Александр Проханов - Красно-коричневый
Руцкой умолк и как бы увял, состарился. Недавно малиновые набухшие щеки пожелтели и дрябло обвисли. Усы, холеные, глянцевитые, как изделие стеклодува, сейчас напоминали клок неопрятного сена. Глаза, минуту назад мерцавшие ненавистью, потухли. Он казался пустой холодной ямой, в которой когда-то разводили огонь.
– Вы поняли меня? Хлопьянов кивнул.
– Вот номер телефона, – Руцкой достал свою визитную карточку. Дорогой перламутровой ручкой написал телефон. Расписался. Потом внизу крупно начертал двузначную цифру.
– Его зовут Антон. Он бывает дома по субботам. Остальное время в казарме. Стало быть, вы позвоните ему завтра. Произнесите три слова: Бэтээр номер 78. Это и будет пароль. В Афганистане он служил в спецназе, его бэтээр номер 78 подобрал меня, когда впервые меня сбили в Панджшере. Вот и все, что я хотел вам сказать.
Они сидели втроем и молчали. Красный генерал, нахохленный, горбоносый, с колючими усиками, не проронил ни слова. Хлопьянов прятал драгоценную капсулу с текстом в самую сердцевину памяти, куда могла проникнуть только пуля. Визитку Руцкого он сунул в карман пиджака, натолкнувшись на кобуру с пистолетом. Ждал, когда ему позволят уйти.
– Есть вести из бригады? – спросил Руцкой генерала.
– Никаких. Телефонная связь оборвана. Все аккумуляторы сели. Сейчас их вынесли на улицу, делают подзарядку от фонарных столбов.
– Черт бы его побрал, коменданта! Я бы его пристрелил! Весь резерв солярки спустили, дизеля стоят! Сейчас бы солярки сюда, тонны три! Мы бы всю связь запустили!
Он опять оживился. Щеки налились упругой багровой плотью. На висках набухли вены. Он начал ерзать, поглядывал на занавеску, сквозь которую врывались в кабинет незримые лучи, зажигали дрожащий индикатор прибора.
– Подслушивают, гады!.. А и хрен с вами! Передайте своему главному долдону, что я клал на него с приветом!.. Он еще перед трибуналом попляшет!..
Вскочил, подбежал к письменному столу. Дернул ящик, вытащил из него маленький, с овальными углами чемоданчик из крокодиловой кожи, перетянутый хромированной лентой, с наборным замком и кодом.
– Вот где у меня Ельцин!.. Вот она, игла Кащея Бессмертного!.. Тут его смерть!.. Не счета в швейцарских банках! Не взятки! Не алмазы и нефть! Не история болезни! Не то, что у него печень гнилая и в башке гной и слизь!.. Здесь фонограммы, пленки, спецзаписи!.. С послом Америки! С резидентом американской разведки! С Клинтоном! С Колем!.. Запись того, как, под какие условия он продал Советский Союз! Ядерный потенциал! КГБ! Вся картина его предательства!.. Говорят – «чемоданы Руцкого»! На хрен они мне сдались, чемоданы! Только этот один чемоданчик!.. Они осаду затеяли, штурм готовят, чтобы этот чемоданчик добыть!.. Я его на трибунале раскрою, когда Ельцин будет в клетке сидеть!
Руцкой не то засмеялся, не то закашлялся. Кинул кейс обратно в ящик стола. Громко его закрыл.
– Александр Владимирович! – в дверях показался начальник охраны, похожий на пушистого вкрадчивого кота. – Добровольческий полк к смотру готов. Вас ждут.
– Иду! – сказал Руцкой, набрасывая на плечи пиджак. – В город пойдете завтра, – сказал он Хлопьянову. – А сейчас пойдем посмотрим наше героическое воинство!
Все вместе они вышли из кабинета.
Хлопьянов, получив задание, с первых же минут, едва опустил в карман визитную карточку Руцкого с телефоном и башенным номером бэтээра, начал испытывать странное беспокойство. Будто упакованная в капсулу информация, спрятанная в глубину сознания, стала вдруг прорастать сквозь капсулу, проникать в другие области души и тела. Как выпитый яд, засочилась в крови, проникала в клетки, впитывалась в волокна и нервные окончания. Она уже не хранилась в одном заповедном месте, не была запаяна в капсулу, но вся его плоть и жизнь стали неотделимы от этой информации. Выраженная в цифрах и именах, она была информацией о его собственной жизни и смерти. Не понимая до конца случившееся, он испытывал недоумение и тревогу. Спускался вслед за Руцким по холодным ступеням Дома Советов.
В стеклянном солнечном холле, напоминавшем огромный холодный куб света, на Руцкого набросились журналисты. Все шумное, колючее, настойчивое и трескучее скопище. Цеплялись треногами, целились телекамерами, озарялись вспышками, топорщились микрофонами. Они тянулись к Руцкому, протягивали к его усам гуттаперчевые набалдашники, путая русские слова, что-то выкликали и спрашивали. Охрана оттесняла их, гнала, кричала, а они сдвигали охрану, окружали Руцкого окулярами, губчатой резиной, моментальными слепящими вспышками.
Охрана кулаками и локтями пробила в толпе коридор. Руцкой, помятый и потрепанный журналистами, вышел на гранитные ступени пандуса, где был выстроен Добровольческий полк.
Ветряный блеск реки. Мазки и вспышки солнца, отрываясь от воды, летят в холодном синем воздухе. Туманится, вся в серебристой пыли, гора гостиницы «Украина». Вдоль гранитного парапета, спиной к реке, выстроен полк. Редкая цепочка людей в кепках, фуражках, касках, в гражданской одежде, в поношенных военных мундирах, в косматых казачьих папахах. На фланге красный лоскут материи, самодельное знамя полка. Оркестр, состоящий из медных тарелок и барабана. Река гонит расплавленные слепящие пятна. Люди в шеренге, среди этих пятен, колеблются, оплавляются, отекают в солнечную реку, и кажется, еще минута, и все они исчезнут, превратятся в отражение холодного света на бегущей воде.
Хлопьянов смотрел на выстроенный полк, испытывая нежность и боль.
Он вглядывался в шеренгу полка. Тут стояли старики и почти совсем еще дети. Бородатый сухой крепыш в поношенном френче с золотыми окисленными погонами и худющий парень, чьи хилые костистые руки выступали из коротких рукавов. Тут были отставники-офицеры, подтянутые, сохранившие выправку, державшие строй, и сутулые, непривыкшие к строю штатские, похожие на канцелярских работников. Хлопьянов увидел лысоватого, без головного убора, инженера, конструктора «Бурана», и рядом – строителя в пластмассовой каске с надписью «Трудовая Россия». Здесь же, бок о бок, стояли девушка с русой косой и брезентовой сумкой и юноша с черными кудрями, расставшийся на время с гитарой. Отдельным взводом выделялась казачья полусотня, в фуражках и кудлатых папахах. Сотник Мороз, золотясь бородой и усами, ревниво оглядывал строй. Среди пиджаков и фуражек странно смотрелся человек в черном подряснике, розовощекий, белобородый, улыбающийся.
Их ряды были редкие, с интервалами, в которых светилась и играла река. Издалека с моста взирали зеваки. Заезжие туристы направляли на них бинокли из окон гостиницы. Бэтээры внутренних войск нацелили на них башенные пулеметы. Солдаты в касках навели автоматы. А они, разношерстые, кто в чем, стояли, взволнованные, истовые, как ополченцы. Одним своим видом искупая мерзость мира, сонную дремоту отупелого народа, ренегатство вождей, подлость власти. Явились сюда из московских пятиэтажек, без повесток военкомата, и встали в неровный строй, готовые сражаться и пасть. Хлопьянов почувствовал, как стало горячо и влажно глазам, и огни на реке расплылись в слепящее мерцанье.
– По-о-олк!.. Ми-ирн-о!.. Ра-а-внение на средину!.. – разнеслась одинокая рокочущая команда.
Шеренга замерла, натянулась, соединилась в единое дыхание. Отделяясь от строя, картинно выбрасывая вперед прямые, шлепающие по камням ноги, прижимая к виску острую ладонь, двинулся командир. Руцкой смотрел, как он приближается, отдавал ему честь. И все, кто здесь был, – репортеры иностранных газет, зеваки, рядовые баррикадники, пулеметчики далеких бэтээров, омоновцы в оцеплении, наблюдатели в окнах гостиницы, – все на мгновение замерли, наблюдая, как приближается к Руцкому командир Добровольческого полка, оба знающие о своей обреченности, но выполняющие вмененный им ритуал. В этом бесхитростном, соединяющем людей ритуале было столько истовости, силы и красоты, столько наивной жертвенности, что даже враги, наблюдавшие с пандуса мэрии, шпионы, затесавшиеся в толпу защитников, циники среди газетчиков и репортеров забыли свою вражду и цинизм, сопереживали, глядя, как приближается к Руцкому одинокий, в поношенном френче командир, хлопая по плитам подошвами стоптанных офицерских ботинок.
Приблизился, вытянулся, выкатывая грудь, наполняя ее сильным вздохом.
– Товарищ Президент, Первый Добровольческий полк имени Верховного Совета Российской Федерации построен…
Ветер с реки кинул на них обоих ворох огней, подхватил слова, погнал их вдоль набережной, к мосту, где струился поток машин, растворил в мерцаньях и гулах огромного города.
Руцкой шагнул. Весело, грозно, счастливыми глазами оглядел свое воинство. Благодарный, любящий, гордящийся ими, не оставившими его в роковые часы и минуты.
– Здравствуйте, товарищи!..
И полк разноголосо, разрозненно, но истово, во множество голосов отозвался:
