Владимир Файнберг - Приключения первого бессмертного человека на Земле
Перед тем, как проститься с нами, Беллина вручила мне ножницы, завела в виноградник, и я нарезал с десяток тяжёлых золотисто–зелёных гроздей. Теперь, у нас на кухне, я вымыл их под струёй воды, переложил в стеклянную вазу и позвал отца.
Но он уже сидел за компьютером. Как сидел каждый вечер, следя за новостями в научном мире.
А я переложил несколько гроздей на тарелку и отправился с ней к себе в комнату. Проходя мимо ниши, задержался у «рыцаря». Почему‑то так одиноко стало… Вспомнились слова Беллины «Господь нас любит». А меня? Кажется, всё у меня есть, о чём могут только мечтать люди, а на самом деле ничего. Кроме бессмертия.
«В твоём положении, дружок, очень опасно стать меланхоликом и циником, — сказала на прощание Ольга Николаевна. —Буду молиться, чтобы ты перестал думать только о себе.»
А о ком я ещё мог думать?
Войдя в комнату, увидел на своём столе голубую книжечку «Тайна жизни и смерти».
Поставил рядом тарелку с виноградом. Начал было отщипывать сочные, сладкие ягоды, перелистывать страницы. Но вскоре вскочил со стула, выхватил из стоящего на полочке стакана карандаш и начал отчёркивать строки, словно написанные для меня:
«Учение о бессмертии является характерной особенностью всех религиозных верований, значительной части философских систем, и это учение опирается на серьёзные выводы науки, на выводы психологии, философии. Это не просто легковерное отношение к действительности и не отвлечённая идея, а идея, прошедшая через человеческий опыт и разум. Она настолько глубоко вошла в человеческое сознание, что даже человек, который умом отрицает бессмертие, на самом деле, в него верит, ибо не может вообразить себе небытия, полного уничтожения своей личности.»
«Вселенная, быть может, столь огромна потому, что уготована для разумных существ, для человечества, для огромного человечества. Это огромный дом, ещё не заселённый.»
«Мир, жизнь, бытие построены на тайне. Когда тайна исчезает, мир и жизнь становятся пошлыми, плоскими и лживыми.»
Я забыл не только о винограде. Забыл обо всём. Бросился с раскрытой книжкой к отцу.
— Папа! Послушай только, что пишет этот священник, этот замечательный человек. Он пишет о нас! «Древние религии Египта, Вавилона, Индии, Греции всегда стояли на твёрдой почве иммортализма, бессмертия души. Это соборный, коллективный опыт всего человеческого рода.»
— Видишь, «бессмертия души»… — он сидел у компьютера, повернувшись ко мне лицом. —Этот действительно замечательный человек был убит такими, как Джангозин, и, к сожалению, не дожил до нынешнеих успехов генетики. Когда можно говорить о реальном бессмертии и тела. Вот увидишь, мой мальчик, в его книжке ничего об этом не будет сказано.
— Быть не может!
Я вернулся к себе, стал читать дальше. В книге говорилось и о бессмертии тела. Но только нового тела, которое человек получает после смерти физического.
Я дочитывал книгу, жалея о том, что никогда не смогу придти к Александру Меню, исповедаться ему, задать все свои вопросы.
Необычный звук коснулся моего слуха. Это была музыка. Далёкая, страшно знакомая.
Выглянул в раскрытое окно. Ничего кроме вершин пальм и сосен не увидел. Тогда я побежал коридором, взлетел по лестнице на верхнюю площадку. Оттуда тоже был виден только парк да гавань с огнями.
Между тем, я узнал музыку. Это была мелодия Чарли Чаплина из фильма «Новые времена»!
Рискуя упасть, побежал вниз, вылетел по двумаршевой лестнице из кастелло. И грохнулся. Браслет не разбился, остался цел. Зато расшиб локоть и ободрал колено. Осторожно пошёл по асфальтовой дорожке со склона холма к воротам, ещё издали увидел в сумерках светящиеся цветные фонарики на каком‑то автофургоне, толпу зевак на площадке перед оградой.
Прижавшись лицом к прутьям решётки, смотрел, как на протянутом поперёк улицы канате танцуют с веерами в руках под музыку Чаплина парень и девчонка.
14
Как всегда после завтрака дождался, когда отец затворится в лаборатории, взял миску с едой для котёнка, фонарик и отправился в подземную часть замка.
Побаливало расшибленное колено, саднил локоть.
Путь под землёй стал привычен. Я мог бы и не зажигать фонарика.
Кис ждал меня. Потёрся об ноги.
— Манжа! – сказал я ему по–итальянски. —Ешь!
И поймал себя на том, что не только говорить, но и думать начинаю не на родном русском языке.
Кис, урча, выхлёбывал сваренную мною овсянку на молоке.
Сидел рядом с ним, всё вспоминал вчерашнее представление у ворот кастелло.
…Они летали, как птицы, эти акробаты! По сравнению с ними я был старик. Какой‑то автомат, робот со своей «плавающей походкой».
А как пела девчонка, взлетая с растянутого под канатом батута и попадая сверху ступнями точно на канат! Танцевала на нём. Подпрыгивала, делала сальто в воздухе, приземлялась на батут под аплодисменты скопившихся зрителей. И тут же её сменял подпрыгнувший с батута Чарли Чаплин в котелке и с тросточкой. Это был, конечно, переодетый в костюм Чарли Чаплина парень. Жонглировал этими самыми котелком и тросточкой. Девчонка в это время обегала зрителей с бубном в руке, собирала монеты…
Музыка фильма «Новые времена» доносилась из фургона. Там, очевидно, был магнитофон с усилителем.
Только когда эта музыка смолкла, и заиграл аккордеон, я обратил внимание на стоящего сбоку фургона высокого человека с непомерно длинными, торчащими в стороны усищами.
Он исполнял какую‑то неизвестную мне мелодию, очень грустную. А девочка пела песенку на французском языке. По–моему о Париже, о его крышах… При этом, казалось, смотрела прямо на меня, таящегося, как зверь за решёткой.
Теперь уже парень обходил зрителей, собирал деньги в свой котелок.
Потом усач взял с раскладного стула мегафон, объявил о том, что завтра в семь часов вечера здесь же состоится последнее представление – пантомима «В сквере у фонтана», после чего театр уезжает гастролировать дальше.
Цветные фонарики погасли.
Я вспоминал обо всём, сидя у решётки, за которой сквозь стебли вьющегося плюща виднелся прибрежный песок. Доносился плеск волн.
Кис давно поел и ушёл между разогнутых прутьев на волю. Он становился взрослым.
Не хотелось возвращаться наверх.
Белая бабочка на миг залетела ко мне и тут же, испугавшись темноты, вылетела наружу, на солнечный свет.
С берега послышался шорох. Словно по песку волокли что‑то тяжёлое. Потом я услышал шум подъехавшей автомашины.
Вдруг свет закрыли два силуэта. Два человека уселись на камни, привалясь спинами к решётке.
— Сколько привёз? – спросил хриплый голос.
— Полный лодка «Мальборо» энд “ Пел мел». – Человек говорил с акцентом на смеси итальянского и английского.
— Полиция видела, когда перегружали с мотобота? – спросил второй на чистом итальянском.
— О’кей! Тутто о’кей!
— Поможешь перевалить в машину? Вот тебе деньги, Ходжа. Можешь не пересчитывать.
— Ноут проблем. —Он всё‑таки пересчитал пачку купюр. Предложил, — У меня тут полбутылки граппы, хочешь?
— Давай, Ходжа, — ответил хриплый. —Ты настоящий контрабандист.
Они пили водку из горлышка, передавая бутылку друг другу. После чего быстро перегрузили сигареты в машину. И она уехала. Стало слышно, как Ходжа стаскивает лодку в воду, как заплескали вёсла.
Может быть, это были и плохие люди. Но как же я им позавидовал!
Поднялся. Протянул руку сквозь решётку, достал брошенную контрабандистами бутылку. Прочёл на бледно–жёлтой этикетке странно волнующую надпись: «Граппа ЛИБАРНА. Бианко кристалло».
Взмахнул рукой, и бутылка, ударясь о решётку, разбилась вдребезги.
… — Где ты был?! – закричал на меня отец, которого я застал в своей комнате. —Где ты был?!
— А что случилось?
— Идём в кабинет.
Я еле поспевал за ним. Впервые заметил, что он сутулится.
В кабинете отец подал мне длинный распечатанный конверт с грифом «Имморталита интернейшнл» – «Международное бессмертие».
Я опустился в кресло. Вынул сложенное вдвое письмо с фотографией. На фото был изображён я, прижавшийся лицом к прутьям ворот.
— Кто принёс?
— Примерно два часа назад снизу позвонили. Я спустился. Взял это у чернокожего человека, который преследовал нас на машине, когда ехали к Микеле. Читай!
Письмо тоже было написано на бланке с грифом организации «Международное бессмертие».
«Хватит! Непристойно играть в кошки–мышки нам, чьи судьбы связаны со школьных времён.
Мне это надоело.
Много лет я пытался подружиться с тобой. Но ты всегда отличался замкнутостью. Каким‑то превосходством. Котлеты, которыми угощала меня твоя мама, до сих пор стоят поперёк горла.
Нас разнесло в разные стороны. Однако ты всегда был в поле моего зрения. Не скрою, я завидовал тебе. Чёрт знает, почему. Я стал профессором, главврачом клиники, ты перебивался, преподавал биологию в сельской школе. У тебя умерла жена. Чему тут можно завидовать?
