Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души
Доча Божа качалась на волнах или на руках, растаиваясь в любви.
Госпожа Божа, немеренная в милостях своих. Когда-то для бедной Клавы огонек наслаждения тлел в тоненькой ее нежной жалеечке, теперь вся Доча Божа плавилась в небесном наслаждении, как одна широкая щедрая жалейка, вобравшая всё и всех.
Так понятно, что всем нужно прикоснуться, унести каплю божеской славы. И тем счастливей и невесомей Она, излучая небесный свет и поднимаясь ввысь силой тысячи поцелуев.
Ста тысяч поцелуев.
Растворилась-унеслась, с братцем-ветром обнялась…
11
Теплый лампадный свет проник сквозь смеженные веки.
Чудный Голос – не женский и не мужской – шептал:
«Не плачь, дитя, ты так прекрасна, твоя слеза ведь не напрасна, где в грех и мерзость упадет, там роза света прорастет…»
Захотелось больше света, и глаза открылись. Сияло близко любимое лицо. Иссиние огромные очи излучали нежность.
– Мати Божа, ты со мной?
– Очнулась, сестричка Калерия?
– Я – не Калерия… Я Доча Твоя, Мати Божа.
– Ты побыла, ты воплотилась. А теперь надо возвращаться, сестричка.
Как Она не понимает ясной ясности?
– Я Доча Твоя.
– Надо возвращаться и смиренно нести крест, сестричка возлюбленная. Гордыня – грех. Вот и боровок твой, Валерик. Полечит тебя, жалеечку твою обожженную пожалеет.
Приблизился Валерик, улыбнулся заискивающе:
– Сладкая Свами, сестричка Соня говорила, лучше не ладошкой, а языком втирать. Можно, да?
– Конечно, можно, братик. Чем любовней, тем целебней.
Валерик приник – но не принес ни прохлады, ни сладости. Место это потеряло чувствительность. Теперь вся Она принимала наслаждение и ласку – каждой пядью шелковой кожи. Ведь в свете солнца свеча не видна.
– Ну что, сестричка, легче?
– Все равно. Пускай. Раз ему любо. Я – вся. Вся люблю, вся жалею. Погладь ручку, Мати Божа.
Мати погладила руку Доче Своей – и небесное наслаждение пронзила всё тело. Оно выгнулась дугой на ложе, словно радуга небесная.
А чудесный Голос запел-зашептал снова:
«Радость на небесах, Доча Божа на руках».
– Оставь, братик, еще не отошла сестричка, – послышалось далеко и странно.
Как же не отошла, когда к Госпоже Боже совсем пришла?!
И тут же в подтверждение включился другой Голос – такой же чудесный, но более деловой:
«Говорит Божественный эфир. Мати Божа успешно родила непорочно Дочи Божу свою. Поздравим Святое Семейство. Вселенная радуется на волнах Божественного эфира. Спасение избранных отныне гарантируется. Отделения Сестричества на Земле и планетах принимают коллективные заявления. Слушайте наши дальнейшие включения с новостями о Святом Семействе».
– Сестричества принимают коллективные заявления, – повторили губы.
Как легко дышать, когда вся Вселенная рядом и радуется!
Спина постепенно расслабилась, дуга разогнулась. Интересно стало сесть на кровати.
Она уже здесь бывала. Давно, когда не стала Божей Дочей. Здесь жила Божа Мати до воплощения. Мати и сейчас сидела в кресле, привольно раскинувшись. Братик Валерик копошился над нею.
– Вот, подбриться пора, – объяснила Мати по-домашнему. Для любви безгрешной надо волос этот животный сбривать. А у тебя еще и не растет, сестричка. Забот меньше.
– Я – Божа Доча твоя возлюбленная, – ласково объяснила Она.
– Ой, помолчи, мне сердиться нельзя. А то дернусь – и порежет братик в самом срединном месте.
– Не рассердю, Мати. Я люблю твое лоно непорочное, родившее меня на радость и спасение.
Голос – первый, сладчайший – пропел-проговорил:
«Доча любви, не знай печали, в Святой Душе тебя зачали». И пояснил скороговоркой: «А не от случки обезьяньей».
– Ну что, кончил, братик? – спросила Мати нетерпеливо. – Встать наконец можно?
– Поцелуйчики братские ты, Свами, обещала, – заныл Валерик.
– Отвяжись, братик, с поцелуйчиками. Потом. Успеешь. Боюсь, придется эту сестру неразумную полечить как следует от ее мнения. Побыла в Дочах разок – и хватит пока!
Восторг накатывал волна за волной:
– Вся я, Мати Божа, в руке Твоей. И пострадаю со счастьем для спасения жалких грешниц и грешников. В мир я послана страдать и спасти.
А деловой чудесный Голос не замедлил сообщить по Божественному эфиру:
«Мати Божа с любовью готова принести Дочу Божу на страдание ради Спасения Земли и Мира».
– Послана я, ради страдать и ради спасти. Поцелуем утешь Мати Божа твою Дочу желанную.
Сияющий лик приблизился, упал горячей каплей поцелуй на уста – и снова Доча выгнулась радугой.
Ничего блаженнее нет на свете. Не разгибаться бы никогда!
– Не отошла сестричка, – любовно повторила Мати.
А как же ей повторять, если не любовно?!
– Глубоко воплотилась… В мир, значит, пойдешь, Доча, грешниц к истине приводить. Живая Доча войдет в Грешноград, в Вавилон нераскаянный! Хорошо. Такая самых тупых невров проймет.
Сладчайший Голос вступил снова:
«Чтоб очистить мир от скверны, Мати Боже будем верны!»
И через губы Её слова сами полетели на волю:
– Чтоб очистить мир от скверны, Мати Боже будем верны!
Деловой чудесный Голос отозвался через весь Божественный эфир:
«Любящая рука Мати Божи не принесет страдания Дочи. Страдать Доча послана в Грешноград, в современный Вавилон нераскаянный!»
12
И с утра она оставалась Дочей Божей, хотя и вспомнила, что живет под именем Клавы, точнее – сестры Калерии. Счастливое сознание, что она обнимает всех близких и дальних, не покидало ее.
На утренней радости, которая показалась короткой и небрежной – не дольше часа, наверное, она сидела рядом с Мати Божей и слышала одновременно и пение сестер, и возгласы Мати, и чудесные Голоса, шептавшие: «Любим Дочу, любим очень».
Потом при трапезе она пожевала только сухого хлеба, попросив зато двойной стакан росы – и получила. Наказанные за что-то сестры и братики тут же стояли на коленях и вместо еды распевали: «Госпожа Божа, помилуй мя» – по тысяче раз всего лишь. Клава, став Дочей, постигала со своего высока, что и лучше, спасительнее умолять Божу вместо еды, и от Божи придет сила, которая заменит любую еду. Потому и непонятно, кто наказан: которые жуют или которые поют?
После трапезы подошла Соня и сказала весело:
– Ну что, Свами нас нести слово в Вавилон посылает. Солнце как раз! Просвежимся!
– Мати Божа посылает, – поправила Клава, понимая каждое обычное слова со своего высока.
– Ну и пошли! В городские плащалки только обернемся, не лето еще.
Соня отвела Клаву в кладовку, они сбросили свои домашние плащи и накинули прямо на тело плащи потолще на стеганной подкладке – но снаружи такие же серебряные. И такие же беспуговчатые, конечно.
Поправили перед зеркалом веночки на головках своих беленькой и черненькой. Соня волосы свои поверх плаща пустила – Клава только порадовалась за нее.
Кто же сможет не принять истину от двух весталок действенных, да и воплощенной недавно Дочи к тому же?!
Сама Свами открыла им ворота изнутри, напутствовала:
– Госпожа Божа помоги вам! Ловите души, верить готовые. И не возвращайтесь без улова.
– Радуюсь и повинуюсь, – хором.
Следом вышли и трое боровков. Ради улицы им выдали тоже плащи серебряные: чтобы невры не прознали, что мужчины в Сестричестве – презренный пол.
Они прошли между ближних домов и оказались на улице широкой и людной, но окраинной, на которой Клава никогда не бывала в прежней своей жизни.
Все встречные на них оглядывались, и это очень нравилось Клаве.
Вообще никогда ей не было так хорошо в городе. Она была со всеми, она любила всех, но оставалась отдельной. Она знала Божу, знала, что избранна и спасется – и вступала в город так, как вступила бы на чужую планету, населенную примитивными, но приветливыми приматами. Принять готовыми слово истинное о пришествии Мати, Дочи и Святой Души ради их, невров и неверок, спасения.
Вскоре они свернули на другую улицу и оказались около метро. Тут тянулись ларьки и толпился народ.
Выбрав место в разрыве между ларьками, они выстроились – Клава с Соней впереди, боровки сзади – и запели:
«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».
И снова с начала.
Некоторые останавливались.
– Сектанты, – послышалось, – сумасшедшие.
Бабушка подошла, погрозила клюшкой:
– В церковь бы пошли, чем грешить тут! И куда матки ваши смотрят? Задрать бы подолы да надавать!
Соня достала откуда-то пачку листков и протягивала тем, кто приостанавливался.
Распевшись для начала, они замолчали, и Соня заговорила одна:
– Люди, покайтесь, пока не поздно. Поклонитесь единой и единственной Госпоже Боже, которая есть Мати, Дочи и Святая Душа! Которые придут к нам, те спасутся, остальные погибнут без покаяния и прощения, – голос ее звучал особенно, как не дано звенеть в суетной жизни. Словно струны в ней натянутые – гитары или арфы изогнутой. – Приходите на большое моление в воскресенье! Которые придут и поклонятся Госпоже Боже, те спасутся. Которые придут и поклонятся за детей и близких, спасут детей и близких. Приходите спастись сами, приходите спасти погрязших в темноте детей и близких.
