе, отважные бомбардировки и штурмы, катапультирования из горящей машины, плен, земляная тюрьма, допросы пакистанской разведки, возвращение из плена героем – восхищала Хлопьянова. Их глаза видели одни и те же бело-голубые хребты Гиндукуша, рыжие арыки, женщин под паранджой, фиолетовых и зеленых, как цветы. Но политическая карьера Руцкого, ее виражи и изломы – вначале под личиной русского патриота-державника, потом коммуниста-сторонника СССР, затем горбачевца-демократа, следом ельциниста, посадившего Ельцина в Кремль, и, в конце концов, антиельпиниста, поднявшего против Ельцина бунт, – политическая карьера Рупкова отвращала и настораживала. Образ Руцкого двоился, тревожил своей нечеткостью, непредсказуемостью, сулил новые превращения и сюрпризы. Хлопьянов, наблюдая Руцкого, не мог преодолеть недоверия и отчуждения.
– Я вас пригласил, зная вашу репутацию офицера разведки, веря вам как «афганцу». Ну еще и потому, что у меня просто нет выхода. – Руцкой перестал клокотать и метаться, устремил на Хлопьянова воспаленные красные глаза. Будто еще раз, перед тем как открыться, хотел понять, не совершает ли роковую ошибку, вверяясь непроверенному, случайному человеку. – Вы пойдете в город и позвоните по телефону, который я вам дам. Это домашний телефон офицера из спецподразделения «Альфа». Встретитесь с ним, назовете пароль, который я вам сообщу. Передадите ему мою просьбу.
Хлопьянов привычно, почти без усилий, слабым движением глубинного, размещенного в сознании механизма сдвинул в сторону, ссыпал прочь переживания минувшей ночи. Все свои личные огорчения и страхи, открывая в памяти пустое пространство, чистый, неисписанный лист бумаги, на который беглыми строчками ляжет драгоценная информация. Когда лист будет заполнен, его следует аккуратно сложить, поместить в непроницаемую капсулу, спрятать в глубинную память. Вновь забросать грудой хаотических переживаний, моментальных мыслей, случайных порывов, которые надежно укроют маленький, исписанный бегло листок, скроют от самых чутких детекторов лжи.
– У меня нет сомнений – штурм будет! Он будет жестокий, кровавый, как показательная казнь! Они хотят истребить оппозицию на несколько десятилетий вперед. Хотят пролить столько крови, чтобы народ содрогнулся. Этот штурм должен выполнить ту задачу, которую выполнил «красный террор», обеспечив советскому строю семьдесят лет стабильности.
Хлопьянов внимал. Невидимыми чернилами на незримом листке наносил письмена. Груда мешавших переживаний, сдвинутая в сторону, шевелилась, вздымалась. Его страхи и подозрения откликались на слова Руцкого. Но он запрещал им вздыматься, отгонял прочь, заслоняя маленький листик бумаги. Но некоторые из них прорывались, как мотыльки под свет абажура. Падали, обожженные, на белый озаренный листок.
– Мне стало известно, что «Альфа» готовится к штурму. Взломает оборону, подавит огневые точки. Следом придет ОМОН и убьет всех, кто находится в Доме Советов, от депутатов до женщин и детей, сидящих в вестибюле. Вы должны передать офицеру, чтобы «Альфа» отказалась от штурма. Не запятнала себя кровью народа. Чтобы каждый из них до гроба не проклинал себя. Чтобы люди словом «Альфа» не пугали детей, как пугают в Сальвадоре «эскадронами смерти». Пусть откажутся стрелять, как в 91 году! Пусть имитируют действия! Отлынивают под любыми предлогами!
– Пусть они валяют ваньку!.. Ссылаются на неполные разведданные!.. Если нужно, мы примем здесь их разведчика, покажем минное поле, заложенные фугасы!.. Пусть доложит своим, что Дом Советов заминирован!.. Нужно выиграть время, еще несколько дней!.. В регионах идут процессы, регионы всё больше за нас!.. Ельцин проседает, у него сдают нервы!.. Мы подключили Патриархию, Конституционный суд, задействовали международные связи!.. Нам нужно еще несколько дней, чтобы все заработало!.. И тогда эта мразь побежит, сядет на самолеты и улетит! А я отдам приказ войскам ПВО отслеживать эти самолеты и сбивать их на подлетах к границе!..
Значит, все-таки остается надежда, мимолетно думал Хлопьянов. Спасение возможно. Государственные мужи в Парламенте, многоопытные вожди оппозиции не дремлют. Устанавливают связи с провинцией. Выходят на иностранных послов. Он, Хлопьянов, протягивает одну из подобных связей. Как иголка, прокалывая железо солдатских щитов, ограждение и кордоны, тянет тонкую нить, связывая остров и континент.
– Но если все-таки штурм состоится и «Альфа» пойдет вперед, скажите ему, пусть приходит сюда, ко мне. Я отдам приказ не стрелять, не допущу пролития крови. Мы не дадим повод ОМОНу расстреливать безоружных людей.
Руцкой умолк и как бы увял, состарился. Недавно малиновые набухшие щеки пожелтели и дрябло обвисли. Усы, холеные, глянцевитые, как изделие стеклодува, сейчас напоминали клок неопрятного сена. Глаза, минуту назад мерцавшие ненавистью, потухли. Он казался пустой холодной ямой, в которой когда-то разводили огонь.
