Владимир Файнберг - Приключения первого бессмертного человека на Земле

Владимир Файнберг

Приключения первого бессмертного человека на Земле

Предисловие

На днях, поздно вечером, меня разбудила жена:

— Скорей иди сюда, к компьютеру. Посмотри, какое послание пришло тебе по электронной почте. Читай! Ничего более удивительного я в жизни не встречала.

— Откуда?

— Из Испании. К нему приложен довольно большой текст, целое сочинение.

…На экране возникли строчки:

«У меня осталась одна надежда – на вас. Полтора года назад исчез мой отец. Самый великий учёный на Земле. Я знаю, что он жив. До того, как исчезнуть, он оставил письмо, хоть я и не могу его переслать, вы поймёте в чём дело, когда прочтёте то, что я написал. Поймёте, почему я не могу обратиться ни в полицию, ни в Интерпол.

У отца были ваши книги. Он с большим интересом относился к тому, о чём вы пишете. Поэтому я и решил открыться вам, как только отыскал ваш сайт в Интернете. Если вы смогли найти захоронение до нашей эры, пропавшую экспедицию в полярном Урале, то, может быть, сумеете найти моего отца. Я знаю, вам для этого была бы нужна его фотография. Но мы и в России, и в Италии жили скрытно, берегли нашу тайну. Фотографировались только для загранпаспорта. Так получилось, что у меня не осталось ни одного его фото.

Я очень виноват перед ним. И перед всеми вами. Мне уже 17 лет. Я тоже вынужден скрываться. Почему – поймёте из подробного рассказа о том, что со мной и отцом приключилось. Может быть, это поможет вам его найти.

Артур.»

Следующим утром я принялся читать распечатанную на принтере рукопись.

1

Проснувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Ни грохота подмосковных электричек, ни лая поселковых собак, ни крика петухов… Высокий каменный потолок, освещённый пробившимися сквозь шторы солнечными лучами, шкафы с полчищами книг, огромный глобус Земли на большом столе красного дерева.

Я обводил глазами непривычно большую комнату, целый зал, пока не наткнулся взглядом на единственный знакомый предмет. Это был оправленный застеклённой рамкой лик Христа с туринской плащаницы. Отец успел повесить его над письменным столом, очевидно, предназначенном для моих учебных занятий. Рядом, у кресла стоял нераспакованный чемодан.

И я всё вспомнил. Откинул одеяло, спрыгнул с широкого ложа на пол. Ноги мои утонули в мягком пушистом ковре.

Я подбежал к окну, отдёрнул штору. На нём не было железной решётки, как у нас дома на зимней даче Ольги Николаевны.

Место, где я находился, очевидно, стояло на холме. Вдалеке, за вершинами пальм и яркой зеленью каких‑то других деревьев была видна охваченная объятьями двух белых волнорезов морская гавань с разноцветными пятнышками стоящих на якоре яхт и моторных лодок.

Открыв ржавые шпингалеты, я распахнул обе створки окна. Услышал доносящийся из парка птичий щебет и почувствовал, как в меня вливается ни с чем не сравнимый воздух. Пахнущий морем и солнцем.

Я, сколько мог, высунулся из окна, увидел, что вниз круто уходит поросший травой откос. У его подножья росли кусты роз, кактусы–опунции.

Это была воля! Воля, какой не знал я ни одной минуты своей жизни.

Пальцы перепачкались ржавчиной от шпингалетов. Какой‑то противной, жидкой ржавчиной. Нужно было её смыть, да и вообще принять душ. Но только я вышел в поисках ванной из залы в полутьму то ли коридора, то ли какого‑то каменного перехода, как увидел в нише неподвижную фигуру.

Я замер. Фигура тоже не шевелилась.

Куда делся отец? Как назло, вокруг не было слышно ни звука. Да я бы и не смог крикнуть, позвать. Так испугался.

Постепенно глаза привыкли к полутьме, и я различил, что это рыцарь. Вернее, рыцарские доспехи, укреплённые на оленьих рогах стоячей вешалки.

Осторожно подошёл поближе.

…Шлем с забралом, кольчуга, латы, стальные нарукавники и перчатки…

Ванная комната нашлась сразу за поворотом коридора. Её пол был устлан мягкими поролоновыми матами, чтобы я не поскользнулся. Мыло, шампунь, два чистых полотенца, чистая одежда для меня – всё это было заранее приготовлено.

Я принял душ, оделся. Потом подошёл к умывальнику вычистить зубы. Из глубины укреплённого над ним зеркала глядело моё отражение. Мне тогда было 15 лет, но лицо казалось по–взрослому суровым. Вихрастые, давно не стриженые волосы нависали над синими глазами, посреди носа виднелась ямка – след ветрянки, которую я к ужасу отца прихватил в детстве, играя с поселковыми мальчишками близ нашей дачи. (Помню, они ловили лягушонка, запихивали его в пустой спичечный коробок и закладывали живьём в глубину муравейника. Через несколько дней от несчастного оставался скелетик…) С тех пор отец навсегда запретил мне играть с детьми.

Нужно было найти отца. Покинув ванную комнату, я не знал, куда идти. Меня продолжала окружать глубокая тишина.

В растерянности двинулся дальше по каменному коридору, пока за одним из очередных изгибов не забрезжил солнечный свет. Я оказался в крытой сверху длинной галерее, откуда увидел внизу нечто вроде пустынной площади, выложенной каменными плитами. Единственное деревце росло посреди неё рядом с возвышавшимся над плитами круглым сооруженьицем, закрытом крышкой.

Вокруг не было видно ни души. Широкий каменный спуск со странно низенькими ступенями вывел меня вниз.

Круглое сооружение, наверное, когда‑то было колодцем. Когда я с трудом отвалил крышку и заглянул, я не увидел ни воды, ни дна. Пахнуло могильной сыростью.

Да и от всей этой площади – царства серого камня – несло знобким холодом, несмотря на встающее солнце.

Я прошёл мимо другой мощной каменной лестницы, уводящей с площади еще ниже — в черноту какого‑то подземелья. Вышел сквозь изъеденную временем мраморную арку с остатками гербов и надписей на латыни к заасфальтированной площадке, на которой стоял неказистый автомобиль. Здесь было тепло.

Асфальт дороги вёл вниз. По обе стороны над зеленью травы порхали бабочки.

Мне очень хотелось выйти на берег моря. Терзал голод, я знал, что отец, обнаружив моё отсутствие, будет волноваться, но я спускался, пока не упёрся в запертые на замки и на цепь высокие решётчатые ворота. Справа и слева от них тянулась стальная ограда в три или четыре моих роста. Сквозь ограду виднелась пустынная улочка с перекрёстком вдали.

Я оглянулся. Огромная, многоярусная крепость возвышалась на холме. Сейчас в лучах солнца она казалась белой.

Вчера ночью, когда нас с отцом привезли сюда с вокзала, я, сонный, усталый от долгого пути, толком ничего не успел заметить, понять. И вот теперь шёл по тропинке между оградой и стеной деревьев в надежде хотя бы увидеть море поближе.

Наш тайный отъезд начался морозным утром. Несмотря на то, что был апрель, снег ещё лежал на полях подмосковья. Мы ехали электричкой в Москву. И возле аэропорта Шереметьево тоже белели пятна снега.

Мне впервые предстояло лететь в самолёте. Поэтому я не очень‑то задумывался о том, что покидаю родину. Может быть, навсегда.

Отец и так нервничал. А тут ещё самолёт задержался с вылетом на полтора часа. Потом три с половиной часа летели до Италии, до города Римини.

Когда мы переезжали автобусом с аэропорта на железнодорожный вокзал, я впервые увидел пальмы. На улицах, а не в ботаническом саду.

Купив билеты, мы довольно долго ожидали нашего поезда в маленьком кафе под тентом на привокзальной площади. Позавтракали пиццей, которая мне не понравилась, булочками с кремом. Отец заказал себе бокал мартини и кофе–эспрессо, а мне – бокал апельсинового сока.

«Как тебе самолёт? – спросил отец. – Боялся?»

«Немного.»

«А я боялся. Иногда самолёты падают. Мы не имеем права подвергать тебя такому риску. Больше ничего подобного не будет.»

Повторяю, он очень нервничал. И даже в поезде с огромными, чисто вымытыми окнами, он всё боялся проехать нашу станцию, хотя сам же сказал, что нам предстоит ехать весь день вдоль побережья Адриатического моря.

Я, конечно, прилип к окну. Море было не синим, как я ожидал, а золотисто–зелёным. Кое–где вблизи берега его уродовали цепочки наваленных грудой бетонных глыб – наверное, для того, чтобы защищать от штормов железную дорогу и берег с его пляжами и гостиницами для туристов.

«Где мы будем жить?» – уже не в первый раз спросил я отца.

«Увидишь, — ответил он. – Тебе понравится.»

Мы приехали к нашей станции поздно вечером. На тускло освещённой платформе нас встретил невзрачный старик. Смугловатый, худой.

— Чао! – сказал он, целуя сначала отца потом меня. Почему‑то в плечо.

Втроём мы перетащили наш багаж в стоящую на площади автомашину.

Я сел сзади. Отец впереди, рядом с этим своим знакомым, и мы поехали куда‑то ночными улицами.