Цырлин - По поводу майского снега
"Смелей, человек, и будь горд! Не ты виноват!"
3.3. По улице впрошвырку
По поводу майского снега (Второй фрагмент первой редакции)
Летом 1978 года сразу после экзаменов загнали в стройотряд. Работал хотя и в Москве, но на другом конце города и жить мне пришлось в школьном спортивном зале, поскольку из дома к началу работы не успевал. Правда, потом удалось заболеть и перебраться домой, но, к сожалению, всего за неделю до конца срока, в середине августа.
Затем наступила осень - самая, пожалуй, неприятная осень за последние несколько лет. Предшествовавшей зимой математику сдал со второго захода, летом же - только с третьего. А после третьего у них следует уже "комиссия". И в курсе лекций тогда было что-то уже совершенно недоступное пониманию - из области нелинейных дифференциальных уравнений.
Помимо большого количества идиотских стихов, написал тогда не менее идиотскую повестушку - 60 страниц. 12,000 слов. На тему о том, как меня за год до того чуть было не поперли с факультета.
Чуть ли не каждый вечер после занятий я приходил в читальный зал, садился за работу и не вставал, пока не напишу столько-то и столько. У меня даже была определенная норма. Сперва решил: сижу и пишу ровно полчаса - не больше и не меньше. Но так дело совершенно не пошло - тогда я и ввел построчный показатель. Придешь, накатаешь искомые две странички (600 слов), накатаешь - и домой. Причем я все время ловил себя на том, что местами пишу просто чушь - даже синтаксис не выдержан. Анекдот. Вроде как в школе сочинение. Сижу, значит, и пишу. Спать охота. Осенью, когда пасмурно, а снег еще не выпал, сумерки бывают даже в полдень, а тут уже вечер. Лампочки в читальном зале слабые и от темноты глаза слипались еще сильней. Начинаешь клевать носом, а тут на тебя сквозняк из окна. Омерзительное ощущение. Наконец, отпишешься и выходишь на улицу. В октябре почти все время были низкие, цепляющиеся за шпиль Главного здания тучи и мелкий дождь с ветром. А в ноябре уже начались заморозки. Лужи хрустят под ногами в белых сухих вмятинах, а снега все нет, только тонкие струи по ветру пополам с пылью. Рваные тучи и закат сквозь них явственно гнойного цвета.
Ну что же - я все это, конечно же, благополучно дописал, управился меньше, чем за месяц. И бумаги эти так и валялись у меня в столе больше года. Даже глядеть на них было неохота, а не то чтобы взять и поисправлять. Только следующей зимой я все же решился - прочитал через силу страничку-другую - и прямо тошнота. Сильнейшее отвращение, временами переходящее в омерзительное мазохистское сладострастие. Потому ведь такая гадость, такая гадость - просто образцовая. И вот взял я бедную мою повестушку, пошел в кухню, положил ее, повестушку, в кастрюлю, а кастрюлю поставил на плиту, чтобы не попортить стол. И - - кто сказал, что исписанная бумага горит неохотно?! Совершенно нормально горит, надо только распотрошить предварительно. Дыму полная квартира была. Сгорела, ко всем чертям сгорела, а пепел я в унитаз спустил. Именно в унитаз.
…Потому что ведь совершенно не так следует. Абсолютно не так. …Просыпаешься - никуда идти не надо. В каникулы или когда заболеешь. Или во время сессии, если до очередного экзамена еще долго. Хотя бы три дня. Дома никого, кроме тебя, нет. Выспался замечательно. Погода пасмурная и часы встали: может, восемь часов сейчас, а может - одиннадцать. Все равно. Сумрак, за окном длинный плоский дом, во многих окнах до сих пор горит электричество. Над домом - полоска ровного, непроницаемо пасмурного неба. Стволы деревьев почернели от сырости и швы в стенах домов - тоже, и во всем пейзаже от этого - особенная контрастность, как всегда в оттепель. Даже на градусник смотреть не нужно, и так ясно, что температура выше нуля. Ах, ах, добрые граждане, - жить хорошо.
После сядешь и весь день до вечера сочиняешь. Насочиняешься - встанешь, потопчешься по квартире, покушаешь чего-нибудь, а потом пойдешь проветриться по улице. Сделать прогулку на свежем воздухе. Пробздеться. Впрошвырку сходить, впрошвырочку. Месяц назад в пять вечера была уже настоящая ночь, а теперь только начинает темнеть. Окна в домах загораются. На всеобщем голубоватом фоне выглядят преувеличенно желтыми, с керосиновым оттенком. Я очень люблю, когда среди зимы оттепель. Выйдешь из подъезда и с наслаждением вдохнешь теплый сырой воздух. На тротуарах месиво из мокрого снега и лужи, будто уже весна. Темнеет совершенно незаметно. Фонари разгораются один за другим. Сядешь в трамвай - темный пустой вагон болтается, жужжит. Выйдешь на рынке, чтобы купить картошки, только картошки там часто даже с утра не бывает, не то что в шестом часу вечера. Ну и не надо, уважаемые граждане, не надо мне вашей картошки. Вернешься домой, сядешь за стол, включишь лампу - и за окном резко еще темней. Совсем уже ночь. Выдвинешь опять ящик - и там, значит, твои тетрадки.
январь 1981 года
3.4. "Ты есть!"
5.V.81
Утром погода была дождливой, но теплой, а теперь солнце и прямо жара. Деревья уже начали распускаться: вокруг голых веток клубится ярко-зеленый туман.
Забавное происшествие случилось на пути в университет на "дополнительные виды". Ехал на автобусе, на 1-м номере. У м. "Новые Черемушки" влезло очень много народу и мне пришлось упереться рукой в стекло. Вскоре автобус сильно качнуло - когда он двигался по узкому проезду вокруг забора, огораживающего новостройку. (Новостройка эта застарелая: помню, что в этом месте строили еще четыре года назад, когда я ездил на вступительные экзамены.) Верхняя часть стекла вместе с рамой высадилась наружу сантиметров на десять. Я и еще один пассажир поймали раму и попытались вправить ее на место, что нам не удалось. Стали просто держать, чтоб она не выпала совсем. Прохожие на улице удивлялись странным автобусам, которые стали ездить по городу - на ходу разваливаются. На Ленинском проспекте тот пассажир вышел и я держал раму в одиночку до проспекта Вернадского, где народу влезло еще больше и от рамы меня оттерли. Да и нанялся я, что ли ее держать? Автобус поехал, но на первом же ухабе рама вывалилась, ударилась об асфальт и стекло рассыпалось прямо-таки в порошок. Автобус остановился, водитель, размахивая руками, побежал к раме. Пассажиры стали расходиться и я, конечно, тоже дернул с места происшествия одним из первых. Дошел под мелким дождиком до м. "Университет", сел на другой автобус и на "дополнительные виды" почти не опоздал.
Лекция была о "партийно-политической работе" в армии. Полковник рассказал, как после войны он ездил в английскую зону оккупации. "В выходные дни они отпускают в увольнение всех, свободных от несения службы, что, конечно, непредставимо в условиях нашей армии, где, согласно уставу, одновременно может отправиться в увольнение не более трети личного состава. Причем здесь имеется в виду мирное время и своя территория, а не территория иностранного государства, где увольнения всегда были практически запрещены."
Он имел случай наблюдать, как в английской армии борются с самовольными отлучками. В ресторан вбегает патруль, хватает солдат, не вернувшихся вовремя из увольнения, бьет их дубинками, отвозит в часть, выбрасывает и уезжает. "Как мне сказали, никакой другой воспитательной работы с ними проводиться уже не будет." В интонации полковника заметил некоторую тоску по такому простому решению проблемы. В английской армии, как он сказал, самовольные отлучки - крайне редкое явление, в отличии от нашей. "Хотя в наших условиях есть мера более действенная и, вместе с тем, более гуманная, мера, невозможная в капиталистических армиях - воспитание у солдата высокой сознательности. Конечно, только очень немногие офицеры могут использовать эту меру с должной эффективностью."
Досоциалистические формации, как всем известно, основаны на грубой силе или на голоде. Социализм же, как можно заключить из его слов - на формировании "сознательности". Т.е. взглядов, грубо говоря, расходящихся с реальностью. Формирование патруля с дубинками не на улице, а в твоей душе. Ты понимаешь, что за отлучку в выходной тебе ничего особого не будет: у нас не Англия и даже дубинок - и тех у них не хватит на каждую хитрую жопу. Более того - и государству тоже ничего страшного не сделается: в Англии ведь ходят солдаты в увольнение в любое свободное время - и ничего, никто Англию до сих пор не завоевал; а мы что - не такие же белые люди, как англичане, чтобы весь срок службы держать нас на цепи? Но, тем не менее, покорно просиживаешь за забором части один выходной за другим. Противоречия общества не ликвидированы, а лишь стянуты в одну точку чудовищной плотности - в твое сознание.
А коммунизм в таком случае, - поворот в этой наивысшей точке. (Как сказано у Энгельса.) Черная дыра проваливается в четвертое измерение и напряжение вокруг нее исчезает. Проваливается вместе с твоим эгоистическим сознанием. Человек полностью слился с новым обществом, ему уже незачем одергивать и преодолевать себя. (18)
