Мюриэл Спарк - Избранное - Романы. Повесть. Рассказы
— Около того, — сказал Джордж.
— И не остановились поболтать?
— Нет. Наговорились бы позже, за обедом. Моя кузина заждалась молока, и я торопился.
Старушка кузина присягнула, что он отлучался всего на десять минут, и свято верила в это до дня своей смерти, последовавшей через несколько месяцев. На пиджаке Джорджа были обнаружены микроскопические частицы сена, но в этот урожайный год такие частицы имелись на пиджаке любого мужчины в округе. К несчастью, у скотника руки были еще крепче и мускулистее, чем у Джорджа. На моих запястьях, как показало лабораторное обследование моего трупа, остались следы именно от таких рук. Но одних следов на запястьях было недостаточно, чтобы служить уликой против того или другого. Вот не будь я в джемпере, синяки бы как раз, может, и пришлись бы по чьим-нибудь пальцам.
Чтобы доказать полиции, что Джорджу совершенно незачем было меня убивать, Кэтлин заявила, что они помолвлены. Джордж счел, что это глуповато. Поинтересовались его житьем в Африке, докопались до сожительства с Матильдой. Но не до брака — кому могло прийти в голову поднимать конголезские архивы? Да и тут мотива для убийства не обнаружилось бы. И тем не менее Джордж вздохнул спокойно только после того, как следствие миновало оставшийся в тайне брак. Нервное расстройство он словно подгадал к таковому же у Кэтлин, они почти одновременно оправились от потрясения, а когда поженились, полиция давным-давно уже допрашивала летчиков из казармы за пять миль от дома тетки Кэтлин. По поводу этих допросов летчики немало волновались и чрезвычайно много выпили. «Убийство на стогу» осталось одним из таинственных преступлений года.
А заподозренный скотник вскоре эмигрировал в Канаду и начал там новую жизнь на деньги Скелетика, который ему очень сочувствовал.
Когда в ту субботу Кэтлин увела Джорджа домой с Портобелло-Роуд, я подумала, что, быть может, мы с ним снова увидимся в сходных обстоятельствах. В следующую субботу я его высматривала — и точно, он появился, уже без Кэтлин, в тревоге и в надежде обмануться.
Надежды его были недолговечны. Я сказала:
— Привет, Джордж!
Он уставился на меня — и застрял на оживленной улице, среди рыночной толпы. Я подумала про себя: «Скажи пожалуйста, будто сеном объелся». На эту мысль, смехотворно-поэтичную, как сама жизнь, наводили его пышные соломенно-желтые усы и борода вокруг сочного рта.
— Привет, Джордж! — снова сказала я.
Утро было благоприятное: я, может быть, сказала бы по наитию и еще что-нибудь, но он не стал дожидаться. Он свернул в переулок, выбежал на другую улицу, потом на третью — и запетлял, спасаясь от Портобелло-Роуд.
Но через неделю он явился опять. Бедняжка Кэтлин привезла его на машине. Она остановилась в начале улицы и вылезла вместе с ним, крепко держа его под руку. Я огорчилась, что Кэтлин не обращает никакого внимания на искрящиеся прилавки. Сама я уже подметила дивную шкатулку вполне в ее вкусе и еще пару серебряных сережек с эмалью. Она же не замечала этих изделий, а жалась к Джорджу, и — бедная Кэтлин! — ужас сказать, как она выглядела.
И Джордж осунулся. Глаза его сузились, как от неотпускающей боли. Он продвигался по улице, волоча Кэтлин и колыхаясь вместе с нею из стороны в сторону в русле уверенной толпы.
— Ну знаешь, Джордж! — сказала я. — Ты совсем худо выглядишь, Джордж!
— Гляди! — сказал Джордж. — Вон там, за скобяным товаром. Это она, Иголка!
Кэтлин плакала.
— Вернемся домой, милый, — сказала она.
— Ну и вид у тебя, Джордж! — сказала я.
Его забрали в лечебницу. Он вел себя преспокойно, только в субботу утром они не знали, что с ним делать — ему нужно было на Портобелло-Роуд.
И через пару месяцев он все-таки сбежал. В понедельник.
Его искали на Портобелло-Роуд, но он поехал в Кент, в деревню неподалеку от «убийства на стогу». Там он пошел в полицию и во всем сознался, но по разговору его было понятно, что он не в себе.
— Я сам видел, три субботы подряд Иголка там шьется, — объяснил он, — а они сунули меня к душевнобольным, и я сбежал, пока санитары возились с новеньким. Помните, Иголку убили — так вот, это я убил. Я вам сказал всю правду, и теперь она, сука Иголка, будет молчать.
Мало ли несчастных и полоумных сознаются в каждом нераскрытом убийстве? Полиция вызвала санитарную машину, и его отвезли в знакомую лечебницу. Пробыл он там недолго. Кэтлин продала свой магазин и взяла его под домашний присмотр. Но всякое субботнее утро ей тоже давалось нелегко. Он все рвался на Портобелло-Роуд, повидаться со мной, и снова хотел ехать доказывать, что это он убил Иголку. Однажды он принялся рассказывать о Матильде, но Кэтлин так нежно и внимательно слушала его, что у него, должно быть, не хватило храбрости припомнить толком, что он хотел сказать.
Скелетик еще со времени убийства был с Джорджем холодноват. Но Кэтлин он жалел. Он-то их и убедил эмигрировать в Канаду, чтоб Джордж был подальше от Портобелло-Роуд.
В Канаде Джордж несколько пришел в себя, но прежним Джорджем ему уже, конечно, не быть, как замечает Кэтлин в письме к Скелетику. «Этой трагедии на стогу сена Джордж просто не вынес, — пишет она. — Я иногда больше жалею Джорджа, чем бедную Иголку. Однако за упокой души Иголки я очень часто заказываю мессы».
Вряд ли мы с Джорджем увидимся еще на Портобелло-Роуд. Он подолгу разглядывает тот свой затертый снимок, где мы лежим на стогу. Кэтлин эту фотографию не любит, да оно и неудивительно. А по-моему, снимок веселенький, только я не думаю, что мы в самом деле были такие милые, как там. Мы лежим, глядя во все глаза на пшеничное поле: Скелетик с ироническим видом, я — иначе, надежнее, чем остальные, а Кэтлин кокетливо подперлась локтем, и на лице каждого из нас заснят отблеск земной прелести, которой словно и конца не будет.
Член семьи
— Ты должна у нас побывать, — как-то раз в ноябре неожиданно заявил Ричард. — Я познакомлю тебя с мамой.
Хотя Труди давно ждала этого приглашения, оно застало ее врасплох.
— Я хочу познакомить тебя с мамой, — сказал Ричард. — Ей не терпится на тебя посмотреть.
— Ты ей обо мне говорил?
— В общем, да.
— Ой!
— Да не волнуйся ты! — сказал Ричард. — Она у меня совсем не злая.
— А я разве сомневаюсь? Конечно, я с удовольствием…
— Приходи в воскресенье к чаю, — пригласил он.
Они познакомились в июне прошлого года на юге Австрии. Труди приехала в городок на берегу озера с одной своей знакомой, которая тоже жила в Кенсингтоне, в однокомнатной квартире этажом ниже Труди. Знакомая говорила по-немецки, а Труди нет.
Блайлах был недорогим курортом. Собственно, это только так говорилось — «недорогим», на самом деле он был дешевым.
— Я и не думала, Гвен, что здесь может идти дождь, — рассуждала Труди на третий день по приезде. — Все здесь как в Уэльсе, — добавила она, глядя сквозь закрытое окно с двойными рамами на ливень и пытаясь вообразить себе горы, которые на самом деле существовали — только за дождем их не было видно.
— Ты и вчера то же самое говорила, — ответила Гвен. — А вчера была чудная погода. Ты и вчера говорила, что здесь все как в Уэльсе.
— Вчера моросило.
— Но когда ты сказала, что все здесь как в Уэльсе, вовсю светило солнце.
— Потому что здесь все как в Уэльсе.
— Нет, намного грандиознее, — возразила Гвен.
— Такой слякоти я не ожидала.
Тут Труди показалось, что она слышит, как Гвен считает про себя до двадцати — чтобы успокоиться.
— Приходится рисковать, — сказала Гвен. — В это лето нам не повезло.
Словно соглашаясь с ней, дождь застучал чаще.
«Лучше помолчу», — подумала Труди, но не удержалась:
— А не перебраться ли нам в местечко подороже?
— Там тоже дождь… Льет и на праведных, и на неправедных.
Гвен было тридцать пять лет. Она работала в школе и так одевалась, причесывалась и подкрашивала губы, что Труди, стоя у окна и глядя на дождь, вдруг поняла: Гвен оставила всякую надежду выйти замуж.
— И на праведных, и на неправедных, — повторила Гвен и посмотрела на Труди своим нестерпимо невозмутимым взглядом, словно хотела сказать: я-то праведная, а ты нет.
На следующий день стояла прекрасная погода. Они купались в озере. Попивали яблочный сок под желто-красным тентом на террасе пансиона и любовались чистой улыбкой гор. Гуляли — Гвен в темно-синих шортах, а Труди в своем шикарном летнем ансамбле — по берегу озера, где прохаживались тощие загорелые юнцы, съехавшиеся со всего света в туристские лагеря, толстые немецкие мамаши в ситцевых платьях и папаши с двойными подбородками в сопровождении степенных белобрысых деток да англичанки в перманенте.
— Мужчин здесь совсем не видно, — сказала Труди.
