Золотой ребенок Тосканы - Боуэн Риз
— Это очень удивительно и трогательно, — кивнула я. — Только мне бы хотелось, чтобы папа был жив и мог своими ушами услышать все те приятные слова, что были там сказаны.
— Жаль, что я немного опоздала, — сказала она. — Очередной разговор по телефону с родителями ученицы, которые находятся на Ближнем Востоке. Мне пришлось заверить их, что дочь будет на порядочном удалении от садовников и женихов.
Я усмехнулась:
— И как? Удалось вам их успокоить?
— Не уверена. Эти иностранные девочки растут настолько защищенными от всего, что на относительной свободе бросаются на первого же мужчину. — Повисла неловкая пауза. — Ты вернешься в Лондон, я так понимаю?
— Да, через несколько дней. Но, прежде чем освободить домик, я должна найти папино завещание и освободиться от его вещей.
— Думаю, он оставил не слишком много, — сказала она. — Я знаю, что он сохранил несколько хороших предметов мебели из Холла, но помимо… О, кстати, возможно, еще найдется пара сундуков с личными вещами, он как-то спрашивал, может ли хранить их на чердаке.
Загляни туда, когда будет время. Я думаю, там старые трофеи и фотоальбомы. И несколько семейных портретов. Может, ты что-то захочешь забрать.
— Спасибо, да, я бы хотела в них заглянуть.
— Приходи, когда захочешь. Входная дверь открыта весь день.
— Боюсь, я понятия не имею, как добраться до чердака.
Мисс Ханивелл рассмеялась:
— И то, правда! Мне почему-то всегда кажется, что ты успела пожить в Лэнгли-Холле.
— Я родилась в сторожке.
— Не беспокойся. Я попрошу одного из садовников, и он принесет вещи твоего отца, осталось только застать кого-то из них в школе.
Мы доехали до ворот. Директриса остановила машину, чтобы высадить меня у домика.
— Твои работодатели не против того, что ты взяла отпуск? — спросила она.
— Они отнеслись ко мне с большим пониманием, — ответила я, не желая говорить правды.
Поблагодарив мисс Ханивелл, я зашла в домик. Снова меня охватило чувство холода и сырости, как будто сама сторожка впитала печаль и отчаяние моего отца. Я пыталась настроить себя на разборку вещей, но внезапно почувствовала, что похороны совершенно истощили мои силы. Я вдруг поняла, что так и не притронулась к еде — ни к бутербродам с огурцом, ни к сосискам, ни к маленьким пирожным, и теперь жалела, что не завернула с собой немного еды, чтобы подкрепиться дома. Я приготовила себе чашку чаю и тост, а потом решила позвонить своей подруге Скарлет.
Когда-то мы с ней были соседками по комнате в колледже. А теперь, после того как мне пришлось второпях покинуть свое последнее жилище, я занимала диван в ее квартире.
Невозможно было представить двух более разных людей, чем мы с ней: во-первых, она была кокни[10], ее отец управлял пабом, и ее настоящее имя было вовсе не Скарлет, а Берил, но его она ненавидела. Она чувствовала, что имя Скарлет гораздо лучше подходит ее личности. Во-вторых, она прошла через все, что подбрасывали нам бушующие семидесятые: носила длинные юбки кислотной расцветки, ходила лохматая, курила травку и участвовала в маршах протеста против войны и за права женщин. Я же всегда была хорошей девочкой, прилежной, сосредоточенной на получении своей степени, а не на прекращении войны во Вьетнаме.
Но на удивление мы отлично поладили. Она была добрая и спокойная и без промедления приютила меня, когда мне было некуда идти. Сейчас она работала в театре «Ройал-Корт»[11] ассистентом режиссера, известного своими авангардными постановками.
Я не была уверена, что застану ее дома в полдень, однако после нескольких гудков на том конце сняли трубку.
— Да? Какого черта? — пробурчал сварливый голос. Это прозвучало скорее как «кыгычерта».
— Прости, — сказала я. — Я тебя разбудила?
— О, Джо, это ты, лапочка! Забей на это. Мне все равно надо было вставать через десять минут. Генеральная репетиция сегодня вечером. Новая пьеса. Десять женщин в поезде едут в Сибирь. Кровавый депресняк, если тебе интересно. Все они заканчивают жизнь самоубийством. И кстати, о депрессии, как прошли похороны?
— Ну, для похорон очень даже неплохо.
— Как ты? Справляешься?
— Можно сказать, стараюсь держать голову над водой и не утонуть. Сторожка — вот самый кровавый депресняк, какой только можно найти. Но мне нужно разобрать вещи отца и освободить дом для следующего арендатора, поэтому меня не будет какое-то время.
— Без проблем. Я не планирую сдавать твою кровать в аренду. И не собираюсь никого приглашать в свою. Мне надоели мужики.
— Этот новый актер оказался не таким классным, как ты надеялась? Я думала, что он пригласит тебя на ужин.
— Он, черт возьми, оказался вообще никаким. На ужин-то он меня позвал. Но позже, уже у меня дома, начал показывать мне фотографии своего партнера Денниса.
Я засмеялась:
— Ох, Скарлет, как ты думаешь, мы обе обречены?
— Жаль, что мы не любим друг друга. Как тебе кажется, можно научиться быть лесбиянкой?
— Думаю, что нельзя. — Я все еще смеялась. — Рада была слышать тебя. Весь день мне пришлось изображать вежливость перед кучей незнакомого народа. А завтра я должна пообедать с очень серьезным молодым поверенным.
— О, ну тут ты на коне, это самый твой типаж.
— Ну нет, спасибо, больше никаких юристов! Нет, даже не так: спасибо, больше никаких мужчин. Я усвоила урок. Отныне я живу спокойной жизнью. Без мужчин. Никакого секса. Только учеба и книги и иногда одинокая трапеза в хорошем ресторане.
— И кошки. Про кошек не забудь.
Я снова рассмеялась.
— Мне нужно как можно скорее вернуться в Лондон. Если адвокат скажет мне, что я могу делать то, что мне заблагорассудится, с вещами в домике, я приглашу аукциониста и выставлю все стоящее на продажу. Остальное отправится в магазин для благотворительных распродаж, и… прощай, Лэнгли-Холл!
Когда я положила трубку, то поняла, скольких усилий мне стоило говорить непринужденно и весело. «Займись делом, — сказала я себе. — Вот что тебе нужно». Взяв большой мешок для мусора, я начала набивать его одеждой отца. Я не была уверена, что кто-нибудь захочет носить шарфы с монограммой, но тут не угадаешь. Затем я упаковала в коробки книги, отложив в сторону те, что были моими любимыми в детстве — их мой отец читал мне.
К концу дня я расчистила спальню и бельевой шкаф. Затем тщательно осмотрела отцовский стол, на случай, если в секретном ящике будет спрятано завещание или какой-то другой важный документ. Удалось отыскать сберегательную книжку с пятью сотнями фунтов, квитанцию на акции в строительном обществе, чековую книжку. Сунув во все нос, я убедилась, что после отца осталось около тысячи фунтов — лучше, чем ничего.
На ужин я открыла банку с супом. Когда я стояла у плиты, помешивая его, меня внезапно захватило воспоминание о матери, стоящей у той же плиты и что-то размешивающей в больших кастрюлях. «Куриное рагу и пельмени, — сообщала она мне, сияя. — Твой отец их обожает. Это поднимает ему настроение, когда что-нибудь случается».
Память об этой теплой, приветливой кухне с ее приятными запахами и о добрых словах была для меня слишком невыносима. Я выключила плиту, оставив на ней суп, и пошла спать.
Глава 8
ДЖОАННА
Апрель 1973 года
На следующий день я собралась было уйти, чтобы сесть на поезд до Годалминга, когда в дверь постучали. Там стояли двое здоровенных мужчин, держащих сундук.
— Где вам это оставить, мисс? — спросил один из них.
Видя мое удивление, другой добавил:
— Это с чердака. Мисс Ханивелл сказала, чтобы мы отнесли ваши вещи к вам.
— О, я поняла. Спасибо. Сюда, пожалуйста, — слегка растерянно ответила я и провела их в гостиную.
