Джоанна Кингслей - Лица
До завтрака Пел и Жени купалась, потом перекусывали на террасе, глядя на бухту, где только что плавали. Они облазили весь островок, путешествуя пешком и на лошадях, иногда брали лодку и уплывали вдоль побережья к рифам, ныряли к ним в масках, а потом возвращались в свою светлую спальню, где каждый день предавались любви.
— Я никогда не чувствовала себя счастливее, — призналась Жени, прижимаясь, обнаженной, к груди Пела, в мягких лучах абрикосового солнца. — Я люблю тебя тихо. Люблю безумно. Люблю здесь, — она поцеловала его. — И здесь, — она поцеловала его. — И здесь. И даже когда я там, я тебя люблю.
— Рад слышать, — улыбнулся Пел и перевернул ее так, чтобы она лежала на нем. — Должен признаться, доктор, ваш осмотр меня очень возбуждает, — Жени еще теснее прижалась к нему, собственным телом ощутив это возбуждение.
— Политика и медицина — странные компаньоны в постели.
— Конечно. Так как ты их хочешь соединить.
— Я сделала тебе больно? — Жени замерла и посмотрела на Пела сверху вниз.
— Нет, просто мне кажется, там полетели искры, — рассмеялся он.
Жени потерлась еще сильнее:
— Такие?
Он крепко обнял ее за спину, перевернул, и она в третий раз за день открылась ему.
Потом они приняли душ и спустились к ужину, накрытому на столе с белоснежной скатертью и свечами в серебряных канделябрах.
— Не могу представить, что все это кончится, — проговорила Жени, оглядываясь вокруг. Они переоделись к ужину: Жени — в длинное, облегающее бледно-фиолетовое платье, Пел — в бежевый шелковый пиджак. На шее Жени красовался кулон, подаренный Пелом ей на День Святого Валентина. Она вложила в него лишь одну фотографию — мужа. — Мне кажется, что реальность — вот это. А клиника существует где-то в мечтах.
— У нас еще пять дней, — напомнил ей Пел.
Она ела креветок, приготовленных в изысканном соусе с легким ароматом шафрана:
— А потом назад, через всю страну, к правде жизни утра в понедельник.
— Я прилечу на выходные.
— Да, — она положила вилку. — Как ты думаете, что чувствовали Адам и Ева, когда им пришлось покидать свой сад?
— Разве ты не понимаешь? Они вышли из него рука об руку и потом работали вместе на земле.
— Счастливые. Тогда не было самолетов. Странно, Пел, наш брак так похож на первый. А тогда никто не называл его «транспортным вариантом». Значит, мы намного обогнали время.
— Самих себя, — поправил ее Пел. — Нам было рано жениться. У каждого из нас была своя цель.
Жени кивнула:
— А теперь мы их достигли. Или почти достигли. И поэтому наш теперешний брак совсем не такой, как тот, первый.
Пел перевернул ее руку ладонью вверх и провел пальцем по линиям.
— А первым-то кажется этот брак. А не тот.
— Я знаю. Я это чувствую, — она зажала его палец в ладони. — Но как бы я хотела не путешествовать, чтобы встречаться, а просто жить.
Жени надеялась передать свою должность в клинике кому-нибудь другому или другим и переехать на восток, открыть собственную практику в Нью-Йорке или Вашингтоне. Но она чувствовала ответственность перед своими пациентами, особенно перед теми, с кем начинал работать Макс. Она не передаст управление клиникой никому, кто интересуется только косметическими операциями или наживой. С другой стороны, директор-идеалист может забросить практическую сторону дела и нарушить установившийся в клинике баланс — Жени называла это балансом Робин Гуда, — благодаря которому увечные и молообеспеченные могли лечиться за счет богатых.
Она не представляла, сколько времени пройдет, прежде чем она сможет покинуть клинику. Но даже тогда, когда у нее будет собственная практика, лучшая ее часть навсегда останется в медицине. Пел будет заниматься политикой, станет избираться на второй срок, а может, пойдет и выше. Она поддержит его во всем, что не будет противоречить клятве, данной пациентам и самой себе. И они всегда будут вместе, но порознь.
— Когда мы покинем Эдем, — начала Жени, снова берясь за вилку, чтобы подцепить очередную золотистую креветку, — мы пойдем рука об руку. Даже если не будем касаться друг друга. Рука об руку, — и развеселившись, добавила: — Щека к щеке, голова к голове.
— И сердце к сердцу, — проговорил Пел.
Через два дня их идиллию нарушил повар, спустившись в бухту и сообщив, что мистера Вандергриффа кто-то просит к телефону из Вашингтона. Чтобы ответить на звонок, Пел быстро по камням взбежал вверх по холму. Жени шла медленнее и через несколько минут присоединилась к нему на террасе. Прежде чем сесть, она бросила на сиденья двух стульев их полотенца. Пел продолжал стоять.
— Сообщение из Советского посольства, — взволнованно передал он ей. — Дмитрию разрешили приехать на стажировку в Массачусеттский технологический институт на шесть месяцев — вдвое больше, чем мы просили. Не исключено, что сможет приехать и его жена с детьми.
— Замечательно!
— Но неизвестно, сможет ли он приехать в этом году или только на будущий.
— Они объяснили такую задержку?
— Они никогда ничего не объясняют. Жени, мне сказали кое-что еще: твоему отцу позволят выехать в США.
Жени подпрыгнула и схватила Пела за руку:
— Но как же это стало возможно?
Он оставался мрачным:
— Они назвали цену. Все советско-американские сделки, даже такие частные, основываются на принципах бартера. Это называется сотрудничеством. Я уже ломал голову над тем, что бы им предложить. Но только что узнал их требование.
— И ты можешь им дать то, что они просят?
Пел быстро заморгал на солнце.
— Не уверен, — он обнял Жени за шею и притянул к себе. — Они хотят тебя.
Сделка была простой. Жени летит в Россию и делает операцию неизвестному пациенту. Пел догадывался, что это кто-то из советской верхушки и поэтому операцию требовалось сохранить в тайне как внутри страны, так и за рубежом.
Жени представила кого-то вроде отца, кто решился, а может быть, его и заставили пойти на пластическую операцию. Она с детства помнила фамилию Гроллинин, тоже герой блокады, обмороженный, как и отец. Но позже его оперировали, и он занимал высокие посты.
Жени хотела поехать, но возникло неожиданное препятствие — вмешалась политика. Советско-американские отношения стали прохладнее: Советы критиковали политику Рейгана, в США осуждали СССР. Через восемь месяцев после первого контракта Пела с Советским посольством, Жени наконец получила разрешение и готовилась выехать на следующей неделе. Но в это время Пел выступил в Конгрессе по польскому вопросу, и поездка не состоялась.
Наконец, через пятнадцать месяцев после телефонного звонка на остров, Жени села в самолет, вылетающий из Сан-Франциско в Вашингтон. Несколько часов она провела с Пелом, предупреждавшим, чтобы она на каждом шагу опасалась слежки, напомнившим, что каждое ее слово, произнесенное даже в машине, будет записываться на магнитофон.
От беспокойства за нее он выглядел измученным:
— Удачи тебе, дорогая. Помни, где бы ты ни была, я всегда с тобой.
В Далласском аэропорту они попрощались. Как общественный деятель, Пел избегал пользоваться собственным самолетом. И особенно в этой поездке. Его жена должна была вести себя, как все другие пассажиры. Репортерам заявили, что она летит в Лондон на встречу с коллегами, и те посчитали новость настолько несущественной, что она не попала на страницы газет.
В Лондоне Жени пересела на рейс «Аэрофлот» до Москвы. Там, через день или два, она должна была принять участие в операции еще неизвестного больного.
Она заняла место рядом с другими пассажирами, и стюардессы обращались с ней, как с остальными туристами. Жени огляделась вокруг, стараясь понять, кто из них был агентом КГБ, следящим за ней. Но следить за ней мог любой, и она бросила это занятие.
Она не собиралась тревожить его или их — слишком велика была ставка — и намеревалась строго следовать инструкции.
Она откинулась на спинку кресла, думая об иронии судьбы, которая ведет ее в Москву, где живут Дмитрий и отец. Девочкой она мечтала попасть в столицу, пройтись по Красной площади, посмотреть на колокольню Иван Великий, полюбоваться сокровищами Кремля, с которыми, как она поняла позже, могла сравниться коллекция Бернарда. И теперь, почти в сорок лет, Жени подлетала к Москве — городу-мечте своего детства. Но подлетала как американка, и не для того, чтобы осматривать достопримечательности или навестить брата, но чтобы проделать работу, которая вызволит ее родных из России.
— Пожалуйста, пристегните ремни. Мы приземляемся в Москве, — объявление по трансляции прозвучало сначала по-английски, потом по-русски. Жени щелкнула замком и выглянула в иллюминатор. За стеклом клубились снежные облака, становились светлее по мере приближающихся огней «Шереметьево».
