Томас Вулф - Паутина и скала
И покуда свет появляется и исчезает, покуда кошка, подраги shy;вая, крадется по забору в заднем дворе, Джордж ежедневно слы shy;шит в полдень шаги Эстер по лестнице:
Эстер, ее румяное лицо сияет утром, она веселая и оживлен shy;ная, как птичка: Какие новости? Есть новости, малыш?
Джордж, неприветливо, сердито, ворчливо, как медведь: Нет.
Она: Письма от них пока не было?
Он: Нет! Не было!
Она: Ну, его, разумеется, нельзя ждать так скоро. Дай им вре shy;мя.
Он, сплетя пальцы, подавшись вперед, глядя в пол: Я дал им время. И ответа не жду.
Она, раздраженно:Не болтай ерунды! Ты знаешь, что ответ будет!
Он: Ты несешь ерунду! Прекрасно знаешь, что я не получу от них ответа!
Она, чуть повысив голос в раздражении: Право, не понимаю, как человек с твоими способностями может сказать такую чушь!
Он: Потому что никаких способностей у меня нет, и я вынуж shy;ден по восемь часов на день слушать твою чушь!
Она, громким, взволнованным, предостерегающим голосом: Опять начинаешь!
Он, злобно: Как бы я хотел, чтобы ты опять прекратила! Но знаю, что надежды на это нет!
Она, еще более громко и взволнованно, с легкой дрожью в го shy;лосе: О, значит, хочешь, чтобы я ушла? Хочешь от меня избавить shy;ся? Так?
Он, бормочет: Ладно! Ладно! Ладно! Ты не права! Я прав! Твоя взяла!
Она, дрожащим голосом, угрожающе: Смотри, если хочешь – уйду! Тут же! Уйти или нет?
Он, угрюмо бормочет, как и прежде: Ладно! Ладно! Ладно! Будь по-твоему!
Она, чуть взвизгивая в конце фраз: Ты этого добиваешься? Этого хочешь? Стремишься от меня избавиться? Хочешь, чтобы я ушла – а?
Он, бормочет с отвращением: О, Господи! – Встает и направ shy;ляется к окну, бормоча: – Делай, что хочешь, черт возьми, толь shy;ко оставь меня в покое.
Опирается руками о подоконник и уныло глядит в задний двор, свет появляется, тускнеет, исчезает, появляется и исчезает, становится ярче, сияет и угасает.
Она, срывающимся голосом, близким к истерике: Ты этого хочешь, а? Этого добиваешься? Стремишься отделаться от меня? Хочешь сказать таким образом, что рвешь со мной? Хочешь, что shy;бы я оставила тебя – ушла и оставила – одного?
Он, повернувшись, с безумным криком, зажав истерзанные уши: Черт побери – да!.. Уходи! Убирайся!.. Делай, что хочешь! Оставь меня в покое, ради Бога!
Она, пронзительным, надтреснутым голосом: Ухожу!.. Ухо shy;жу!.. Прощай!.. Ухожу!.. Больше не потревожу!.. Оставлю тебя в покое, раз так хочешь. – Ответа на эти слова не следует. Она рас shy;хаживает по комнате, разговаривая с Кем-то, словно Офелия, до shy;верительным, трогательным, театральным тоном: Прощай!.. Все!.. Конец!.. Уже нехороша!.. Он порвал с нею!.. Устал от нее!.. Она любила его, приходила и стряпала ему… Сносила все оскор shy;бления, потому что обожала его… Но теперь все кончено! Она ему надоела!.. Он получил от нее все, что хотел… попользовался ею… Теперь она ему не нужна!
Он, внезапно оборачиваясь, словно обезумевшее, загнанное животное, с горловым рыком: Попользовался тобой!Ах, ты… на shy;глая девка… это я тобой пользовался! Ты мной пользовалась!
Она, совсем как Офелия, нежно-рассеянно, прерывисто, смиренно и прощающе, Кому-то во Вселенной: Ничего!.. Я по shy;нимаю!.. Он порвал с ней!.. Она была рабыней ему все эти годы… Не отходила от него, утешала его, верила в него… Думала, он ее любит, но теперь понимает, что ошиблась… Ладно! Ладно! Она уходит!.. Она ему больше не нужна, он ее прогоняет!.. Вышвыривает!.. Он получил от нее все, что хотел! Она отдавала ему любовь и преданность… Думала, он нуждается в этом, но ему это больше не нужно… Он использовал ее… Теперь все кончено…
Он, в бешенстве расхаживая по комнате, язвительно обраща shy;ясь к своему Доверенному Лицу где-то в Солнечной Системе: Использовал ее! Получил все, что она могла дать! Черт возьми, это просто восхитительно! Использовал ее! А теперь все кончено! и с насмешливой жеманностью: – Вот это мне нравится! Даже слов нет! Использовал ее! Последняя шлюха и то возмутилась бы!
– И внезапно опять с рыком грубо обращается к ней: – Да, черт возьми, я использовал тебя только тем, что отдавал тебе свою юность – свою жизнь – свою силу – свою веру – свою предан shy;ность – свою любовь; отдавал тебе всю пылкость, поэзию и гор shy;дость юности, ее невинность и чистоту – и зачем! Ради чего!.. Черт побери мою невезучую, жалкую, злополучную жизнь – по shy;тому что я любил тебя – любил больше жизни!..Использовал ее! Да, клянусь Богом, использовал тем, что любил – эту женщину, которой пора думать о безмятежной старости – как стала бы любая другая на ее месте! – которой надо бы в оставшиеся годы примириться с Господом! Да, использовал ее тем, что отдавал ей юношеские обожание и преданность, воспламенял ее таланты страстностью, поэзией, гением, вдохновением жизни молодого мужчины! Использовал ее! Да, черт меня побери за то, что был и остаюсь помешанным, одурелым, одурманенным рогоносцем! Вот так я тебя использовал – и получил по заслугам!
Она, сдержанным, негромким голосом, с легким придыхани shy;ем: Нет, нет!.. Неправда, Джордж!.. Я любила тебя… Все кончено, я ухожу, раз, видимо, ты этого хочешь… но по крайней мере будь ко мне справедлив… Будь честен… Ты должен признать, что я любила тебя. – С очень сдержанным, благонравным, спокойным достоинством продолжает: – Я, разумеется, думала, что ты лю shy;бишь меня тоже… Что отвечаешь любовью на любовь… но, – с легкой кривой улыбкой и все с тем же спокойным достоинством: – теперь вижу, что ошиблась… Но, по крайней мере, прогоняя меня, мог бы признать это по справедливости. – Затем, чуть по shy;ведя плечами и руками, чуть приблизясь к прежней манере спо shy;койного разговора с Кем-То Наверху, однако с великолепной, подобающей леди благовоспитанностью: – Я любила тебя, это правда… И всегда буду любить!.. Конечно, у тебя сегодня одно, завтра другое, но… что ж, – опять легкая кривая улыбка, – я не такая… Любовь не может приходить и уходить, бывать горячей и холодной, открываться и закрываться, как водопроводный кран. – С ноткой гордости: – Мой народ отличается преданностью!.. У нас любовь не кончается! – Со злостью: – Мы не то, что пре shy;красные и благородные христиане… эти замечательные, восхити shy;тельные гои…- от волнения начинает шумно дышать. – Да, они замечательные, бесспорно, бесспорно! Я знаю! Я знаю! – И ки shy;вает с проницательным видом. – Знаю, какие вы… Ты мне все рассказал… о ваших распутных женщинах, о том, что спал с ва shy;шими проститутками, о беспорядочных связях с вашими потас shy;кухами до встречи со мной… Я знаю! Я все об этом знаю! Ты рас shy;сказывал мне о своем отце, так ведь?.. О, каким он, видимо, был чудесным отцом!.. Бросил твою мать ради проститутки!
Он, негромко, сдавленно: Послушай, ты! Оставь моего отца в покое!.. Убирайся!
Она, по-прежнему негромко, но с нарастающим волнением: Ухожу!.. Ухожу сейчас же!.. Оставляю тебя в покое, раз ты так хо shy;чешь… Но перед уходом хочу кое-что сказать… когда-нибудь ты это вспомнишь! Поймешь, как обошелся со мной! Поймешь, что отверг самого лучшего друга в жизни… швырнул ту, что любила тебя, в канаву… сознательно оплевал и растоптал такую любовь, какой ни у кого никогда не было!
Он, зловеще, тяжело дыша: Уходишь или нет?
Она, голос у нее снова пронзительный, дрожащий: Ухожу! Ухожу! Но перед этим хочу тебе сказать: надеюсь, доживешь до того дня, когда осознаешь, как обошелся со мной. – Голос ее на shy;чинает дрожать от истерического плача: – Надеюсь, доживешь… и будешь страдать, как страдаю я!
Он, хрипло дыша, схватив ее за плечи, повернув и подталки shy;вая к двери: Уходи! Убирайся отсюда, я сказал!
Она, голос ее срывается на крик, полуплач-полувопль: Джордж! Джордж!.. Нет, нет, ради Бога, не так!.. Не бери этого черного преступления на душу!.. Не прощайся таким образом!.. Чуточку любви, чуточку сострадания, чуточку сочувствия, неж shy;ности, прошу тебя, ради Бога!.. Не порывай так. – Вопит: Нет! Нет! Ради Бога! – хватается за край распахнутой двери, виснет на ней, хрипло всхлипывая: – Нет, нет! Прошу тебя – не порывай так. – Он грубо срывает одну ее руку с двери, выталкивает хрипло плачущую в коридор, захлопывает дверь и приваливается к ней плечом, дыша, словно загнанное животное.
Через несколько секунд он поднимает голову, напряженно прислушивается. Из темного коридора ни звука. Вид у него обес shy;покоенный, пристыженный, он встряхивается, словно живот shy;ное, выпячивает губу, берется за дверную ручку, готов открыть дверь, челюсти его сжимаются, он поворачивается, снова садит shy;ся на кровать, угрюмо глядя в пол, еще более мрачный и подав shy;ленный, чем раньше.
