Алиби - Асиман Андре
Я говорю себе: первой остановкой станет дом на виа Романа, второй — колокольня, третьей — сад Морено. По счастью, и гостиница моя тоже на виа Романа.
Я иду и не верю собственным глазам: растения и деревья повсюду. Насыщенные запахи, чистый, свежий, тропический воздух. Прямо передо мной — мандариновое дерево. Что-то мне говорит, что лимоны, растущие в горшке, ненастоящие. Я протягиваю руку сквозь изгородь, трогаю. Настоящие. Огромное здание конца XIX века, окруженное высокими пальмами, возвышается на холме там, где Корсо-Италия пересекает виа Романа. Нужно мне было там забронировать номер. Выясняется, что бывший гранд-отель в помпезном викторианском стиле теперь главный вход в местный травмпункт. Подмена меня раздражает, с другой стороны, реставрация выполнена безупречно, фасад сохранил остаточную созвучность ушедшим временам.
Я заставляю себя думать только хорошее про отель, который забронировал через интернет. Мне нравится даже молчание, которое меня встречает, когда, добравшись до места, я подхожу к стойке портье. Наверху с радостью обнаруживаю, что номер у меня приличный, с неплохим видом с балкона на водный простор вдали, хотя пространство между отелем и морем полностью загажено россыпью крошечных кирпичных домишек недавней выделки. Я достаю чистую одежду, принимаю душ и, вооружившись фотоаппаратом, спускаюсь вниз спросить у портье, как пройти в сад Морено. Он смотрит на меня озадаченно и говорит, что про сад Морено слышит впервые. Уходит в служебную комнату, возвращается с женщиной — скорее всего, владелицей отеля. Она тоже не слышала про сад Морено.
Второй вопрос — про дом, который писал Моне, — тоже не приближает меня к истине. Оба они никогда не слышали про этот дом. Он на виа Романа, говорю я. Они снова обмениваются озадаченными взглядами. Насколько им известно, там нет дома, который бы писал Моне.
Бордигера Моне канула в прошлое, а вместе с нею, видимо, и дом у моря. Я останавливаю прохожую на виа Романа и спрашиваю, не укажет ли она мне дорогу к городской колокольне. Колокольне? Нет колокольни. У меня падает сердце. Через несколько минут я встречаю пожилого синьора и задаю ему тот же вопрос. Тряся головой, он просит извинения: он здесь родился и вырос, но про кампанилу не знает. Я ощущаю себя кафкианским туристом, который осведомляется у рядовых александрийцев, где стоял древний маяк, — поскольку понятия не имеет, что от древнего греческого города не сохранилось ничего.
Иду дальше — и тут мне встречается нечто интересное. Огромное здание, еще один из этих величественных и помпезных отелей. Уж здесь-то наверняка знают про кампанилу, виллу Морено, виллу Моне.
Но выясняется, что величественный отель — он прямо-таки источает дух Томаса Манна — не только заперт, но и постепенно разрушается. Территория полностью одичала. Здание облупилось, стены облезли, оконные стекла выбиты; окна — либо зияющие дыры, либо просевшие деревянные рамы, которые того и гляди выпадут. Те окна, на которых еще сохранились обветшавшие старые ставни, тоже в состоянии запустения; вид у балконов такой, будто они не сегодня завтра обрушатся, древние перила превратились в ржавую филигрань, истончившуюся настолько, что проведи мизинцем — и металл треснет. Остается только гадать, какие птицы и дикие коты обитают там внутри. У этого могучего заведения очень подходящее название, вилла Ангст[4]: некогда роскошный отель, строителем и владельцем которого был швейцарец.
Вдруг начинает казаться, что до всего, на что я смотрю, дотронулся призрак манящего к себе прошлого. В голову приходит мысль: это даже не руина. Руина — это здание, которое, умерев, перестало разлагаться. А это все еще распадается, ему всего несколько лет до полного уничтожения, но оно продолжает тягаться с духом горечи и стыда, угнездившимся на его одряхлевшем лике. Не хочу я отыскивать дом Моне, если и с ним случилось то же самое.
Ухожу. Слова «отель Ангст» звучат зловеще, хотя я совершенно не в состоянии истолковать смысл нашей с ним встречи. Я пришел на поиски источника вдохновения, а вместо этого нашел дряхлого старца. И вот все вокруг внезапно приобретает вид непоправимого увядания: на Бордигеру я смотрю сквозь покров-пленку — но это уже не покров Моне; это моя пленка, мое зеркало, мой шифр — всецело мой нарратив. Я чувствую себя человеком, впервые посетившим землю предков. Он знает: глупо ждать, что сейчас дух утраченных праотцов восстанет и отведет его прямо к прежнему очагу. Тем не менее он надеется ощутить хоть какие-то связи. А вместо этого попадаются ему развалины, призрачные переулки, запертые ворота в потерянный мир.
С виа Романа я отправился обратно на вокзал, где еще раньше заприметил несколько ресторанов на длинном приморском променаде под названием Лунгомаре-Аргентина — наверное, потому, что его любила Ева Перон. Иду, и тут — я даже и осознать-то не успел — вот она: колокольня, которую я так искал. Выглядит точь-в-точь как на картинах Моне, с этим ее блестящим крапчатым эмалевым рококошным куполом. Название церкви — Кьеза дель-Иммаколата-Кончезионе, и строил ее не кто иной, как Шарль Гарнье. Самая, пожалуй, высокая постройка в городе. И как это никто не понял, что я имею в виду, когда спрашиваю про кампанилу? Фотографирую, снова фотографирую, стараясь, чтобы снимки походили на картины Моне, — как вот и двадцатью минутами раньше, когда я наткнулся на городской скверик с раскидистыми карликовыми пальмами, очень похожими на те, которые Моне писал в саду у Морено. Рядом останавливается какая-то старушка, разглядывает меня, советует посетить città alta, исторический центр города. Отсюда недалеко, добавляет она, если все время налево — не пропустите.
Полчаса спустя я начинаю терять надежду добраться до città alta, но тут взору моему является новый сюрприз: городок на склоне, а над ним возвышается еще одна колокольня с круглым куполом, почти идентичная той, которую я видел на прибрежной церкви. Прямо не верю в свою удачу. Соображаю, что в Бордигере не один шпиль, а два. И на картинах Моне изображен, возможно, не тот, что над церковью Гарнье на набережной, а второй, о существовании которого я не знал вовсе. В прибрежных городах башни были необходимостью: с них предупреждали о приближении пиратских кораблей. Бордигера не исключение. Передо мной открывается круто уходящий вверх мощеный проход между старинными зданиями; я откладываю визит в исторический центр и поднимаюсь до верхней точки этого миниатюрного городка. Но ведь это — доходит до меня с некоторым запозданием — и есть città alta, который я искал. Как-то так выходит, что все мое посещение состоит из случайных находок и непреднамеренных шагов.
Бордигера-альта — укрепленный пятиконечный средневековый городок, где полно узких, на первый взгляд замыкающихся в круг переулков, а постройки часто соединены между собой арками, перекинутыми с одной стороны переулка на другую, — местами они образуют своды, которыми обе стороны связаны. Очень во многих окнах вывешено на просушку белье — из-за него почти что не видно неба. Городок на удивление опрятный — сточные канавы прикрыты камнем, облицовочная плитка изысканно неприметна. Если не считать телевизионных новостей, изливающихся сразу из нескольких окон по бокам узенькой виа Дритта, вокруг стоит тишина, слишком даже звучная для столь густой застройки. Обходя по кругу площадь, я снова вижу часовую башню Санта-Марии-Маддалены, и, к несказанному моему изумлению, из большого двора, который запросто мог бы сойти за площадь на задворках главной площади, мне открывается еще одна колокольня. Потом — почта. Церковь. Цирюльня. Пекарня. Изысканный, но крошечный ресторан, бар, энотека — все это прозорливо припрятано, чтобы не вторгаться в древний, но приукрашенный город. Несколько местных мальчишек играют в кальчетто — мини-футбол. Другие болтают, подпирают стены — все курят. Девушка, тоже с сигаретой, сидит на мотороллере. Мне не понять, то ли городок этот населен работягами, круглый год торчащими на этом пригорке, то ли все тут недавно отреставрировано под подложную обветшалость и показное Средневековье. Как бы оно ни было, я готов здесь жить, хоть зимой, хоть летом — всегда.
