Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души
Последний призыв попал в точку. Приблизилась изможденная женщина с двумя сумками, полными овощей.
– Спасибо, дочки. Такие молодые и такие светлые. А если моя уже с мужиками таскается в ваши годы, она тоже спасется?
– Помолись за нее Госпоже Боже, и дочка твоя спасется, – уверенно ответила Соня и сунула листок в сумку поверх помидоров, потому что руки у женщины были заняты.
– А если пьет мой?
– И он спасется ради твоей молитвы! Госпожа Божа – великая простительница.
Клава заговорила и сама наконец:
– Познаешь свет, познаешь радость! Отмоешь грязь, выбросишь гадость! Начнешь чистую жизнь без обмана и лжи! До сих пор ты не жила, а спала в грязи лежа! Без истины жить как волчице выть!
Несчастная мать и жена отошла в задумчивости.
– Здорово ты в рифму, – шепнула Соня.
И тут особенной походкой подошел вплотную высокий парень с головой всей сверху бритой, в пятнистом комбинезоне, как леопард крадущийся.
– Я тоже в рифму могу, подружка. Вот слушай: «Здравствуй, белый ангелочек, дай попасть тебе в пупочек». А?
Клава легко распахнула свой плащ беспуговчатый:
– На.
Потому что не было никакой границы между ним и ею. И показаться ему – что встать перед зеркалом.
Тут бы и леопард настоящий растерялся перед раскрывшимися далями.
– Мы все сестры и братья, – заговорила Клава и собственный голос показался ей новым: светлым. – Все вместе. И ничего нам не жалко для сестер и братьев. Иди к нам, иди с нами. А что Госпожа Божа сотворила – всё свято. В пупке тоже правда.
Вот так и заговорила. Почти как Соня. Потому что Госпожа Божа не оставляла свою Дочу нововоплощенную.
Она еще секунду помедлила – и запахнула плащ.
– Дай адресок – приду, – ухмыльнулся наконец парень.
Соня протянула ему листок.
– Приду. И корешей приведу. Такие подружки!
Еще несколько мужиков, которые и не видели раскрывшегося перед парнем пейзажа, лишь почуяли что-то, схватили поспешно листки.
Но приблизился местный блюститель.
– Мент, – шепнула Соня. – Рвать придется.
– Чего вы тут народ собираете?
– Слово Божие несем, – ответила Соня. – Слово Божие везде нести можно.
– Малолеткам нельзя.
– Мы не малолетки, нам уже по шестнадцать.
– Расскажешь. Сгиньте, пока в детскую комнату не отвел.
– А нищим совсем детям сидеть можно?
– Поговоришь!
Клава заговорила, будто и не было перед тем недобрых слов – не сама, а по внушению:
– Зачем ты нас гонишь? Мы всех любим. И тебя любим. Тебе тоже истина нужна. Поверь в Госпожу Божу. Познаешь свет, познаешь радость!
– Ну, это мне на службе ни к чему слушать. Порядок есть.
– Кончишь смену – домой пойдешь. Какую радость жене, детям принесешь? Приходи к нам, узнаешь свет. Без фуражки приходи и семью всю приводи.
– Затейливая ты, – хмыкнул блюститель. – Но мы и не таких видали. А малолеткам все равно нельзя. Обойду круг – и чтобы не было вас. Или в детский аквариум отправлю к другим маленьким рыбкам.
И пошел, постукивая дубинкой по голенищам сияющих сапог.
– Рвать надо, – повторила Соня. – На Невский шум поедем.
Нашлись у нее и жетоны на всю компанию.
В вагоне их сдавила толпа, и какой-то черный дядя с горбатым носом, прижавшись, вдруг скользнул всей пятерней в разрез плаща. И замер – потрясенный неожиданным результатом.
Клава посмотрела на него снизу и проговорила тихо:
– Помолись Госпоже Боже.
Тот усами шевелил – и краснел всё ярче.
А Клава хотела только привести его к Госпоже Боже – и не было у нее других радостей от шевелившейся на грудке пятерни.
Так и доехали до Невского, где вывалилось полвагона.
Черный дядя пошел следом, повторяя негромко:
– Дэвушка, пойдем со мной! Чего хочешь дам!
Соня протянула ему листок.
– Приходи в воскресенье.
– Нэ надо потом! Сейчас пойдем!
Так и выехал за ними наверх.
Соня словно бы обняла рукой всех проходящих людей и сказала победительно:
– Ходют одетые и делают вид. А все об одном думают: кто какие голые внизу. Каждого можно на жалейку взять. Мужики в одно тычутся как свиньи в кормушку. Невский шум – самый главный. Вавилон самый нераскаянный. «Проспект» говорить нельзя, потому что на «про-свет» похоже, а здесь про свет не думают, про одну обезьянью случку во тьме.
– Дэвушка, пошли, да? Чего захочешь – твое! – канючил метровский попутчик.
Команда выстроилась у троллейбусной остановки и затянула свой куплет:
«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех…» Невский шум, занятый собой, реагировал вяло.
Клава смотрела на равнодушных прохожих. И чувствовала, как отделяется от них. Конечно, Госпожа Божа – великая простительница. Но нужно покаяться – чтобы проститься. А эти мимо – чуждые. Чуждые – значит злые. Суть два мира, два человечества – светлое Сестричество и темное неверство! Клава еще не умела всё сказать складно, как Соня, но понимала досконально, глядя на равнодушную чуждую толпу.
И вдруг Клава услышала:
– Да это же Клавка Капустина! То-то ее три дня в школе нет в конце последней четверти!
Команда запела еще громче, но к Клаве уже подошли: Светка Озеранова с двумя мальчишкам из девятого или десятого класса. Светка всегда любила гулять со старшими.
– Клаша, ну ты даешь! А откуда у тебя такой прикид?
Клава посмотрела прямо на девочку из другой-другой жизни.
– Я узнала Госпожу Божу, – сказала она громко и гордо. – И ты тоже покайся, пока не поздно, и тебя Госпожа Божа полюбит и спасет. Поклонись Мати, Доче и Святой Душе, отмойся от мерзости!
– Ну ты даешь! – повторила Светка. – Завтра в классе не поверит никто.
Горбоносый попутчик, прислушавшись к разговору, понял ситуацию и встрял:
– Святых изображают, а у самих ничего не надэто под пиджамой, понимаешь.
– Все мы под одежкой голые, – захохотали мальчишки.
– Совсэм ничего, ни трусов, ни рубашки, – напирал горбоносый.
– Поклонитесь Госпоже Боже, отмойтесь от мерзости, – громче воззвала Клава.
А Соня протянула Светке и мальчишкам листочки, добавив:
– Приходите, узнаете истину. Весь этот мир создала Госпожа Божа, всемирная женская сила, творящая жизнь. Кто поклонится Госпоже Боже, тот спасется. Остальных ждет погибель вечная.
Ну как не понять?!
– Кажется, мы при этом раскладе лишние, – захохотал горбоносый. – Обижают они нас, мужики.
– Всё, что Госпожа Божа сотворила, всё свято, – звонко проговорила Клава. – Тело наше свято, и не стыдится верный ничего. У Госпожи Божи нет в светлом мире ни стыда, ни страха.
– Ну так покажись, дорогая, – попросил горбоносый попутчик. – Как сказала правильно: без стыда и страха перед моей жэной и тещей.
Клава на секунду или две распахнула плащ.
– Кр-расиво, – хором сказали светкины мальчишки.
– Ну, Клавка, всегда у тебя стыда не было! – закричала Светка.
– Поклонись, сестра Светочка, Госпоже Боже! Весь мир тогда полюбишь, все тебе родные станут.
– Нэ надо мир – мэне полюби! Поехали сейчас, да?
– Я такой бесстыжей никогда не буду! И в школу больше не приходи! Тебе все девчонки бойкот устроят. Разденут, обмажут, – она оглянулась на своих мальчишек, – обмажут чем-нибудь и на метле во двор вывезут. Как Бараниху вывезли.
А потом Люда Баранова повесилась в школьной уборной. Во время урока пробралась обратно в школу – и повесилась.
– Злые вы. И ты злая. Хорошее дело вспомнила. А я люблю всех. И всем спасение укажу, кто в Госпожу Божу поверит! Чтобы жить в радости в одной семье.
– В молитвах трястись целый день – великая радость!
– А вы на дискотеках мерзких хуже трясетесь! Колес наглотаетесь и скачете как белые обезьяны!
– Кто – обезьяны! Сама ты обезьяна драная!
– Внимание, бабий бокс! – захохотали мальчишки.
Клава вспомнила, что Мати Божа только вчера родила Её на всеобщее спасение, а не для мерзкого скандала.
– Я все равно тебя люблю, как Госпожа Божа велит. Надо молиться и Боже поклониться. Будет миру потрясение, только верным придет спасение. Госпожа Божа всё знает и избранных награждает.
– Да ну, сумасшедшая эта Клавка, – отмахнулась Светка. – Пошлите от нее.
– Приходите в воскресенье. Сама Свами объяснит про веру и истину, – крикнула вслед Соня. – В ДК, там написано!
– Они ушлы, зато я с вамы. Пошли, дэвочка, со мной, да? – твердил свое горбоносый.
– Сколько заплатишь, братец? – спросила Соня.
– Вот – разговор! Сколько хочешь – все твои!
– Пойдешь с нами, братец, поговорим еще.
А люди торопились мимо. Клава смотрела на них с жалостью: бегут мимо спасения своего. Она с сестрой и братиками сошла к ним из светлого мира – и не хотят они, темные и тупые, принять откровение. Клаве хотелось сделать что-то такое… такое – чтобы все замерли и остановились. Остановились и пошли за нею – просветленные.
