Александр Шленский - Затычка Ризенбаума

– Да – что ж это я! С праздником вас, Сергей Леонидович, с Днем Спасения Отечества! Вы небось сейчас волнуетесь, да? Все-таки, ваш папаша сегодня в объединение приезжает. Обычно ведь вы сами на праздник выступаете, а сегодня будете в президиуме сидеть и отцовский доклад слушать. Здорово это, когда вот так… У меня ведь отец с фронта не вернулся, и не один он. Почти что весь двор ребят без отцов вырос. А вы, молодые – совсем другое дело. Завидую я вам!

Так-так, вот оно начинает что-то проясняться. Мерседес – совершенно точно – можно уже и не искать. Да тут уже и не до Мерседеса… Что еще успела натворить затычка, пока я спал? Что это еще за праздник такой, откуда он взялся?

Мне удалось односложными ответами скрыть свое полное незнание ситуации и осторожными вопросами узнать у простодушного и словоохотливого водителя, что сам Геннадий Иванович – ни более ни менее как мой личный шофер, что мой отец, первый секретарь обкома, решил оказать нам честь и приехать в наше производственное объединение, генеральным директором которого я являюсь, с докладом, посвященным торжественной дате – Дню Спасения Отечества. А сам я только что вернулся из какой-то чрезвычайно ответственной командировки в город Скопин Рязанской области, причем целью моего визита был Скопинский ликеро-водочный завод.

Затычка хорошо знала что она делала. Ключ от Мерседеса бесследно исчез, но ключ от квартиры лежал там где ему положено. Я запер дверь, мы спустились в лифте на первый этаж. Выйдя из лифта, я обнаружил, что в просторном коридоре вдоль стен рядком расположились аккуратные кашпо с ухоженными декоративными растениями, на выходе стоит охранник с короткой милицейской дубинкой и рацией, а за стеклянной перегородкой за столом восседает пожилая благообразная консьержка, которой раньше никогда не было – ни перегородки, ни стола с консьержкой. Во дворе я еще раз удивился, увидев, что наш дом и еще несколько соседних добротных домов сталинской постройки окружены высокой металлической изгородью. Геннадий Иванович предупредительно открыл мне заднюю дверь новенькой черной Волги, и я забрался на заднее сиденье.

Водитель плавно объехал дом и притормозил у ворот, где в стеклянной будке сидели два милиционера с кобурами на поясе и рацией. Один из них привстал и отдал честь, ворота открылись, и мы выехали из внутренного двора на улицу.

Надо срочно узнать, что это за город Скопин с ударением на втором слоге, что я делал на их ликеро-водочном заводе, и чем занимается научно-производственное объединение, генеральным директором которого меня определила работать затычка Ризенбаума.

Глава 7

No more Turning Away

From the weak and the weary

No more Turning Away

From the coldness inside

Just a world that we All must Share

It’s not enough just to stand and stare

Is it only a dream that there’ll be

No more Turning Away?

Глядя из окна машины на убегавшие улицы, я поразился тому, как сильно они изменились. Исчезли коммерческие палатки, пропала рекламная мишура, обрамляющая здания, а по дороге почти сплошь катили отечественные машины – жигули, москвичи, волги и запорожцы. Иномарки встречались нечастно, да и те что попадались, были с дипломатическими номерами. Что-то мне все это мучительно напоминало, и я никак не мог понять что именно, пока не увидел на крыше кинотеатра «Понтифик» огромный лозунг: «СЛАВА КПСС!». Огромные красные буквы не выглядели случайно уцелевшим заржавленным реликтом ушедшей эпохи. Они были свежими и яркими, в то время как стены домов были серы и тусклы, в тон одежде уличных прохожих. Кажется, я повторяю судьбу героя повести Владимира Войновича «Москва – 2042». Сам себе наколдовал во сне. Знать хотя бы точно, что именно наколдовал. Будь ты трижды проклята, затычка Ризенбаума! Хотя, причем тут затычка? Это же я каким-то образом сам возвратил себя в ушедшую эпоху. Хотел как лучше, а получилось как всегда! Как же крепко, как же страшно глубоко отпечаталась эта система в сознании каждого из нас, что даже я, человек, невероятно преуспевший в новой жизни, немедленно перенес себя в проклинаемое прошлое, как только появилась такая возможность. Где в этом логика? Наверное, нет никакой логики. А если ее нет в человеческих поступках, то что хорошего может дать человеку затычка Ризенбаума? Ведь она только угадывает и выполняет желания, а исполнение многих желаний, как я уже успел выяснить, не только не делает человека счастливым, а напротив, делает его еще более несчастным. И кажется, самое главное несчастье состоит в том, что затычка Ризенбаума – это изобретение, которое дает человеку возможность убедиться в собственной ничемности, ограниченности и бесполезности перед лицом Вечности, Свободы и Могущества. Самое разумное, что человек может сделать с затычкой Ризенбаума – это заткнуть раз и навсегда самого себя как явную ошибку природы.

Я попросил водителя включить радио, и салон заполнили ни с чем не сравнимые, незабываемые звуки бравурных маршей советской эпохи. Дикторы с Левитановским металлом в голосе поздравляли весь советский народ от имени партии и правительства с историческим праздником – Днем Спасения Отечества. Довольно скоро я выяснил, что этот праздник отмечается уже одиннадцать лет после того как лучшие люди Советского Союза, объединившись вокруг Государственного Комитета по Чрезвычайному Положению, сумели дать достойный отпор проискам сепаратистов и ставленников мирового сионизма, а также ренегата и предателя дела партии и народа Бориса Ельцина, и отстоять нерушимость и целостность Союза Советских Социалистических Республик.

Все выше, и выше, и выше

Стремим мы полет наших птиц…

Дальше я уже ничему не удивлялся – ни тому, что здание моей бывшей фирмы из прежней нормальной жизни, выросло по размеру во много раз, ни тому, что на здании красуется надпись «Всесоюзное научно-производственное объединение ОККАМ» и лозунг «Народ и Партия – едины!», ни тому, что я в этом объединении – генеральный директор. Я изобразил приступ легкого головокружения и попросил встревоженного шофера довести меня до моего кабинета, которого я сам бы, разумеется, не нашел. По счастью, затычка не тронула моего личного секретаря Елену Владимировну Смольскую. Она оказалась на своем месте, внимательная и подтянутая, как всегда, с безукоризненной прической, вот только вместо модного дамского костюма на ней было надето нечто, напоминающее по покрою военную гимнастерку или рабочий комбинезон. Елена Владимировна осведомилась, удачно ли прошла моя командировка, и сказала, что Леонид Андреевич уже выехал к нам, и что сотрудники уже занимают свои места в актовом зале.

– Вот текст вашего доклада, я лично все сверила с оригиналом. – с этими словами Елена Владимировна сунула мне в руки ярко-красную папку, которую я судорожно схватил и тут же забыл, что в ней находится.

Подошел Борис Штейн, с которым проучились в одном классе с первого и по десятый. В прежней жизни он был моим заместителем и правой рукой. Кое-как я понял, что и в этой реальности он тоже мой заместитель. Подошел чрезвычайно степенный Алексей Чагин, который в прежней жизни был моим коммерческим директором. Глядя на его костюм и галстук и неожиданно суровое и значительное выражение лица, я подумал, что в этой реальности он, скорее всего, занимает должность освобожденного парторга. Подбежал вприпрыжку Гена Скляревич, тоже из моей команды, специалист по пиару. Кем он мог тут быть? Наверное, председателем профкома,– подумал я, глядя на его лицо – лицо человека, постоянно и очень крупно озабоченного большим количеством мелких забот. Боже – как просто оказывается может один и тот же человек приспособиться к разной эпохе, к разным жизненным стилям и установкам! Те же люди, те же характеры, все то же самое, но в каждом слове, жесте, выражении лица чувствуется разница. В том, исчезнувшем реальном мире эти люди держались, говорили, да что там, даже дышали совсем по-другому, как свободные люди. А здесь все они словно сжаты невидимой пружиной. Впечатление было такое, словно они опытные актеры, без остатка сменившие образ в новом спектакле. Но это был не спектакль, это была новая жизнь, в которой мне теперь предстояло жить, и одновременно – это была старая, почти позабытая жизнь, с которой, как я думал, я давно распрощался навсегда.

Подошли один за другим начальники отделов и лабораторий, из которых я не знал больше половины. Мы наскоро поприветствовали друг друга и все вместе двинулись в актовый зал, где уже сидел народ, занимать места на сцене в президиуме. Я скользнул глазами по рядам сидящих в зале людей и обратил внимание на бедность и серую одноообразность их одежды, которая носила подчеркнуто рабочий вид – ни нарядных цвестастых тряпок, ни джинсы, ни бархата. На стенах актового зала помещались многочисленные лозунги: «Товарищи! Крепите трудовую дисциплину!», «Инженеры и ученые! Партии и правительству – наш вдохновенный труд!» и «Направим достижения научно-технической революции на благо советского народа и скорейшего строительства коммунизма в Поднебесной!».