Оксана Робски - Casual-2: Пляска головой и ногами
Сан Саныч сказал, что детей часто используют, например, в сицилийской мафии. Как способ угроз.
Потому что голос ребенка не идентифицируется.
Еще он сказал:
– Ты почему-то дорога моему шефу. И он дал мне карт-бланш на все мероприятия.
– На какие мероприятия?
В кабинете Сан Саныча стоял огромный шкаф с его коллекцией.
Он коллекционировал жуков. Не в смысле жучков (что было бы понятно при его работе), а именно жуков – стеклянных, деревянных, пластмассовых, с эмалью. С дарственными надписями. От друзей и сотрудников.
– Какие мероприятия?
– Камеры по периметру дома, вооруженная охрана 24 часа.
– Спасибо.
– А если он будет звонить?
– Отвечай. Только не слушай. Просто снимай трубку и клади ее, пусть разговаривает… чем дольше, тем лучше.
– Не слушать?
– Ну, конечно. Нервные клетки не восстанавливаются. И не волнуйся. Я этих маньяков уже столько поймал!..
– Сколько?
– Достаточно. Одного, кстати, ты наверняка знаешь. Его вся Москва знает. О-о-очень известный человек. Как выяснилось, шизик.
– Да ладно!
– Складно! Охрана на твой счет проинструктирована.
Зима – это заговор против солнца. На этот раз мой телефон зазвонил, если не ошибаюсь, симфонией Баха. Алик.
– Я плыву на лодке по Усамасинте!
– Куда?
– В Мексику, конечно! Тут полно крокодилов! И пограничники с двух сторон! Смотрят!
– На тебя?
– На крокодилов!
– Это не опасно?
– Смотреть на крокодилов? Да что с тобой!
– Да нет – плыть по Уса-муса…
– Усамасинте! Опасно. Мне все время кажется, что крокодил запрыгнет в лодку!
– Они не умеют прыгать.
– Ты уверена?
– Точна – Я не была уверена.
– Позвоню попозже. Ты никуда не летишь?
– Нет.
Вышла огромная статья того журналиста, который был похож на тыкву в Хеллоуин. На первой полосе – мой портрет. Статья называется «Мы целовались с писательницей в кафе».
Урод. Я скомкала газету.
Кто сказал, что журналисты – это вши на теле общества?
Интервью на канале «Культура».
Моя любимая картина?
Вспоминаю Бакста. «Элизиум».
А нравится она мне тем, что похожа на мои сны.
Элизиум – это райская страна грез, сновидений. Художник писал свои сны?
Да, я вообще люблю серебряный век. Головина, Яковлева, Серебрякову.
Да, и поэтов серебряного века тоже люблю почитать? Ну, почему же не помню.
– Им ночью те же страны снились,
Их тайно мучил тот же смех…
Почему я пишу про богатых?
Какой интересный вопрос, а главное – оригинальный. А почему вы читаете про богатых?
Как надоели все эти передачи, с их одинаковыми вопросами и неумелыми гримершами.
Слава – это как жара в июне: ждешь ее, мечтаешь о ней, а как нагрянет – только и ищешь тенек, чтобы укрыться. Хотя бы ненадолго.
Часы на телефоне показывали 14.14 – верный признак того, что мы сегодня увидимся. Я уже давно заметила. Или когда, например, 22.22, или даже было бы 14.41.
Я на телевидении долго красилась для участия в промо-ролике.
Я подписала контракт на работу ведущей в передаче «Что хуже?».
Контракт я подписала, совершенно пренебрегая правилом № 1: ничего не подписывать без юриста.
Но мы с моим Пухом собирались в театр, у меня было всего 15 минут, мне привезли договор, я вроде бы его посмотрела… Не могла же поехать к юристу, когда он уже ждет меня…
И подписала. В машине.
Первый раз в жизни меня красиво накрасили. Я смотрела в зеркало и любовалась собой.
– Наташенька, я теперь без вас – ни на одну съемку не поеду.
– Согласна, – улыбнулась она и провела по моему носу кисточкой так, словно мое лицо было мольбертом. А она Серебряковой.
…Я узнала этого фотографа.
Он сделал замечательные фото для журнала «Glamour». Я была в чем-то золотом, а мои глаза прикрывали золотые ресницы.
– Мне нужно движение! Крути головой!
Он сделал упражнение, как мой сын в детском садике. Я повторила.
– Отлично! Еще! Еще! Ну ладно, ответь… – Это у меня зазвонил телефон.
Он.
– Ты где?
– На съемке. Фотограф терпеливо ждал.
– Хочу пригласить тебя на обед.
– Но я пока здесь.
– Но ты можешь побыстрее?
– Я постараюсь. Фотограф вышел покурить.
– Я уже жду тебя. Во «Fresco».
– Ты уже там?
– Ну, конечно. Давай скорей!
– Так! Куда это все делись? – кричу я. – Работаем!
Фотограф вернулся, недовольно туша почти целую сигарету.
– У меня всего десять минут. В 16.30 я уезжаю. Ты мне веришь?
– Верю.
– Что делать?
– Живи в кадре.
Позирую. Улыбаюсь. И так, и этак, и морщу нос. 16.30.
– Все. Мне кажется, получилось. Я поехала.
Фотограф смотрит мне вслед.
– Я еще никогда не снимал так быстра – У него на лбу капельки пота.
– Извини меня.
Телефон.
Он.
– Я еду! Еду уже!
Передача называется «Что хуже?».
Две ведущие: я и Гуля.
Целый час мы обсуждаем, что хуже: еда в Аэрофлоте или в Трансаэро? Когда дома течет крыша или сломалось отопление? Когда любимый изменил – или не изменил, но бросил? Быть алкоголиком – или наркоманом? Никогда не иметь детей – или родить ребенка и тут же потерять?
К нам приходят разные люди, рассказывают свои истории.
А мы с Гулей на протяжении всей передачи друг друга спрашиваем:
– Что хуже: твоя юбка или моя?
– Твоя! Или:
– Что хуже? – спрашиваю я Гулю. – Когда ты молчишь или когда говоришь?
Она отвечает:
– Когда молчу – хуже.
Меня берут крупным планом, я заявляю прямо в камеру:
– А мне кажется – когда говоришь. Давайте спросим у зала! Вы как думаете?
Я подхожу к симпатичному молодому человеку и изо всех сил кокетничаю с ним. Конечно, он со мной соглашается:
– Когда она говорит – хуже.
Это у нас экспромты.
Перед эфиром мы смотрим друг на друга и придумываем, за что бы зацепиться.
Причем, мне кажется, Гуля начинает придумывать еще раньше.
С вечера. И наверное, плохо спит. Спрашиваю:
– Что хуже: готовиться к передаче и плохо выглядеть или не готовиться, но выглядеть хорошо?
Чудесная передача. В формате канала.
Едем с Антошкой из «Европейского».
Смотрели мультфильм, играли в автоматы. Я люблю мультфильмы. Я все время представляю вместо героев моих знакомых.
Смешно получается.
– Тебе надо туда перестроиться, – говорит мой сын, указывая рукой в левый ряд. Он всегда все знает лучше всех.
У меня на телефоне Регина.
– У них рубрика «Завтрак со звездой»…
– Ну, я же тебе говорила, – перебиваю я, – что к 11 утра я в Москву не поеду.
– Да, и поэтому они согласны придумать новую рубрику. Есть идеи?
– Не знаю. Может, «Обед за городом»?
– Ты неправильно едешь, – тихо, но в самое ухо говорит Антон.
– Спрошу. Еще тут хотят твой рассказ про какую-нибудь коллекцию. У тебя есть фетиш? У каждой приличной звезды должен быть свой фетиш.
– Смотри, тебя уже три машины обогнали: «Мерседес», «Лада» новая и джип, как у папы. – Ребенок висит где-то у меня над плечом, как будто я одноглазый пират, а он – попугай.
– Ну, что фетиш?
– Я, конечно, могу рассказать про мои ершики.
– Какие ершики?
– Для унитазов.
– Когда я езжу на своей машине, я держу руль двумя руками, – шепчет Антон в ухо.
– Для унитазов?
– Да, у меня много.
– Как-то не гламурненько.
– Ага. Скажи, что я в день покупаю по две пары обуви.
– Вот это им понравится!
– Посигналь грузовику – он должен уступить тебе дорогу! – кричит мой сын.
Я понимаю, что собственный ребенок не должен раздражать. Я вынуждена напомнить себе: «Это всего лишь маленький мальчик».
– Антон, а ты не думаешь, что я тебя старше, что меня уважает масса людей, что, в конце концов, я все знаю лучше тебя! А?
– Да, – согласился мой воспитанный ребенок, и мне сразу же стало стыдно.
– Как ты в хоккей поиграл? – начинаю заигрывать, чтобы избавиться от чувства вины.
– Хорошо. Я забил два гола.
– Молодец, малыш! Ты – лучший! Вот я совсем не умею играть в хоккей.
– Я – мужчина.
– Да, ты – мужчина.
Сан Саныч в моем телефоне высвечивается как «охрана».
– Когда камеры будем устанавливать?
– Давай попозже, а то у меня мама. Она уедет, и сразу.
– А людей ставить?
– Ну, тогда же и людей.
Бакст, по-моему, уехал в Париж. Или нет?
Хочется все узнать об этом художнике. Мы видим с ним одинаковые сны. Бродим по ним, как по незапертому дому.
Звонит Алик.
– В Яшчилане продается твоя книга! На английском языке! Я сказал, что ты моя подруга, и продавец захотел сфотографироваться со мной! Я пошлю тебе фотку по MMS! Нет! Сфотографируй себя прямо сейчас и пошли мне! Я подарю ему, он никогда не видел белых женщин!
Я люблю Алика. Как сорок тысяч братьев. Я протянула вперед руку с телефоном, старательно улыбнулась.
Алик перезвонил через минуту.
– Ты поправилась, – сказал он.