Виктор Ерофеев - Пять рек жизни

ЛЮБИТЕЛЬСКИЙ СНИМОК

С лицом прилежного Ганеша, в дутых звенящих браслетах на щиколотках Индия пала к ногам фрау Абер. - Путешествия укорачиают жизнь, - объяснила она Индии. - Чтение о них делают ее практически бесконечной! Я с восхищением смотрел на нее. Индия урчала от восторга. Хороший писатель не отвечает за содержание своих книг. Они значительнее автора. Всякая книга задумывается как овладение словом, но во время овладения автор призван совершить акт самопредательства - сдаться слову, позволив ему восторжествовать над собой. Все остальное лишь порча бумаги. Фрау Абер не столько даже сдается, сколько отдается слову, причем с явным опережением любовного графика. В этом, наверное, основное отличие женской экритюр от мужской. Гордо реет фрау Абер вражеским флагом победы над Рейхстагом. Фрау Абер - новый шаг немецкой литературы, занесенный в вечность. На сегодняшний день фрау Абер - лучший современный писатель Германии. Она любит "автоматическое письмо", завещанное сюрреалистами, когда слово непредсказуемо вычерчивает вензеля, не сверяясь с волей создателя. "В своих книгах я кружусь по кругу", - признается фрау Абер, выдавая главный секрет харизматической неспособности справиться с текстом. Ее тексты озвучивают состояния, преодолевающие материальную вязкость речи. Это, скорее, пробелы и умолчания, нежели платоновские диалоги. В книгах фрау Абер речь идет не о любви к миру, а о любви как запаху страсти. Вы когда-нибудь нюхали у мужчины за ухом, а она нюхала! Длинными лиловыми ногтями она вам порвет любые трусы, невзирая на пол - но не рвет; сегодня она - выше пояса. В ее случае Восток помог женщине. Зеленый лингам-талисман. Слово фрау Абер стремится к бессловесности, которая то мнится отсутствием человеческого общения, то - его высочайшим смыслом. От неореалистических штампов и перепевов трэш-литературы, навороченных в ранних романах, фрау Абер быстрой походкой худой решительной немки, которая презирает колготки, идет к самой себе, чтобы раствориться в себе бесследно. Умри -лучше не напишешь. Писатель - сексуальная скотина. Биографически у него с сексом установлены спецотношения. Фрау Абер - тому пример. Но легко ошибиться, приняв безумие за предрасположенность к творчеству. Жизнь фрау Абер, какой бы лихой ни была, раскручивается как следствие ее писательства, а не его причина. Энергия слова сильнее, чем инцест или коммунистическая партия. Впрочем, это не значит, что фрау Абер не может увлечься как тем, так и другим. О чем и речь.

СМЫСЛ ТВОРЧЕСТВА

Я ехал на Ганг за смыслом смерти, а нашел там разгадку смысла творчества. Ганг замышляется как небесная река, несущая искупление. В Гималаях сила и чистота ее потока равны представлению о начале. Ганг в Гималаях - метафора креативности. У него вода цвета таланта. Ганг, как и творчество, есть конфликт между замыслом и исполнением. Спускаясь с гор, Ганг обретает земную силу в обмен на утрату своей чистоты. Даже у подножья Гималаев, в Ришикеше и Харидваре, Ганг еще настолько силен своей чистотой, что народ боится ловить в нем рыбу. Ловля рыбы приравнена к преступлению. С моста видна рыба всех форм и размеров, она становится наваждением для человека как хищника. Но в долине из небесной реки Ганг превращается в человеческую. Он вбирает в себя нечистоты жизни. Каждый, кто купается в Ганге, особенно в святых городах, смывает свои грехи. Ганг в буквальном смысле превращается в поток грехов. Он, как и творчество, обременен людским несовершенством. Смысл творчества есть наполнение нечеловеческого замысла человеческим содержанием, есть перевод его сущности на человеческие символы, есть искажение. Исполнение - не только раскрытие смысла, но и сокрытие. Нечистоты, которые обрушиваются в Ганг, начиная с первого города в горах, Уттаркаши, и кончая Калькуттой, суть нечистоты отношения к замыслу. Когда после Гималаев я увидел Ганг в среднем течении возле Аллахабада, я был смущен и разочарован. Ганг заматерел и обабился. Это была пожилая, неузнаваемая река. Но это был все равно единственный и неповторимый Ганг, потому что в Аллахабаде он принимал вторичное очищение в виде сангама, то есть слияния с двумя другими реками, одной, видимой, и другой, невидимой Сарасвати. Если бы Ганг вбирал в себя воды только видимой реки, он бы уподобился вундеркинду, который после блестящего старта выдыхается, выходя из бойскаутского возраста. На Ганге нет ни пароходов, ни моторных лодок. Но от Аллахабада до Варанаси можно плыть на веслах, в расписных челнах. Кто не курил гашиш на середине Ганга с индийскими лодочниками из глиняной трубки через марлю сомнительной чистоты, тот мало что поймет в этих галлюцинациях. Я вижу подземного цвета реку Сарасвати и старушонку с худыми обезьяньими ручками. Она - мать невидимого лодочника. Она же-мать-Индия. Она помогла мне найти ее сына. Ay! - кричит лодочник чайкам и кормит их кусками лепешки. Джау! - кричит лодочник чайкам, и они улетают. Творчество нуждается во вторичном очищении - вот что предлагает поездка по Гангу, - и сангам - знак включения дополнительной, очистительной энергии Сарасвати в тот момент, когда, казалось бы, исполнение превращается в разрушение замысла. Далее многое зависит от силы внушения и самовнушения. Ганг в нижнем течении далек от целомудрия. Он красив обычной земной красотой. У него один берег песчаный, другой - высокий. Он течет через саванну и влажные тропики. Он - разнообразен, нагружен грехами и реальным человеческим пеплом, выброшенным в его воды. Он - многоопытен, снисходителен. В нем ловят сетями рыбу и ходят на парусных лодках. Но он силен воспоминанием о замысле и верой в собственную уникальность. Ничего не осталось, но все сохранено в этой грязной воде. Ганг вливается в Индийский океан, и еще на четыреста миль от берега видна его посмертная полоса, резко отличающаяся от океанской соленой воды. Он входит в океанское бессмертие своими нечистотами, которые парадоксальным, казалось бы, образом прочитываются как память. Здесь предусмотрено ликование ироника. Вот оно - крушение иллюзий! Но ироник остается мастером предпоследнего уровня. Крушение иллюзий, в конце концов, получает значение иллюзии крушения иллюзий. В этом качестве обретшего грязь таланта Ганг закольцовывается в единую композицию: исполнение есть преодоление предательства замысла. Смысл же этого преодоления предательства каждый раз прочитывается по-новому.

СОБАКИ

Я нигде не видел более злых собак, чем в России. В России каждая собака видит свой долг в том, чтобы вас облаять, а еще лучше, укусить. Система спонтанного воспитания собак в России выстроена на агрессивности. Каждый прохожий - вор. Он должен быть выявлен и обезврежен. Собаки - индикаторы социального подсознания. На Западе собаки, как правило, декоративны. Они - часть выгородки личного пространства своих хозяев. Собаки обслуживают их сложный эмоциональный мир. Скорее всего, именно в нем они и живут. Они не выбегают в жизненную реальность. Им безразличны чужие люди. Нигде я не видел более покорных собак, чем в Индии. Они -самая рабская покорность, воплощение трусости. Все с поджатыми хвостами, довольствующиеся малым, на щедрую подачку не рассчитывающие. Слезящиеся глаза, подбитая лапа, слабые, шелудивые, часто зевающие, много спящие. Жалкие попрошайки, в отличие от веселых попрошаек с развевающимися хвостами - бездомных собак черной Африки, которых я встречу на Нигере. Несмотря на то, что Индия независима 50 лет, до индийских собак, не научившихся паять, еще не дошла весть о закате колониализма.

ИНОГДА

Два водителя и одна фрау Абер - вот и вся компания. Надо было их кормить, чистить, мыть. Я загонял водителей с фрау Абер по колени в Ганг и мыл им попы, как священным коровам. В гостиницах жили миллионы кузнечиков. Они хрустели под ногами. Они облепляли меня под душем. Их надо было как-то давить. Иногда попадались автобусы с русскими туристами. От них пахло индийским виски. Русские ехали в Катманду на учебу. Иногда я ехал с ними. Иногда -нет. Иногда русские кричали мне из автобуса, что я - все говно мира, импотент, красная рожа, мерзкий живот. А иногда - не кричали. Иногда я уезжал в Польшу. Вместе с Кришной в колеснице. Иногда - в Тадж-Махал. Тадж-Махал - отхожее место любви. Увидеть Тадж-Махал и - разлюбить. Индия вилась улицей, но иногда улица обрывалась, и в темном лесу попадались, бывало, разбойники. Мои драйверы с чистыми попами очень боялись их, а фрау Абер считала своим писательским долгом залезть от страха ко мне под мышку. Разбойники были первобытными людьми. Некоторые из них жили еще на деревьях. Некоторые не мыли волосы по три месяца. Когда не моешь волосы больше трех месяцев, волосы переходят в автономный режим самоотмывания. Разбойники валили ствол дерева поперек дороги, и мы останавливались. Мы пробовали пятиться задним ходом, но они валили сзади другое дерево и стучали грозными грязными пальцами в окна. Однажды мне это надоело, я открыл дверь нашего мини-автобуса и, вместо того, чтобы отдать кошелек и жизнь, сказал: - Ну, чего стучите, питекантропы? Вы знаете, кто я? Я - русский царь! - Кто? Кто? На объяснение ушла вся ночь. К утру они, наконец, испугались, убрали дерево, проводили с почетом.