Жорж Коншон - В конечном счете
Было бы даже успокоительно считать Драпье сумасшедшим, ибо эта ненависть была необъяснима.
Сперва, не понимая, как можно до такой степени ненавидеть человека, который не сделал вам ничего худого, с которым вы только что столкнулись, Марк был готов подумать, что Драпье принимает его за кого-то другого. Потом он предположил, что Драпье просто-напросто человеконенавистник. Но новый председатель банка вел себя корректно (нельзя сказать, любезно, потому что любезность была совершенно чужда его характеру, и, казалось, он даже не имел о ней ни малейшего представления) с большинством людей, которые его окружали. «Значит, — решил Марк, — он ненавидит не меня лично, а то, что стоит за мной».
По правде говоря, эта мысль пришла ему в голову сразу. Но он отверг ее, считая слишком абстрактной. Он не верил, что Драпье берет реванш, или, вернее, не верил, что в наше время человеком может овладеть столь страстное и неугасимое желание реванша. «Мой ранний успех был вызван теми же причинами, что и его падение. Значит, дело не во мне, а в том, что стоит за мной. Драпье проклял меня еще до того, как увидел». Но и это объяснение не вполне удовлетворяло Марка. Прежде всего трудно предположить, что можно с такой одержимостью ненавидеть символ. В таких случаях человеку вредят незаметно, чтобы не давать ему повода жаловаться на несправедливость. В банке, слава богу, это вовсе нетрудно. С другой стороны, Марк не думал, что Драпье настолько умен, чтобы возвыситься до общих идей, а тем более до символики.
Пытаясь проникнуть в психологию Драпье, Марк всякий раз наталкивался на глухую стену. Есть люди, которые руководствуются такими темными побуждениями, что в них невозможно усмотреть ни проблеска логики.
Таким образом, Марк находил только одно объяснение: Драпье ненавидел его инстинктивно, как сознательно ненавидел бы воплощение всего ненавистного ему. Но от такого объяснения Марку было не легче. По-прежнему читал он в глазах Драпье лютую ненависть, по-прежнему почти физически ощущал ее, сталкиваясь с ним в коридоре.
Невозможно было даже предположить, что она порождена предвзятым мнением. Марк уже больше не думал: «Знай он меня лучше, он не стал бы меня ненавидеть или, во всяком случае, так ненавидеть». Марк научился смотреть на враждебность Драпье как на непреложный факт, который никто и ничто не может изменить.
Марк даже придумал целую историю, как бы иллюстрирующую отношение Драпье к нему: Драпье грозит смертельная опасность, Марк спасает Драпье, но тот по-прежнему его ненавидит.
Это была поистине иррациональная ненависть. И в этом смысле даже не ненависть. Так ревнует от природы ревнивая женщина — без всяких оснований, вопреки рассудку. Что тут поделаешь? Все доводы тщетны. Было ясно, что откровенное объяснение, о котором Марк вначале помышлял, ни к чему бы не привело. Драпье не отдавал себе отчета в причинах своего отношения к Марку, да и не доискивался никаких причин. Просто при виде Марка он выходил из себя. В промежутках между их встречами Драпье, быть может, и забывал о нем. Но стоило только им вновь встретиться, как ненависть вспыхивала с прежней силой. Он отворачивался, делая вид, что смотрит в другую сторону, что не узнает Марка (случалось даже, что он резко поворачивал назад, — настоящее бегство), словно вид Марка, служащего в банке, Марка, разгуливающего на свободе, был ему невыносим.
Марк терялся во всем этом. Их отношения выражались лишь во взглядах, в жестах. Инцидентов между ними почти никогда не было.
Так как у Марка не хватило духа рассказать Женеру, какие последствия имел его визит в ноябре, старик снова появился в банке.
Три недели тому назад Женер вошел в кабинет к Марку. Это был его первый выход на улицу после февральских морозов.
— Вот видите, первый же визит — к вам! — сказал он.
— Ко мне или в банк?
— И то и другое, — ответил Женер. Вскоре он ушел.
Не прошло и часа, как приехал Драпье и немедленно вызвал Марка. Потом уже Марк выяснил у телефонисток, что никто из служащих банка за это время Драпье не звонил. Следовательно, доносчик должен был выйти из банка. Но Кристина Ламбер ни на минуту не покидала своего кабинета, даже Шав не мог этого отрицать.
Когда Марк вошел в приемную Драпье, Кристина сидела за своим столом у окна и меняла ленту в пишущей машинке. Он пристально взглянул на нее, думая, что она отведет глаза, но Кристина посмотрела на него открыто, с выражением глубокой печали.
— Господин Этьен, вы ознакомились с моим приказом от семнадцатого ноября? — спросил Драпье.
— Да.
— Я полагаю, вы понимаете, что я намерен вам сказать?
— Нет. Не вполне.
— Мне надоело, что Женер околачивается в банке.
— В таком случае вы сами должны были бы ему об этом сказать.
— Известно ли вам, что я запретил принимать в банке частных посетителей? Отвечайте: да или нет?
— Я не считаю господина Женера частным посетителем. Бывший председатель административного совета может прийти в банк, когда ему заблагорассудится. Такова традиция, и я не представляю себе, как…
— Замолчите! Плевать я хотел на традиции. Мне осточертела ваша проклятая шайка!
— И я не представляю себе, — повторил Марк спокойным тоном, — как я мог бы сказать господину Женеру…
— Я приказал вам молчать!
— Позвольте все же спросить вас: что вы подразумеваете под «проклятой шайкой»?
— Здесь я задаю вопросы. Сколько вы у нас получаете?
— Вы это сами прекрасно знаете.
— А сколько вам платит Женер за то, чтобы вы шпионили за мной?
— Я считаю совершенно бесполезным продолжать этот разговор, — сказал Марк, вставая.
— Нет, садитесь. Садитесь, черт побери! Мне еще многое надо вам сказать.
— Боюсь, что вам это не удастся. Я не привык выслушивать оскорблений.
— Привыкли вы там или не привыкли, а вам придется меня выслушать. Я утверждаю, что вы шпион. Вы продаете сведения Женеру, Дандело, Мабори и…
— И папе римскому. Да, господин Драпье, вы правы.
— Не прикидывайтесь, я отлично знаю, на кого вы работаете.
«Я не подам в отставку, — подумал Марк, — как бы далеко он ни зашел, я не подам в отставку». Спокойно подняв глаза на Драпье (вот тогда-то он и прочел в его взгляде ненависть — не раздражение, порожденное спором, а давнее, неодолимое чувство), Марк спросил:
— Это все, что вы хотели мне сказать?
— Я хотел бы, чтобы вы разъяснили вашу позицию в деле предприятия Массип.
— По этому поводу мне нечего сказать. Поскольку совет вынес решение о выкупе паевых вкладов, меня этот вопрос больше не касается.
— Значит, вы одобрили эту операцию?
— Нет. Я никогда не одобрял этой операции.
— По каким мотивам?
— Я считаю, что подобная операция не укладывается в рамки нормальной деятельности банка.
— Уточните, что вы имеете в виду, говоря «подобная операция».
— Выкуп паевых вкладов строительного предприятия, которое стоит на пороге банкротства.
— Вам, вероятно, известно, что я занимался раньше строительным делом. Вы на это намекаете?
— Ваше прошлое мне совершенно безразлично.
— Что-то непохоже! Значит, ваша позиция была продиктована общими соображениями?
— Какая позиция? Я не занял никакой позиции.
— Вы что, может, не ставили нам палки в колеса?
— Нет.
— Замолчите! Вы лжете! Вы всеми силами противились этой операции. И хотите, я вам скажу, почему? Вам заплатили. Я могу доказать, что вы получили изрядный куш от перекупщиков.
— Кому доказать?
— Вас это не касается!
— Нет, касается, — сказал Марк. — Это очень важно. Если я вас правильно понял, вы обвиняете меня в шпионаже и мошенничестве. Вы беретесь это доказать административному совету?
— Я не нуждаюсь в совете, чтобы вышвырнуть вас вон.
— По-видимому, вы не нуждаетесь для этого и в моем заявлении об отставке?
— Нисколько!
— В таком случае я должен вас предупредить, что не намерен подавать этого заявления.
— А мне на это плевать. Я вышвырну вас за дверь, как только мне заблагорассудится.
— Сомневаюсь, — сказал Марк.
Марк закурил и прошел в маленький кабинет, где обычно работала Полетта. Прежде эта комнатка была прихожей. Полетта перешла туда, чтобы им обоим было спокойней работать. Это оказалось очень удобным, чтобы ограждать Марка от ненужных посетителей.
— Вы, надеюсь, печатали в одном экземпляре? — спросил он.
— Что?
— Материалы, которые я вам дал.
— Ну конечно!
— Очень хорошо. Позвоните, пожалуйста, служителю административного совета. Попросите его сообщить мне, когда все соберутся.
Вернувшись к себе, Марк попытался перечитать материалы, которые он подготовил для своей защиты. Три страницы были посвящены его отношениям с господином Женером, четыре — делу Массип. Но Марка предупредили, что ему не придется защищаться. Когда он против воли Драпье добился созыва административного совета, ему сказали: «Само собой разумеется, ваша честность не будет поставлена под вопрос». Все в банке говорили: «Честность господина Этьена не подвергается сомнению». Дело представлялось как конфликт между председателем банка и генеральным секретарем. Конфликт, вызванный несходством характеров, без конкретных обвинений.
