Джоанна Кингслей - Лица
Хорошо бы сделать что-нибудь подобное для твоего отца. Дай мне пару месяцев, и я выясню, есть ли возможность ему эмигрировать или просто посетить США. Шансы, конечно, невелики.
— Я понимаю, Пел. Спасибо. Мне всегда приходится тебя благодарить. А не могу ли для разнообразия и я для тебя что-то сделать?
— Если только вытравить несколько моих морщин. Руководитель моей кампании заявил, что я безнадежно нефотогеничен.
— Вынуждена отказаться, — улыбнулась Жени. — Мне твои морщинки понравились с первого раза. Они идут твоему лицу, как прожилки листику.
— Теперь уже осеннему. Но есть кое-что, что ты можешь для меня сделать.
— Что же это?
— Приезжай повидаться.
— Может быть, и приеду, — ответила Жени после короткой паузы. — Мне хочется снова увидеть Нью-Йорк.
— А как насчет Вашингтона? Дом, в конце концов, так ведь и не был продан. Оказалось выгоднее, пока я был за границей, сдавать его в аренду, а потом продать. Но вернувшись в 1978 году, я так и не смог этого сделать. Ведь это красивый дом, Жени. Наш дом.
— Наш? Красивый, — согласилась она.
— И я продолжал, — заторопился Пел, — сдавать его в аренду на год или на два. Нынешние жильцы должны выехать через месяц. И я не собираюсь больше его отдавать никому. Пусть стоит пустой. На случай… — он рассмеялся. — На случай, если он понадобится мне самому. Если я захочу вернуться в столицу.
— Ты там будешь, — заверила его Жени. Со своим обаянием, известным именем, репутацией, умом и преданностью делу (как он мог не пройти?) — Я постараюсь приехать на выходные. Может быть, весной.
— Не постараешься, а приедешь. И быстрее. Что скажешь насчет четырнадцатого февраля?
Жени перелистала календарь на 1982 год. Этот уикэнд был почти еще через два месяца.
— Пока никаких планов.
— Вот и хорошо. Приезжай, — твердо заключил он.
До ее визита в Вашингтон Пел звонил ей дважды в неделю. В начале месяца он сообщил, что Фонд Вандергриффов направил в СССР запрос по поводу возможности приезда на научную стажировку Дмитрия Сареева, за счет Фонда. Пока брат не получит выездной визы, лучше ничего не предпринимать по поводу Георгия, предупредил он Жени.
А через десять дней Жени летела в Вашингтон и только там вспомнила, что 14 февраля было Днем Святого Валентина.
К празднику Пел подарил ей медальон в виде маленького золотого сердечка, куда можно было поместить две крохотные фотографии.
— Я хотел удивить тебя фотографиями отца и брата, но так и не сумел их достать, — объяснил он.
— Отец никогда не снимался, — ответила Жени, запирая на шее изящную цепочку.
— Извини, — Пел вспыхнул, совсем как прежде. — Я не подумал…
— Он чудесный! — Жени радостно поцеловала Пела в губы. — А я тебе ничего не приготовила.
— Но ты здесь.
— Да. Как будто и не прошло пятнадцати лет, — несколько стульев были обтянуты новой обивкой, на стенах появились картины из Топнотча и Ванвуда, но в основном все осталось по-прежнему, как тогда когда она была его временной хозяйкой. — Красивый дом. Помнишь, как мы первый раз сюда пришли?
— Мы сидели здесь, — показал Пел. — А миссис Ар-мор угощала нас невероятно крепкими напитками.
— Армор. Да, так ее звали. Марджори Нил Армор. Эксцентричная пожилая леди. Она была просто великолепна, — они улыбнулись друг другу, вспомнив прошлое. Пел обнял Жени за талию.
— Ты нисколько не изменилась. Ни на день не постарела. Такая же красивая, — его губы коснулись волос Жени.
— Начинаю седеть. Перед отъездом сюда выдернула три волоска.
— Не может быть. Ты?
— Конечно, — она посмотрела на него. Рост Пела ее всегда поражал — самый высокий из ее мужчин. И это Жени нравилось. — Я изменилась, стала старше. Мне почти сорок. А в сорок лет ведь и мир начинает казаться другим. Когда мы достигаем среднего возраста…
— Ты его никогда не достигнешь, — Пел сжал ее руку и тут же отпустил. — А вот я уже мужчина средних лет. И думаю, всегда был таким. Эдаким увальнем. Может быть, это и стало нашей главной проблемой. Не разница в годах. Ты была молода, отважна, уверена в себе…
— Девчонка, ищущая родителей, — перебила его Жени. — А уверена я была в себе, как все молодые. Одно самодовольство — глядеть только вперед, и ничего не видеть вокруг.
Пока она говорила, Пел глядел на ее губы и моргал.
— Я был таким самонадеянным, что хотел заботиться о тебе.
— Скажи лучше — добрым, — Жени коснулась руки Пела. Он прав, подумала она, и в двадцать лет он был человеком среднего возраста. И теперь остался таким, хотя немного погрузнел и поредели волосы — копия себя самого в молодости, молодой человек с серьезным выражением лица, брат ее лучшего друга, обучающегося на дипломата. В двадцать два он уже, казалось, принял на себя ношу будущей ответственности: прежде всего за семью, потом за всех остальных людей.
— Чему ты улыбаешься? — он положил руку ей на плечо.
— Вспоминаю, сколько лет мы знаем друг друга. И потом мне здесь хорошо.
— Жени… — они поцеловались не спеша, не как старые друзья, а как недавно познакомившиеся любовники: сначала сдерживаясь, потом с нарастающим жаром и поразились сами, когда их губы раскрылись и языки встретились. Оторвавшись друг от друга, они подняли удивленные глаза. «Неужели он так изменился, — думала Жени. — Или я так старательно смотрела вперед, что не видела ничего у себя под носом?»
Эти два дня стали оазисом в их загруженной, занятой постоянным принятием решений, жизни. Они ели дома, не выходили на улицу, где и Пела и Жени могли узнать, и выходные, проведенные вместе, привели их души в состояние гармонии. Но оба понимали, что это не их настоящая жизнь, к которой им предстояло вернуться в понедельник. Это была просто пауза, передышка от гнета постоянных забот.
* * *— У меня кто-то на проводе, — сообщила сестра Жени, как только та вошла в клинику утром в понедельник. — Он хочет записаться, но настаивает на разговоре лично с вами.
— Кто это?
— Не сказал, — пожала плечами сестра. — Может быть, сообщить ему, что вас нет?
Жени покачала головой. Кто бы это ни был, решила она, он будет настаивать до тех пор, пока не добьется своего. Какая-нибудь знаменитость. Из тех, что до умопомрачения боятся огласки.
— Я возьму трубку в кабинете, — и пройдя к себе, она плотно закрыла за собой дверь. Обычно она терпеливо сносила все требования пациентов сохранять скромность, даже если они казались ей сумасбродными. Она и сама тщательно охраняла клинику от репортеров.
Жени нажала кнопку соединения:
— Сареева слушает.
— Доброе утро, доктор. Это Боб Моррелл, адвокат.
— Чем могу вам помочь?
— Я звоню, чтобы записать своего клиента.
Жени подумала, не маскировка ли это. Под именем Боба Моррелла мог звонить известный актер, который станет обманывать ее и дальше, записав в клинику кого-то еще.
— Боюсь, что не выйдет. Я должна побеседовать с будущим пациентом сама, — она давно установила это правило, когда дети стали записывать родителей, жены мужей, а те в итоге так и не показывались. Если человек не решался даже позвонить по телефону, не было никакого смысла с ним встречаться.
— Ему нужна подтяжка лица, и он готов вам заплатить вдвое больше обычного, чтобы операция была произведена немедленно. Но ему необходимо ваше письменное подтверждение того, что анонимность будет соблюдена.
— Я врач, — возмутилась Жени, — а не полицейский осведомитель.
— Мой клиент привык получать все, что ему необходимо… И чтобы было все, как он хочет…
— Я тоже, — перебила его Жени. — Советую вашему клиенту обратиться куда-нибудь еще, — она положила трубку и раздраженно посмотрела на телефон. Несносный человек. Ей наплевать, будь хоть его клиентом сам президент США.
Но на следующий день мистер Моррелл и его клиент очутились в ее приемной, и Жени из любопытства согласилась встретиться с ними. Пожилой человек, лицо которого было скрыто под огромными солнечными очками, вошел один. Волосы старика были совершенно седые, лоб испещрен коричневыми пятнами, руки тоже в пятнах и артритных шишках. Но держался он прямо и было трудно судить, сколько ему лет.
— Доброе утро, Женя, — он снял очки.
Ее руки сами собой сжались в кулаки на коленях. Прошла минута.
— Доброе утро, Бернард, — ответила она.
— Как всегда, красивая.
Она кивнула. Бернард выглядел так, будто по его лицу прошел торнадо, сея на своем пути разрушения.
Он пододвинул себе стул.
— Моя самая большая компания на грани бунта. Директора хотят от меня избавиться и решать все сами. Обвиняют меня в том, что я слишком стар и властолюбив. Распускают слухи, что я впадаю в старческий маразм. Чушь, конечно. До ежегодного собрания, через шесть недель, я их прижму. А потом хочу выступить перед основными совладельцами и показать им, что я бодр и способен распоряжаться. Поэтому я хочу, чтобы ты прооперировала меня немедленно.
