Лола Елистратова - Бог ищет тебя

– Не очень, – ответила Лиза почти с сожалением.

– Да ты сама влюблена в него. Скажи, что ты влюблена в него.

– Я не знаю, – призналась девушка.

– Конечно, в пылу самоутверждения о влюбленности быстро забываешь.

– Ты думаешь, я влюблена в него?

– Конечно, влюблена, и до смерти запуталась в системе «игра – не игра».

Лиза потупила голову и задумалась. Ах, принцесса, не бери золотого пера; возьмешь – горе узнаешь.

– Ты не найдешь равновесия, – сказала танцовщица. Голос ее снова стал спокойным, блики костра на стенах погасли. – Только динамика, ритм вместо симметрии. Предмет и фон слились, Лиза, утратили различия: они стали равноценны, они перетекают друг в друга.

И звук ее речи стал стихать, словно невозмутимая высшая воля обуздала злобные выходки и порывы призрака. Мотив ужаса постепенно растворился и исчез, оставив след лишь в мерцающих аккордах финала.

Лиза спала и видела во сне стену подземелья, на которой неизвестная рука нацарапала: «Бог ищет тебя».

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Музыка как предмет обстановки

1

ТАНЕЦ НАВЫВОРОТ

Играть с удивлением.

Из «Советов исполнителям»

Проснуться в полдень.

Минут десять лежать без движения: лениться посмотреть, который час. Потом все-таки протянуть руку, взять с тумбочки часы и взглянуть на циферблат. Сказать: «Какое безобразие!».

Но остаться лежать.

Через щели между шторами пробиваются пыльные солнечные лучи. Чертят изломанные линии на потолке. Рябь мыслей в голове: непрерывный монолог, который прерывается, как начался, – вышел из молчания и теряется в неизвестности.

Музыка опять изменилась. Отрывистый, синкопированный ритм играется с ироничной беззаботностью; он по-старомодному монотонен, ходит кругами, как старый граммофон.

Лениво оправдываться перед собой: мне же просто интересно. Захватывающая интрига, шпионский детектив. Я играю.

Да, мне необходимо получить эти документы.

Почему необходимо, неважно.

Необходимо.

Для этого надо соблазнить Диму.

Так и сказать: «соблазнить». Не «переспать», а «соблазнить» – тоже по-старомодному. Слово меняет смысл действия. Превращает банальную гостиничную интрижку в эстетскую метаморфозу культового танца, в «Кносскую песнь».

Пусть я буду не Лиза Кораблева, а Далила, похитившая волшебную силу Самсона, который доверился ей.

Совсем не трудно представить себя Далилой: главное не вставать с кровати, не шевелиться, не думать о том, что на самом деле будет дальше.

Или вот еще: Юдифь. Я могла бы быть Юдифью. Пришла бы к ассирийским шатрам, тонкая, красивая, бряцая звонкой бахромой, и грозный воин Олоферн, циник, язычник, прошедший многие страны, огонь, воду и медные трубы, влюбился бы в меня как ребенок. И я бы сказала ему: «Я твоя». Библия не говорит, воспользовался ли Олоферн этим предложением. Известно только, что он напился и заснул, а Юдифь отрубила ему голову и ушла со страшной добычей домой. А может, он позволил себя напоить, понимая, что идет на смерть? Потому что полюбил меня?

Да, я Юдифь, и мне нужна только голова Олоферна. Я вовсе не хочу, чтобы он овладевал мною. Мне необходимо получить документы, и я вынуждена соблазнить его.

Да-да.

А уж даст он себе отрезать голову добровольно, по любви или в пьяном сне… Разве мне важно, какие чувства испытает в этот момент полководец вражеского стана, угрожающий разорением моему городу?

Больше вопросов, чем ответов.

Музыка мгновения: почти джаз. Короткие фразы мелодически не определены; еле заметно изменяясь с каждым повторением, они выталкиваются в новое гармоническое окружение.

В глубине души все равно приходится признать, что я влюблена в него. Фу, как глупо! С какой стати мне влюбляться в него? Он не выдерживает никакого сравнения с Андреем.

Но вот – голубая льдинка застряла в сердце, как у Кая, а теперь тает. Стоит подумать, что сегодня он возвращается из Новгорода, как лед тает, ломается извилистыми трещинами, медленно, с паузами начинает проступать через них вода. Лепестки цикламена, след от удара длинного бича: напряженное вихреобразное движение словно готово выплеснуть формы за пределы листа.

И если лед тает, то это из-за Димы, а не из-за того, что вернулся Андрей.

Вот такие любопытные аккорды: смешение, непрерывная смена тональностей.

Мне нужно получить документы, и для этого я должна его соблазнить, – да не нужно мне никаких документов, я до смерти влюблена в него, но я боюсь себе в этом признаться, мне стыдно думать об этом, поэтому я говорю себе, что мне нужны документы.

Не желание, а необходимость.

Я Юдифь.

Юдифь с мерцающего золотого полотна Климта. Искаженное, опьяненное, дионисийское лицо, выступающее из иконного золота фона, словно из стихии вечной женственности.

2

ДРЯБЛЫЕ ПРЕЛЮДИИ ДЛЯ СОБАКИ

Играть в медленной спешке.

Из «Советов исполнителям» Э. Сати

Потом в действие включается телефон.

Телефон становится центром комнаты и центром жизни. Стоит на столе, как языческий божок, а я смотрю на него и фантазирую, как отвечу Диме, когда он позвонит:

– Ты сделаешь это для меня. Ты уже знаешь, что сделаешь это для меня. И завтра, когда меня будут проносить в носилках мимо торговцев идолами через мост, я буду смотреть на тебя сквозь кисейное покрывало, я буду смотреть на тебя, может быть, я улыбнусь даже. Ты хорошо знаешь, что сделаешь то, чего я от тебя требую. Ты это хорошо знаешь, неправда ли? Я же это знаю.

Но он не звонит и не звонит, вот досада.

Чем заняться? Подойти к зеркалу, полюбоваться собой? И царица хохотать, и плечами пожимать, и подмигивать глазами, и прищелкивать перстами?

Не хочется.

Или, пожалуй, позвонить ему самой?

Нет, нельзя. Шаги в танце должны быть медленные, осторожные, как у кошки, которая крадется за птичкой. А то птичка раз – и улетит.

Нельзя ни за что.

Придя к этому окончательному выводу, быстро схватить трубку и набрать Димин номер.

«Абонент не отвечает или находится вне зоны действия сети».

Черт.

Вот ведь глупость: ситуация так понятна, что только от этого становится непонятной. Наивность, гротеск и абсурд. Словно саркастические названия, которые Сати давал своим пьесам: «Засохшие эмбрионы», «Арии, от которых все сбегут»… И правда сбегут…

Еще, что ли, попробовать?

Палец нажимает на кнопки телефона, кровь отбивает в ушах дурацкие такты. Ура, звонки на том конце! А что ура-то? Лучше бы он был опять отключен…

Точно лучше?

Может, положить трубку, пока не поздно?

– Я слушаю, – голос напряженный, усталый.

– Здравствуйте, Дима, – голос вкрадчивый, нежный.

– Лиза, здравствуйте, – похоже, обрадовался.

Точно обрадовался?

– Простите, Лиза, я сейчас на переговорах. Я очень скоро вам перезвоню.

– А…

– Был рад вас слышать, – и гудки в трубке: пум-пум-пум.

Вот зачем мне все это? Была бы здесь Марина, гадалка по кофейной куще, она бы сказала: «Ты только посмотри на него. С первого взгляда видно, что у него в голове тараканы. Причем большие тараканы – зверюги, динозавры целые. Плюнь ты на него, пусть один пасет своих динозавров».

Да он мне и не нужен вовсе.

Мне нужны документы, что, забыла?

Поэтому я сейчас буду соблазнять его. Правда, непонятно как, но буду. Например, могу сказать ему:

– Твой рот, Иоаканаан, в твой рот я влюблена. Он как гранат, рассеченный ножом из слоновой кости. Твой рот краснее, чем ноги тех, кто в давильне мнет виноград.

Что ты, Лиза, любой мужчина – а что уж говорить про него, пугливого, – убежит на край света от таких речей.

А я буду кричать ему вслед:

– Твой рот словно лук персидского царя, выкрашенный киноварью, с рогами из кораллов. Нет в мире ничего краснее твоего рта… Дай мне поцеловать твой рот…

Ты увлеклась, Лиза, тебе нужны только документы.

Да, но знаешь, мне так смешно становится от мысли, что он боится меня. Сам не знает почему, но боится. Мне от этого очень смешно, весело – особенно сейчас, на безопасном расстоянии. Мир словно перевернулся: охотник не он, а я, и я больше не в голубом.

Я в красном, и это здорово.

Столп красных искр: звонит телефон.

– Я на одну минутку, – голос глухой, недоверчивый. – Может быть, встретимся сегодня вечером?

– Давайте.

– Тогда в семь внизу, в холле?

– Хорошо, – разговор в ритме «Дряблых прелюдий для собаки». К нотам Сати приложил рисунок занавеса, поднимающегося над косточкой.

А почему косточка? Почему собака?

Потому что «Собачий вальс», «Любовные песни для моей собаки» Россини и цинизм Диогена?

Уж не знаю, что имел в виду Эрик Сати, но про себя могу сказать одно: я съем тебя и обглодаю твои косточки. Станцую и в награду попрошу твою голову на серебряном блюде.

Таково вечное желание темной танцовщицы.

Саломея, целующая мертвые губы на отрубленной голове.